Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 17

Снится мне, как будто в то время, когда я сплю, приходят Ваня и Степанов. Я спрашиваю, как они сюда попали, ведь дверь закрыта изнутри. А они говорят, что не могли меня добудить­ся и оборвали цепочку на двери. С этой мыслью я проснулась. Стук на чердаке прекратился, и я снова уснула. 

Утром я даже забыла про ночное происшествие. Вечером в четверг собралась гладить белье. Вдруг стучат. Это пришли соседки и сообщили, что все чердаки сломаны, в том числе и мой. Я пошла посмотреть. Большой сундук с посудой открыт, но, похоже, ничего не взяли. Пришлось всю посуду перенести домой. Часов в одиннадцать приехал Котик и привез мне дров. Я обра­довалась, что будет с кем ночевать. Забыла написать, что получила от мамы письмо и дала ответ. Потом улеглась спать.

Петроград, 14 августа 1918 года 

В субботу после службы поехала в Левашово, хотелось по­скорее обнять Ванюшу. 

Подхожу к нашей даче и вижу, что в окнах темно, даже у писаря нет огня. Я сразу подумала, что Ваня и писарь уеха­ли в Питер. Я вошла в дом, спрашиваю Котика и узнаю, что Ваня не уехал, а ушел в команду. В этот момент является Ваня, и у меня сердце готово было выскочить от радости. Ваня был рад не меньше моего. Он принялся меня кормить, расспрашивать, как жила эту неделю в Питере, не изменяла ли ему. Он осыпал меня поцелуями, чего давно уже не было, и я была счастлива. На другой день утром было опять все хорошо, как будто мы только что поженились. Только вышел маленький конфуз с Кряжевым, после чего мне было стыдно с ним. встречаться. Он оказался свидетелем нашей интимной жизни. Но Ваня меня успокоил, сказав, что ничего стыдного нет — всем известна супружеская жизнь. Ходила вместе с Ваней в команду. Погода была чудная. Тепло, солнце ярко светило, пахло весной. 

Когда вернулись домой, приехала Маруська. Я пошла к ней в комнату, и мы начали вспоминать прошлое. В наш разговор ввязался Ваня. Мы говорили о положении женщины как жены в двух планах — в интеллигентном и в простом, где женщины пользуются большей свободой. Когда мы вернулись в свою ком­нату, Ваня начал ругать меня, что я недовольна своей судьбой и что мне нужна еще какая-то свобода. Я стала его уверять, что мне ничего не нужно, что я всем довольна. В разговоре я не касалась личностей, говорила о женщине вообще, но он понял, что я намекаю на себя. Он заявил, что если я хочу пользоваться свободой, то и он будет вести себя соответственно, но тогда я не должна обижаться, если он на моих глазах приведет к себе женщину. Он сказал, что дает мне свободу, не понимая, что сам же ее и ограничивает. Наконец мы договорились, что ни у него, ни у меня не может быть свободы. Потом я уснула и проспала почти до 11 часов. Встала, поставила самовар, напоила Ваню чаем, и мы опять улеглись спать. На другой день я хотела уез­жать вечером. Весь день мы то ругались, то мирились. В этот раз уже на экономической почве. И опять к вечеру все уладилось. Домой мне ехать не хотелось, и я осталась до утра. Я страшно беспокоилась за свою квартиру, но все обошлось. 

Во вторник я хотела пойти в кинематограф, но он оказал­ся закрытым. Пошла к Маруське.

Петроград, 30 августа 1918 года 

Боже мой, как тяжело писать о предательстве любимого человека, о коварстве подруг! Но лучше все по порядку. Суббо­ту и воскресенье была в Левашово. Как обычно, у нас то и дело случались мелкие ссоры по пустякам, а к ночи мирились. Ваня стал еще раздражительнее. Вечером в субботу пришли на чай Кряжин и Леднев. При них Ваня начал делать мне оскорби­тельные замечания, которые я терпела, а затем не выдержа­ла и разрыдалась. Вместо того чтобы успокоить, он стал меня еще больше ругать, а когда я случайно перевернула кипяток ему на брюки, то совсем разошелся и дал мне пощечину. Сви­детели этой безобразной ссоры, Леднев и Кряжев, вскоре ушли, оставив нас одних. Я думала о том, как буду завтра с ними встречаться, и сказала Ване, что уеду в воскресенье рано ут­ром. Попросила, чтобы он распорядился отправить меня на станцию. Это вызвало с его стороны бурю злости, и он сказал, что я уеду, когда он посчитает нужным.

В постели я не ответила на его ласки, полночи ревела, а он злился и курил. Он все-таки распорядился, и меня доставили на станцию. 

В поезде, обратив внимание на мое заплаканное лицо и крас­ные глаза, ко мне подсел командир в кожаной куртке и всю дорогу до Петрограда успокаивал. Нам оказалось по пути, и он проводил меня до самого дома. 

