О'Cанчес - Пинка Удаче Страница 14

Что за чума!? — Вроде бы не пил ничего «градусного», и недосыпа в нем нет, и уставать было вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, словно сквозь туман… Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон хотелось домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали — не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень — ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать — о чем можно говорить, а о чем нет — и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чем-то, весь вечер слушали его — все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но это только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано… — но нет, ничего «такого» там не было, он знает: он бы тогда после «шмали» наоборот ел бы в три горла, и наесться бы не мог. Может, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: «старость — не радость», шестнадцать лет — не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли — почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной смс-ки… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в «гостиной», на коротком «гостевом» диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Родители у себя в спальной давно, небось, дрыхнут, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка — бабка всегда, до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся.

А Мишке не спалось, и холодок под сердцем, что возник на пути от станции к дому, все не таял, не хотел таять, напротив: то и дело переходил в мелкий противный озноб. Самое главное — не думать о смерти, о том, что все люди смертны… Мишка знал: стоит лишь поддаться и начать размышления на эту тему — такая жуть прохватит, до самого утра не отпустит, хоть кричи… Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы отвлечься от грустного, кроме того и в туалет захотелось Мишке по малому делу; он взял со стула недочитанный сборник анекдотов «Петька и Василий Иванович», специально захваченный на дорогу для нейтрализации ненужных мыслей и чего-нибудь нудного, типа ожидания в очередях, и, стараясь не шуметь, пошел сквозь проходную бабкину комнату в туалет. Совмещенный с ванной санузел налево, а направо — крохотная отдельная «светелка», иначе говоря — чуланчик без окон, бывшая Мишкина резиденция. Теперь ее Надька захватила по праву наследования, совершенно законным образом. Свет в туалете включается изнутри, Мишка «на автомате» нашарил и включил, с детства каждое движение отработано, прежние навыки так просто не сдаются… Ух, на свету, все-таки, немного легче, нежели во тьме. Да, мрачняк, а не санузел, у них в интернате и то как-то веселее… И раковина, и ванна с унитазом не такие зловещие…

Лампочка тусклая, ватт на сорок, но у Мишки хорошее зрение, сойдет и так. Он заперся на щеколду, справил малую нужду, спустил воду — почему-то очень ржавую, аж коричневую, словно она сгнила там, в бачке, — уселся на унитазную крышку и стал читать. Точнее сказать, Мишка попытался погрузиться в чтение, но анекдоты сплошь попадались тупые, абсолютно неинтересные и какие-то такие… не родные, не живые, тревожные… зловещие. Одна муть. Издалека, из комнаты послышался медленный бой часов. Двенадцать раз, всего только полночь наступила. А он-то думал, что до утра рукой подать… Ой, как неохота возвращаться в темноту, в кровать, да и сна ни в одном глазу. Мишка поймал себя на мысли, что — да: жутковато ему выходить во тьму, пусть даже из под тусклого света… Здесь он, по крайней мере, один… хотя, по идее, от иррациональных страхов наоборот бы поближе к родным держаться… Дрянь сборничек, неумный и отстойный, какой-то утомительный. Надо же, а когда в вагоне листал — нормально катило, даже смешные попадались… Листаем дальше. А это что за…

«..выводок молочных поросят суетится в идельно чистом вольере, возле вымытой и благоухающей мамы-свинки, а служитель красивым сачком из тонкого прозрачного шелка отлавливает выбранного посетителями поросенка и несет к повару, под нож…

Но не волнуйтесь, господа, ничего худого не случится с этим нежным бело-розовым малышом, взгляните: «за кулисами», на кухне, его уже подменили на худопородного, из фермерского хозяйства Ленобласти, а якобы жертву незаметно выпускают обратно к маме, к братьям и сестрам, к белому дню — есть, играть, верещать, радоваться жизни! И зарежут его только поздним вечером для дорогих гостей, настоящих ВИПов!..»

— Уй, блин!.. Что за бред! На фига я взялся эту гадость читать!..

От двери пахнуло вдруг сыростью, холодной-прехолодной, чуть ли ни морозной… Мишка прислушался и вздрогнул. Нет, наружная дверь в дом закрыта, неоткуда сквозняку взяться. Книжица мелко затрепетала в Мишкиных руках — это пустяки, это всего лишь от нервов, потому что ничего такого не случилось, просто в дверь поскреблись…

— Мишаня, открой-ка на секунду, мне взять кое-что надо.

Голос у папаши странный, хриплый, как с перепою, медленный и глухой. Но был без кашля весь вечер, что не часто… Вообще ни разу не кашлянул — вот это действительно странно!..

— Сейчас, пап, я скоро.

— Открой задвижку, мне сию секунду надо.

— Но я же занят, пап, не просто так сижу!

— Просто так сидишь, книжку читаешь, а мне надо. Ладно, открой дверь и передай полотенце. Белое, висит.

Да, на крючке висело полотенце, не то чтобы совсем уж белое, но если постирать… Зачем батяне туалетное полотенце посреди ночи?.. На кухне в умывальне ведь своих тряпок полно?..

