Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 18

— Извините, Женечка, — сказал он. — Похоже, я некстати. Не хочу нагружать вас своими проблемами, но так получилось, что мне некуда идти. Может, подскажете, где я мог бы снять комнату на несколько дней? 

Несчастный вид Якова растрогал меня, и я рискнула пригла­сить его к себе, пока буду думать, где ему устроиться. Чай у меня ненастоящий, морковный, зато было немного сахара и хлеба. Пока я хлопотала с самоваром на кухне, он заснул, сидя на сту­ле. Я не стала его будить — знаю, что в такой позе долго не по­спишь. Интересно только то, что он представлялся при встре­че, будто занимает очень ответственный пост, и вдруг такой несчастный вид и эта просьба. Что у него приключилось? Ре­шила подробно расспросить, когда проснется. Пошла на чердак, сняла белье, возилась на кухне, а он никак не просыпался. Ситу­ация была двусмысленная. Было уже довольно поздно, мне хоте­лось спать, но не буду же я ложиться, когда в комнате за столом дремлет мужчина. Кроме того, он просил куда-нибудь опреде­лить его на ночь. Можно к бабушке, у нее две комнаты, да и от денег она не откажется, хотя лучше продуктами. Но что сей­час делать: составить компанию Якову и отвести его к бабуш­ке, а потом мучиться с ней вдвоем на кровати или возвращать­ся ночью одной? Подбросила дровишек в печку, полюбовалась немного разгорающимся пламенем. Решилась и постелила Яко­ву на полу, но будить не стала. Сама, не раздеваясь, прикорнула на кровати. Снился какой-то сумбур, много событий и знако­мых лиц. Сон забылся, как только проснулась. 

Было раннее утро. Яков сидел на корточках перед печкой и под­брасывал в нее дрова. Заметив, что я проснулась, извинился, что потревожил шумом. Он мне кого-то все время напоминал, и только сейчас я поняла, кого именно. Володю Кожушкевича. Такой же рослый, крупный, только гораздо выше ростом, с ши­роким круглым лицом, темными глазами и детскими пухлыми губами. Исключительно вежливый и обходительный. Интерес­но, как бы повел себя Ваня, ночуя в одной комнате с незнакомой девушкой? А как он поступил, когда я, поверив его словам, впус­тила вечером к себе? Лучше об этом не думать — себе дороже. Встала, нагрела самовар, напоила Якова чаем и отправилась с ним к бабушке. По дороге все время думала: если бабушка не за­хочет взять его к себе, то куда еще определить?

У Люды тоже две комнаты и отсутствие всяческих комп­лексов, но что-то мне не хочется вести его туда. Как ни странно, бабушка согласилась, но устроила форменный допрос: кто, откуда и почему? Яков сказал, что работал в Московской ЧК, а сейчас переведен в Петроград, и даже махнул перед ее носом каким-то мандатом. После ранения ему разрешили не­сколько дней отдохнуть, восстановиться. Говорил он очень убедительно, а страшное слово «ЧК» так подействовало на бабушку, что она стала чрезвычайно обходительной. Не знаю, кто он и что, но только он говорил неправду. Если бы он ра­ботал в ЧК, то проблем с тем, где поселиться, у него не было бы. Я оставила ему свой служебный телефон, предупредила, чтобы не пугал меня больше неожиданными визитами, и ушла, раздумывая, кто он на самом деле.

Петроград, 20 сентября 1918 года 

Наверное, я дура. Похоже, что я... — дальше следовало сло­во, старательно зачеркнутое. — Надо прекратить наши встре­чи — они ни к чему хорошему не приведут.

И вновь вклеенные листочки.

Тогда я не доверила дневнику все то, что узнала от Якова, неожиданно вторгшегося в мою жизнь. С этого времени даже в своем дневнике я не могла свободно высказаться, как, впрочем, и вся многострадальная страна. С этого момента я его писа­ла уже не для себя, а для других — тех, которые могли в любой момент бесцеремонно вторгнуться в мою жизнь, все переина­чив по своей тайной задумке или и вовсе оборвав ее. 

В тот сентябрьский вечер 1918 года мне, романтической девчонке, одной ногой еще стоявшей в прежней жизни, глубоко оскорбленной изменой близкого друга, открыл свою страшную тайну незнакомец, нашедший приют у моей бабушки. Не при­поминаю, что предшествовало этому. Помню только треск сосновых поленьев в печурке, горящую свечу на столе и себя, лежащую в постели с ним, Яковом Блюмкиным. Трудно сказать, что тогда толкнуло меня в его объятия: желание отомстить Ивану за измену и перенесенные мною унижения, а может... Впрочем, нет. Только не любовь. Да, Иван два дня как уехал со своей пулеметной командой на передовые позиции против Юде­нича. С тех пор он исчез из моей жизни. Навсегда. 

