Карен Томпсон Уокер - Век чудес Страница 18

Я так распереживалась, что тем вечером не смогла уснмуть. Ночью я встала с кровати и изрезала на куски фенечку, которую плела для Ханны. Потом положила ее обрезки и подаренный Ханной браслет с амулетами в обувную коробку, которую спрятала глубоко в шкаф. К сожалению, легче мне от этого не стало.

«Дни по часам» сменялись «ночами по часам». Мрак и свет накладывались на них, будто ураганы или грозы, не соотносясь более со временем суток. Сумерки порой сгущались в полдень, а солнце не показывалось до самого вечера, достигая зенита к середине часовой ночи. Мы с трудом засыпали и с еще большим трудом просыпались. По улицам бродили люди, мучимые бессонницей. Земля продолжала вращаться вокруг своей оси — с каждым днем все медленнее. Пока мама запасала свечи и брошюры с руководством по выживанию, я развивала в себе другие навыки: я училась проводить время в одиночестве.

— Почему ты не сходишь проведать Ханну? Уверена, она будет тебе рада, — недоумевала мама.

Но Ханна теперь не расставалась с Трейси.

— Часовое время долго не продержится, — заявила Сильвия во время очередного урока музыки. Ее гостиная сияла светом посреди окружающей дом тьмы. В три часа пополудни на улице царил непроглядный мрак. Сет в тот день заниматься не пришел. Я не знала почему, а Сильвия не сказала. — Вот увидишь, скоро мы вернемся к реальному времяисчислению, поверь мне.

Но мне казалось, что мы к нему уже никогда не вернемся. Более того, я чувствовала, что, если мы выживем, прежний способ измерения времени останется только в преданиях.

Вспоминая тот период, я не устаю удивляться тому, как быстро мы ко всему приспособились. Привычное постепенно становилось непривычным. Если солнце вдруг садилось по часам, мы впадали в ступор от изумления. Воспоминания о том, что когда-то я чувствовала себя относительно счастливой, более раскованной и менее одинокой, тоже казались мне странными.

Наверное, каждая уходящая эпоха рано или поздно превращается в легенду.

Можно убедить себя в том, что самая обычная вещь необычна. Например, попробуем поразмышлять отстраненно о следующем чуде: женщина вынашивает в своем чреве человека, то есть внутри нее появляются второе сердце, еще один мозг, пара глаз, легкие и все остальные органы, будто про запас. А спустя год она исторгает в мир живое, крикливое, совершенно новое существо.

Поразительно, верно?

Так и новые сутки очень скоро перестали вызывать у нас удивление. Теперь мы удивлялись тому, что казалось нам нормой раньше.

12

Уже много лет — с первыми каплями кислотного дождя, с началом истончения озонового слоя, с приходом нефтяного кризиса семидесятых, после ядерных катастроф Чернобыля и Три-Майл Айленда — недовольные происходящим люди бьют тревогу. Ледники тают, а тропические леса горят. Показатели раковых заболеваний зашкаливают. В океаны десятилетиями сбрасываются флотилии мусора. Реки полны антидепрессантов, а наша кровеносная система загрязнена не меньше, чем водные пути. Перед всем этим необъяснимость замедления просто меркнет. Проблем и без того хватает.

Постепенно среди нас появились личности, не принимающие «часовой» распорядок дня.

Ими стали биологи, травники и сторонники здорового образа жизни. Среди них попадались целители вперемежку с хиппи, веганы, викканцы, гуру и приверженцы философии нью-эйдж. В их рядах насчитывалось немало борцов за свободу, анархистов и радикальных защитников окружающей среды. Также встречались фундаменталисты, любители выживания в трудных условиях и сторонники возвращения к истокам, уже живущие на природе, подальше от системы. Все эти люди враждебно относились к корпорациям и скептически воспринимали правительство. Они сделались оппозицией в силу своего происхождения или вероисповедания.

Сперва вычислить несогласных было непросто, поскольку многие из них протестовали втайне. Впрочем, некоторые заявляли о своем мнении открыто.

Однажды после очередного занятия Сильвия протянула мне тонкий белый конверт и попросила передать его маме.

Сет Морено уже сидел с нами в комнате, устремив взгляд в окно и ожидая начала урока. Когда Сильвия сказала про конверт, я почувствовала, что он посмотрел на нас.

— Что случилось? — спросила я.

Оба ее зяблика умерли. Клетка пустовала. Теперь тишину нарушал только звон музыки ветра над крыльцом.

— У меня больше нет сил заниматься. Все кажется ненастоящим, — ответила она.