Понедельник, вторник, среду я была сама не своя на службе и дома. Получила замечание от комиссара банка. Вечером пошла к бабушке, но легче не стало. В четверг раздумывала, поехать в Левашово на выходные или подождать, пока Ваня сам надума­ет приехать ко мне. Решила ехать. С этими мыслями пошла в кинематограф, там встретила Аньку. Та удивилась, увидев меня одну, и сказала, что вчера видела Ваню с Маруськой в Пет­рограде. Я возмутилась, и после кинематографа мы пошли к этой змее подколодной. Та открыла двери, и, как она ни упиралась, мы вошли в комнату, потому что я заметила на вешалке шинель. Ваня оказался там, без гимнастерки и сапог. Он вначале испугал­ся, заметив меня, а потом начал кричать, что где это я шляюсь по ночам. Оказывается, его вчера командировали на несколько дней в Петроград, а он не нашел моей записки и ключей от ком­наты, поэтому ему пришлось остановиться у Маруськи. Я не по­верила, так как Маруська знала, что эти дни я ночевала у ба­бушки. Я разрыдалась и ушла одна домой. Вскоре пришел он. У нас был серьезный разговор, и Ваня обещал больше не общаться с Маруськой. А я вдруг подумала: могу ли я по-прежнему любить его? На следующий день вечером он уехал в Левашово. 

В субботу я все же приехала к нему. Он был удивительно спокоен и даже не придирался ко мне, как обычно. Но все равно во мне словно что-то умерло. Может, в том, что произошло, я сама виновата, ведь мы до сих пор живем с Ваней не венчан­ными? Но он этого не хочет. 

По дороге назад снова встретила командира, как и в прош­лый раз. На этот раз он был в простой шинели. Всю дорогу весело болтали. Оказывается, он из Одессы и, несмотря на молодость, уже успел повоевать в Украине на высоких долж­ностях, а еще недавно служил в Москве. Здесь лечится после ранения. Я заметила, что он прихрамывает. С ним было весе­ло и легко. Он гораздо выше и крупнее Вани, очень веселый. Он проводил меня домой и пообещал, что в следующий раз загля­нет на чай. Но это он шутил, так как знает о Ване.

Петроград, 10 сентября 1918 года 

После службы зашла к бабушке, узнала о ее здоровье и по­ужинала у нее. Она снова стала одолевать меня всевозможны­ми просьбами, рассчитывая, что Ваня все может и поможет. Но после того вечера в наших с Ваней отношениях образова­лась трещина. Он ведет себя по-прежнему, как будто ничего не произошло, впрочем, иногда, заметив мой угрюмый вид, сры­вается. А с чего мне радоваться? Маруську с тех пор не видела, хотя внутри клокочет огонь, который может обрушиться на нее при встрече. Специально к ней идти не хочу, пусть это будет случайная встреча. Хотя, возможно, к тому времени костер перегорит. Бабушка предложила переночевать у нее, но я спешила домой — надо снять белье, развешанное на чер­даке, не оставлять же его там на ночь.

Прошла по Литейному. Изменился облик города, его жители, другой стала и я сама. Вспоминала недавние девичьи куражи, прогулки по паркам, поездки в Удельную, Галич. Теперь все это для меня в прошлом, к которому нет возврата. Жаль стало того времени, тех веселых вечеров, походов нашей вокзальной шатии Неужели так стремительно проходит молодость? Мне еще неполных восемнадцать лет, а кажется, что за прошедшие несколько месяцев я стала старше на добрый десяток лет. 

Когда уже подходила к двери своего дома, за спиной услышала негромкое; «Женя!» Обернулась и растерялась. Это был зна­комый по поездке из Левашово, который меня успокаивал и смешил. Вспомнила, что его зовут Яков. Вид у него неваж­нецкий. Он был какой-то бледный и, похоже, очень нервничал. Совсем не похож на того, прежнего. Одет он в старую шинель, небрит. Выглядел он гораздо старше своих лет, и, встретив его на улице, я могла бы пройти мимо, не узнав. 

— Я пришел напроситься на чай, — криво улыбаясь, сооб­щил он. 

Я растерялась, представив, как мы сидим, чаи гоняем, а тут приезжает Ваня. Картина будет, как в водевиле, за исключе­нием того, что мне станет не до смеха. Он понял мое состо­яние, словно прочитал мысли. 

— Извините, Женечка, — сказал он. — Похоже, я некстати. Не хочу нагружать вас своими проблемами, но так получилось, что мне некуда идти. Может, подскажете, где я мог бы снять комнату на несколько дней? 

Несчастный вид Якова растрогал меня, и я рискнула пригла­сить его к себе, пока буду думать, где ему устроиться. Чай у меня ненастоящий, морковный, зато было немного сахара и хлеба. Пока я хлопотала с самоваром на кухне, он заснул, сидя на сту­ле. Я не стала его будить — знаю, что в такой позе долго не по­спишь. Интересно только то, что он представлялся при встре­че, будто занимает очень ответственный пост, и вдруг такой несчастный вид и эта просьба. Что у него приключилось? Ре­шила подробно расспросить, когда проснется. Пошла на чердак, сняла белье, возилась на кухне, а он никак не просыпался. Ситу­ация была двусмысленная. Было уже довольно поздно, мне хоте­лось спать, но не буду же я ложиться, когда в комнате за столом дремлет мужчина. Кроме того, он просил куда-нибудь опреде­лить его на ночь. Можно к бабушке, у нее две комнаты, да и от денег она не откажется, хотя лучше продуктами. Но что сей­час делать: составить компанию Якову и отвести его к бабуш­ке, а потом мучиться с ней вдвоем на кровати или возвращать­ся ночью одной? Подбросила дровишек в печку, полюбовалась немного разгорающимся пламенем. Решилась и постелила Яко­ву на полу, но будить не стала. Сама, не раздеваясь, прикорнула на кровати. Снился какой-то сумбур, много событий и знако­мых лиц. Сон забылся, как только проснулась.