— Моя фамилия Блюмкин, — внезапно сказал Яков, когда мы отдыхали после бурного секса. Я была в противоречивых раз­думьях, верно ли поступаю. Я, конечно, понимала, что поступаю неправильно, но не всегда правильно то, что правильно. 

— Хорошо, я запомню. А моя фамилия Яблочкина, — про­стодушно ответила я. 

— Ты не поняла? Моя фамилия Блюмкин. Вспомни, ты долж­на была ее слышать. — Его голос напрягся. Мне даже показа­лось., что он немного обиделся. 

— Извини, но я ее никогда не слышала, — честно призналась я.        — Я даже редко газеты читаю, мне из-за этого комиссар в банке сделал замечание. 

— Ты потрясная простушка! — рассмеялся он, а я задума­лась, обидеться на «простушку» или нет. Слово обидное, но в его интонации звучал неподдельный восторг. Решила все же обидеться. 

— Конечно... — начала я, но он меня прервал: 

— Я Яков Блюмкин, человек, который совершил убийство германского посла Мирбаха! Убийство эрц-герцога Фердинанда в Сараево вызвало мировую войну, но последствия моего тер­акта не менее важны. Хотя партия социалистов-революционеров, в которой я состою, сейчас в опале, ряд руководителей арестован, а меня разыскивает ЧК, то, что я совершил, боль­шевикам на руку. Им больше всех выгодно, точнее, только они получили выгоду от этого убийства. Теперь у них развязаны руки. По логике, они должны были меня наградить, а не пресле­довать. Среди их руководства многие это понимают, поэто­му я до сих пор на свободе. Но обстоятельства меняются... Я получил известие от надежных людей, что мне опасно здесь оставаться и надо срочно исчезнуть. Поэтому обратился к тебе, а не воспользовался своими партийными связями и яв­ками. Завтра я уеду в Украину. Мне свыше это предназначено, я чувствую. Я уже вошел в историю, но это только начало.Предлагаю тебе отправиться вместе со мной. Что тебя дер­жит? Твой возлюбленный, который бьет тебя, подбрасывая взамен немного продуктов и дров? Ты еще не видела жизни, а мир огромен и многогранен. Здесь ты держишь себя в добро­вольном карцере, а там дорога в мир! Я еврей, может, не совсем правоверный, но мечта каждого еврея совершить паломниче­ство в Иерусалим, прислониться к Стене плача, пройтись по последнему пути Спасителя на Голгофу. И я там буду! Я обещаю открыть тебе дверь в мир, в котором ты найдешь себя и об­ретешь свет, вырвешься из забитости и дикости. 

— Хорошо. Я подумаю, — сказала я, в душе замирая со стра­ха. Покинуть эту милую квартирку, город, в котором вырос­ла, где много друзей, мама, бабушка, и отправиться в никуда, не зная зачем? Даже Иван с его грубостью казался милым и род­ным. Для чего я сказала, что подумаю? Неужели я смогу все бросить и отправиться... к черту на рога? Наверное, это я специально сказала, чтобы не сразу произнести «нет». — За­чем я тебе? Ведь ты меня не любишь, да и я тебя не люблю. По крайней мере, сейчас. 

— Чувства — это пережиток прошлого. В новой жизни мы должны быть свободны от всего этого, подчиняясь лишь целе­сообразности. Ты мне нужна, очень. Ты будешь моей тенью — всегда неотрывно рядом и никогда слишком близко. 

—Я не понимаю. Объясни! 

—Придет время, сама все поймешь. Я пойду к твоей бабуш­ке, надо кое-что забрать. Скоро вернусь. Утром независимо от решения дождись меня. Обязательно дождись. А пока прощай. 

Он собрался и ушел, оставил меня со своими думами. 

Я сказала ему неправду. На самом деле я была влюблена в него, достаточно было тех нескольких встреч. Я вообще очень влюбчива, но знаю, что это чувство быстро проходит. Володя Кожушкевич, Ваня... Оба внушали мне сильное чувство. Но проходило время, и у меня над чувствами главенствовал разум. Хотела ли я остаться с Иваном? Наверное, нет. Ниче­го хорошего в будущем с ним меня не ожидало. 

Но я по-настоящему влюблена, очарована, безумна, готова следовать за Яковом на край света. Всю прошлую жизнь я жда­ла именно его — авантюрного и осторожного, самоуверенного и внимательного, витающего в облаках и приземленного, му­жественного и трепетного. За этот неполный месяц я узнала его так, как не знала тех, с которыми общалась годами. 

Жизнь с Ваней была кошмарным сном. Я была его наложницей, рабой, и он все время это подчеркивал. Ему нужно было только мое тело, душа его не интересовала. Он покупал меня за дрова, пайки, отрезы материи. Неужели я так дешево стою?