В письме Сильвия объясняла, что больше не может жить по часам, но при этом постарается как-нибудь пристроить всех своих «часовых» учеников.

— Мы найдем тебе нового преподавателя, — сказала мама, прочитав послание.

— Мне не нужен новый, — возразила я.

— А почему она не может продолжать ходить к Сильвии? — спросил папа, который разбирал рядом почту. Большую часть корреспонденции он сразу отправлял в мусорное ведро.

— Мне никогда не нравился ее образ жизни, — отрезала мама, выливая томатную пасту на хлебный корж для пиццы.

На дворе стояла на редкость темная часовая ночь. Я различала наши отражения в стеклянных дверях кухни.

— Какой образ жизни? — не понял папа.

Он до сих пор не снял рабочий костюм — желтый потрепанный галстук и белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. От его рук пахло больничным мылом.

— Ты отлично понимаешь, о чем я. Все эти новомодные бредовые веяния, — сказала мама.

— А ты как считаешь, Джулия? — не сдавался папа. На его нагрудном кармане болтался пластиковый больничный беджик со старой фотографией, с которой мне улыбался молодой человек с густой шевелюрой. Сильно постаревший оригинал тоже смотрел на меня. — Тебе же нравится Сильвия?

— Я не хочу к новому учителю, — ответила я.

— Минуточку, Джоэл, погоди-ка, — встряла мама. — Ведь именно ты утверждал, что часовая реформа — самое оптимальное решение из имеющихся. Что мы приспособимся и так далее и тому подобное.

— Не нам решать, как ей жить, — парировал отец.

— Я найду тебе нового преподавателя, и точка, — отрезала мама.

Не все ученики ушли от Сильвии. Сет, к примеру, продолжал регулярно посещать занятия. Я не знала, в какое именно время он приходит, зато периодически слышала из спальни знакомый скрип колес его скейта по мостовой. И тогда я, в солнечных очках, с красиво заплетенной косой, выходила проверить почту или принималась поливать лужайку. Иногда он кивал мне, проезжая мимо. Иногда нет.

Наши соседи Том и Карлотта встали на сторону реального времени сразу и в открытую. И неудивительно, ведь их крыша просто-таки искрилась солнечными батареями. Они гоняли на двух своих ветхих грузовичках, покрытых истертыми надписями «мир» и старыми, выцветшими на солнце наклейками с оптимистичными призывами вроде «занимайтесь любовью, а не войной». Том, преподаватель-искусствовед на пенсии, носил феньки из конопли и потрепанные джинсы, заляпанные краской. А доходившие до талии седые волосы Карлотты свидетельствовали, как я понимала, о ее былой сексапильности.

Спустя несколько дней после внедрения «часового» времени на углу их лужайки появился свежий столбик с маленькой белой табличкой. По стилю она напоминала предупредительный знак, стоявший во дворе мистера Валенсия и оповещавший прохожих о том, что «данное владение находится под охраной системы безопасности „Сейфлюкс"». Новая табличка Тома и Карлотты гласила: «В этом доме живут по реальному времени».

— Мама думает, что они торгуют наркотой, — сказала мне однажды Гэбби. Их участки располагались по соседству. Словно подтверждая слова дочери, мама Гэбби, юрист по образованию, процокала мимо окна на высоких каблуках и в темно-синем костюме. — Она считает, что Том с Карлоттой выращивают дома травку.

— Ты тоже так думаешь? — спросила я. Мы сидели у Гэбби в комнате.

— Нет, конечно. Это бред полный, — ответила она. — Просто мама уверена, что любой необычный человек — преступник.

На внутренней стороне правого запястья Гэбби виднелась запекшаяся корка в форме солнышка и идеального полумесяца. Когда ее родители заметили эти порезы, то сразу отправили дочь к психиатру, которого она с тех пор посещала еженедельно.

— Прикинь, я по Интернету познакомилась с одним парнем. Он говорит, что скоро будет революция, — продолжила Гэбби.

— Это как?

— Он считает, что миллионы людей восстанут против времени по часам.

Пока мы закупали лампы, имитирующие дневное освещение, и вешали плотные шторы, чтобы иметь возможность спать белыми ночами, несколько тысяч американцев решили жить в согласии с настоящими сутками. Они утверждали, что человеческий организм может адаптироваться к природным изменениям. Их внутренние биоритмы уже начали перестраиваться, постепенно растягиваясь, как резина. Эти люди просто спали дольше, чем обычно, а потом бесконечно бодрствовали и ели четыре раза в сутки.