Мишка придумал так: он оттянет щеколду, но дверь лишь приоткроет и высунет руку с полотенцем, ух, неохота ему, чтобы папаня заходил. Другое дело, если бы ему в туалет было нужно, тогда бы деваться некуда… Мишка одной рукой шарил по двери, ища пальцами щеколду, а другой потянулся снимать полотенце с крючка… Взгляд его зацепился за квадратное оконце между санузлом и кухней а в нем… Жиденькая челка — а это все, что после позавчерашнего «сострига» сохранилось у Мишки на голове — вздыбилась и стала торчком, Мишке и зеркала не понадобилось, чтобы почуять это, конечности враз стали ватными, он так и рухнул обратно на стульчак — пластмассовая крышка хрустнула, а руки бессильно повисли… Ой-йё-о-о!.. В стене под потолком, между кухней и санузлом, неведомо для какой прихоти, древние строители предусмотрели оконце, так вот именно в этом туалетном оконце виднелась бабкина голова… и смотрела прямо на Мишку. И это бы ничего, бабка стара и вполне могла впасть в маразм, полезла, типа, проверять — не курит ли он. Но голова ее торчала не снизу оконного проема, как это и положено всем земным ногоходам, а сбоку, словно бы бабка лежала на стене параллельно полу, на высоте свыше двух метров. А глаза у нее… неправильные… а зубы… А-а-а-а!.. М-м-маа…

— Что же ты, уродец. Открывай скорее.

— Я… я… — Никогда в жизни отец не называл Мишку так грубо, ни пьяный, ни тем более трезвый. «Я не уродец» — пытался вымолвить Мишка, но слова примерзли к зубам.

— Скорее открывай, сынок, мне в туалет надо. — Это уже мать подошла, ее голос. Но и у матери он странный… голос… Неживой.

Мишка все понял. И вспомнил! Память словно оправилась от наваждения, ожила, проснулась, отмоталась обратно, к моменту встречи… И раньше. Главное — от Надьки не было ни звука, ни смс, ни на «мыло»… И сегодня… Очень, очень, очень уж… странным получился сегодняшний вечер в кругу семьи, где все было мертво и тускло, без света, без телевизора, без смеха и шуток… И без еды, без ужина. Даже воду в самоваре не кипятили!.. И сам он был как зомби среди них, среди… И кошки Дашки нигде не было, а он даже забыл про нее узнать… И сестренка Надька ни о чем ни разу его не спросила, только сидела на диване как истукан, руки на коленях, да на часы глядела не отрываясь. Мишка читал кое-что в своей жизни… Сейчас в каждом втором покетбуке вампиры… а фильмов — без счета видел он в кино оживших мертвецов и ночных пожирателей человеческой плоти… Теперь вот — сам в сказку попал. Только не такую как в «Сумерках».

Открывать нельзя, они войдут и нападут на него и сожрут. Или выпьют кровь, и он станет как они все. Червивым, холодным и вонючим.

— Я… Не открою вам. Вы нежить. Прочь. Чур вас!.. Меня, то есть, чур… меня… от вас…

За дверью взвыли, уже не сдерживаясь, дверная ручка задергалась вверх-вниз… Щеколда слабенькая — были бы людьми, сорвали бы в одну секунду, даже Надька бы сумела… и не раз такое бывало… А сейчас не могут, ни дверь сорвать, ни стекло в оконце выбить. Нет, в принципе могут, просто им почему-то гораздо труднее стало это делать… Вот если бы он сам их позвал — чугунную стену бы разнесли, он читал, он знает… Чем, интересно, они скрежещут по двери — ножами, ножницами? А бабка? Бабка царапала стекло страшенными когтистыми пальцами… А рядом с бабкиной головой — поменьше, Надькина, тоже темная, аж синяя!.. Мишка затрясся и беззвучно, одной гортанью, загудел, словно мобильная трубка по твердой поверхности, с включенным вибровызовом, он хотел верить, что все происходящее — лишь сон, однако почему-то побоялся немедленно поверить в это и расслабиться, чтобы уже с интересом и сладкой киношной жутью досматривать этой сон-ужастик, понимая, что на самом-то деле он лежит в теплой постели, укрытый одеялом, в полной безопасности… Нет! Это точно не сон, щипай не щипай, прикусывай губу не прикусывай! Мишка проверил, на всякий случай: все буквы на книге видны, никаких несообразностей… абсурда, с точки зрения формальной логики, нестыковок — нет. Запахи, цвета — все натуральное. Перемычки, где явь могла перелиться в сновидение — нет! Разве что в электричке заснул… Точно!.. Нет, ни фига: они раньше замолчали, за две недели до этой электрички дурацкой! Нет, он не сумасшедший, это сон с явью можно перепутать, а явь со сном — ни за что! Здесь — явь! Так страшно Мишке не было никогда в жизни, даже перед парашютным прыжком. Но усиливающийся ужас, как ни странно, помог перебороть немоту: