Клайв Стейплз Льюис - Кружной путь, или Блуждания паломника Страница 15

Когда трое снова уселись на террасе, мистер Мудр продолжал свою речь:

— Мы видели, что существуют три вещи: остров, дороги и правила. Все они есть, все созданы не нами, но мы не знаем, создал ли их Хозяин. Теперь скажу о том, что нельзя полагать, будто остров — на одном краю света, а на другом — Замок. Земля круглая, край света — повсюду, ибо край сферы — ее поверхность. Однако и остров, и замок в определенном смысле реальны.

Ты рассказал мне, Джон, как рыцарь победил Великана, спросив, какого цвета вещи во тьме. Мой друг объяснил тебе, что цвета нет, когда не глядишь, запаха нет, когда не нюхаешь — словом, нет ничего, чего нет в сознании. Значит, и небеса, и красота земли — только воображение, но не твое и не мое, ибо мы оба видим одно и то же и находимся в одном и том же месте, что было бы невозможно, если бы мир был лишь в нашем сознании. Все это, — и он повел рукою, — существует в чьем-то огромном, могущественном сознании; но если ты спросишь, в чьем, миф о Хозяине тебе не поможет. Хозяин — личность, и каким огромным Он ни будь, сознание Его отделено от твоего, как, скажем, мое. Лучше допустим, что мир не в том или ином сознании, но в сознании как таковом — в безличном начале осознанности, которое непрестанно питает своих тленных детей.

Ты видишь, что это решает все наши проблемы. Дороги проложены так разумно, что мы можем составить карту и пользоваться ею, ибо край наш порожден разумным сознанием. Возьмем твой остров. Ты знаешь о нем лишь одно: увидев его впервые, ты стал к нему стремиться, но дальше все было так, словно стремление — это обладание, а обладание — стремление. Что же значит эта голодная сытость, эта реальная и неуловимая мечта? Все станет ясно, если ты поймешь, что слово «я» — неоднозначно. Я — старик, который скоро уйдет за ручей; но я — и вечное Сознание, в котором содержатся сами пространство и время. Я — Мыслящий, я же — и мыслимый. Остров — то совершенство и бессмертие, которыми я обладаю в вечном Духе и к которым стремлюсь тленной душой. Они здесь — и никогда не станут моими, я ловлю их — и теряю, иметь их — то же, что утратить, ибо я, Вечный Дух, непрестанно покидаю свою дивную обитель, становясь несовершенным созданьем, которому вместо вечности даны рождение и смерть. Я, человек, наслаждаюсь утраченным, ибо я есть лишь потому, что я — Дух, и одним Духом жива моя недолговечная душа. Смотри, жизнь держится смертью, они обращаются друг в друга, ибо Дух живет, непрестанно умирая в таких, как мы с тобой, а мы обретаем истинную жизнь в смерти нашей тленной природы, уходя к нашему источнику. Только этому служат все нравственные законы. Умеренность, справедливость, сама любовь хороши лишь тем, что они погружают наши раскаленные докрасна страсти в ледяной поток Духа.

То, что я сказал тебе, и есть Вечное Благовествование. Это знали всегда, этому учили и в древности, и позже. Рассказы о Хозяине — картинки, показывающие людям ту правду, какую им дано понять. Наверное, ты слышал от управителей — хотя, мне кажется, ты никогда не понимал их — легенду о хозяйском Сыне. Согласно ей, Сын Хозяина стал арендатором лишь для того, чтобы его здесь убили. Управители сами толком не знают, как это понимать; и если ты спросишь, чем же помогла нам его смерть, они дадут тебе самые дикие ответы. Но нам понятно, что означает эта прекрасная легенда. Так изобразили на картинке жизнь Самого Духа. Сын — это каждый из нас, ибо мир — не что иное, как Предвечный, отдающий себя смерти, дабы мы жили. Смерть разновидность жизни, и жизнь возрастает новыми смертями.

А как же правила, спросишь ты? Мы знаем, что нельзя считать их произвольными велениями Хозяина, но те, кто думает так, не совсем ошиблись, ибо нельзя и считать, что правила выдумал человек. Вспомни, что мы говорили об острове. Тут снова выступает неоднозначность слова «я». Я — законодатель, и я — подчинен закону. Я, Дух, даю душе, то есть себе же, правила, которым она должна подчиняться; и любой спор между подчиненьем и хотеньем — лишь спор между нетленным и тленным «я». Нелепы слова: «Я должен, но не хочу!» словно «Я хочу, и я не хочу» сразу. Научись говорить «Этого хочу я, но и не я», и ты узнаешь тайну.

Друг твой уже здоров, и скоро полдень.

КНИГА ВОСЬМАЯ

ТУПИК

Необразованные люди отнюдь не лишены ума и сметливости, когда речь идет о них самих или о том, что рядом, но они неспособны к отвлеченному. Все для них — под рукою, а не у края небес.

Хэзлитт

Гуляя под вечер на лугу, Джон увидел Виртуса, который был очень бледен и едва волочил ноги.

— Ты ходишь? — вскричал Джон. — Ты прозрел?

— Да, — тихо ответил Виртус. — Кажется, прозрел, — и он, тяжело дыша, оперся о посох.

— Тебе плохо? — спросил Джон.

— Я еще не окреп. Ничего, сейчас отдышусь.

— Присядем, — сказал Джон. — Отдохнешь, и пойдем к дому.

— Я туда не пойду.

— Не пойдешь? Но ты еще не можешь идти дальше!

— Да, не могу. Однако я должен идти.

— Куда же? Неужели ты надеешься перебраться через Ущелье? Неужели ты не поверил мистеру Мудру?

— Верю. Потому и ухожу.

— Нет, постой, — сказал Джон. — Объясни, в чем дело.

— Разве ты не слышал? — спросил Виртус, как бы теряя терпение. Помнишь, что он говорил о правилах?

— Конечно, — отвечал Джон.

— Ну вот, он вернул их мне. Этой — загадки больше нет. Правила надо выполнять, как я и думал.

— И что же?

— Неужели ты не понимаешь, что из этого следует? Вспомни, правилам противилась моя тленная, здешняя природа. Значит, правила не велят оставаться здесь. Вот этот «я», нынешний «я» — враг мне истинному. Если Хозяин — это Дух, то по cю сторону Ущелья и есть черная яма.

— Как раз наоборот, — сказал Джон. — Скорей этот мир — замок Хозяина. Все — в Его сознании, значит — все благо. Вспомни: красота мира — лишь видимость, но мир от этого еще прекрасней. Согласен, правила есть, слушаться их нужно. Теперь я сильнее в это верю, но следовать им мне… ну, легче, что ли. Или проще.

— Что ты говоришь! — вскричал Виртус. — Куда труднее! А я-то, дурак, думал, что есть невинные радости! Словно хоть что-то невинно для нас, если сама наша жизнь — падение!

— Виртус, какая странная мысль! Мистер Мудр научил меня другому. Я как раз думал, сколько во мне еще пуританского. Ведь природа — отражение Единого, и глупейшее из наших удовольствий так же нужно Ему, как высокий подвиг. Я вижу теперь, что в Абсолюте просветляется любое пламя, даже плотская страсть.

— Можно ли оправдать даже самую скудную, самую простую еду?

— В сущности, Лирия права…

— Этот Лют гораздо умнее, чем кажется…

— Конечно, кожа у нее темновата. Но разве не все цвета входят в спектр?

— Разве каждый цвет — не плод разложения сияющей белизны?

— То, что мы зовем злом — лишь составная часть добра. Даже самый тяжкий наш грех…

— То, что мы зовем праведностью — просто мерзость. Ты глуп, Джон, и я от тебя уйду. Я удалюсь в горы, где ветер холоднее, земля тверже и тяжелее жизнь. Мне еще придется побыть частицей темной тучи, застилающей свет, но я постараюсь, чтобы эта частица стала почти прозрачной. Пусть тело мое искупает грех жизни. Самый строгий пост, ночные бдения…

— Ты сошел с ума? — вскричал Джон.

— Я исцелился, — отвечал Виртус. — Что ты смотришь на меня? Я знаю, что бледен и тяжело дышу. Тем лучше! Болезнь выше здоровья, ибо она хоть немного приближает к Духу.

— Зачем нам уходить из этой милой долины? — начал Джон, но Виртус прервал его.

— Нам? Я тебя не зову. Не тебе спать на терниях и питаться акридами.

— Неужели ты хочешь покинуть меня? — спросил Джон.

Виртус громко хихикнул.

— Дружба, привязанность, как их там — это самые крепкие цепи. Они держат нас здесь. Только дурак, умерщвляя плоть, даст пировать душе. Надо отдать не какие-то радости, а все!

Он встал пошатываясь, и направился к Северу. Раза два он чуть не упал. Одной рукой он держался за бок, словно ему было больно.

— Зачем ты идешь за мной? — сказал он. — Уходи.

Джон остановился, испугавшись его голоса; и снова побрел за ним. Наконец Виртус поднял камень.

— Уходи! — крикнул он. — Я и сам себе враг, кто же мне ты?

Джон пригнулся, камень в него не попал, и я увидел, как они идут один за другим, и Виртус иногда кричит и швыряет камни. Наконец расстояние между ними стало таким, что ни камень, ни голос не могли одолеть его.

И Джон увидел, что долина стала уже, края ее — круче, расщелина — шире. Собственно, он шел по узкой полосе, как бы по выступу в глубине Ущелья.

Наконец дорогу эту перегородил кусок скалы. Виртус стал карабкаться вверх, тяжело дыша (теперь Джон был к нему ближе). Как-то раз он чуть не упал (Джон увидел кровь на скалах), но полез дальше и вскоре выпрямился, отирая пот. Постояв немного, он что-то крикнул и покатил вниз валун; когда же грохот утих, Виртуса не было видно.