Салман Рушди - Гримус Страница 18

— Долорес, — взмолился Виргилий Джонс. — Прошу тебя, перестань.

— Я так рада, что ты остаешься, — сказала тогда она. — Я так горжусь тобой.

— Горжусь, — эхом повторил Виргилий Джонс.

— Да, горжусь, — повторила она. — Ты прогнал призрак, насланный Гримусом. Как ловко это у тебя получилось. Теперь все будет хорошо. Все будет как раньше.

— Нет, — вздохнул мистер Джонс, признавая свое поражение. — Бесполезно.

В эту ночь Виргилию Джонсу приснилась Лив. Высокая смертоносная красавица Лив, которая много лет назад изломала ему душу. Лив стояла в центре водоворота и улыбалась ему, а он падал ей навстречу. Рот Лив зовуще открывался, улыбка ширилась, а он все несся и несся ей навстречу, потом вода ударила его и переломила, как веточку.

За ночь Взлетающий Орел несколько раз просыпался: спать на земле было холодно и сыро. Один раз он проснулся от того, что у него страшно зачесалась грудь. В полусне он принялся чесаться и, засыпая снова, подумал: Проклятый шрам. Шрам будил его еще несколько раз в ту ночь.

Снова тиусверг. Утро. Туман.

Кто-то ласково разбудил Виргилия Джонса, тронув его за плечо. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним миссис О'Тулл. Долорес улыбалась.

— Пора вставать, любимый.

Виргилий Джонс поднялся с циновки. Сняв с колышка на стене свой старый заплечный мешок, он принялся методично укладывать в него сушеные фрукты и свежие овощи.

— Зачем тебе мешок, дорогой, ты собираешься взять его с собой на пляж? — спросила Долорес. Виргилий Джонс ничего не ответил.

— Мне нужен твой ремень, дорогой, — сказала тогда миссис О'Тулл медовым голоском. Виргилий Джонс молча начал одеваться: черный костюм, котелок.

— Долорес, я не смогу дать тебе сегодня ремень.

— Вот как? — округлив губы, вздохнула она. — Ну что ж, обойдусь.

Миссис О'Тулл взвалила кресло-качалку на горбатую спину.

— Ну же, дорогой, — ласково позвала она. — Пора.

— Я не смогу пойти с тобой, — ответил Виргилий.

— Хорошо, дорогой, — отозвалась она. — Я пойду вперед, а ты догоняй, как всегда. Увидимся внизу.

— До свидания, Долорес, — попрощался он.

Прихрамывая, Долорес заковыляла к тропинке, ведущей вниз, на берег.

Взлетающий Орел дожидался мистера Джонса у колодца. Он по-индейски повязал голову платком и сзади воткнул за повязку перо.

— Сегодня у меня важный день, и поэтому я должен облачиться согласно обычаю предков, — пошутил он.

Виргилий Джонс даже не улыбнулся.

— Пошли, — сказал он.

Пустое кресло-качалка стояло на берегу, повернутое спинкой к морю. Рядом с качалкой на серебристо-сером песке сидела Долорес О'Тулл и пела свои печальные любовные песни. — О, Виргилий, — говорила она. — Я так счастлива.

Где-то на поросшем лесом склоне горы Каф, неслышный и невидимый, лежал, наблюдая за толстым неуклюжим человечком в котелке и его высоким стройным спутником с заткнутым за головной платок пером, и дожидался их прибытия горф.

Глава 18

Планета горфов, известная также под именем Тера, обращалась вокруг звезды Нус в галактике Йави Клим, в свою очередь расположенной в плоскости вселенной, обжитой горфами. Эту плоскость вселенной иногда называли Эндимионом Горфов.

Одержимость горфов в составлении анаграмм не знала границ: от забав с перестановкой букв в названиях до Священной Игры Всеобщего Порядка. Возможности Священной Игры простирались много дальше составления словесных головоломок; могучие мыслительные способности горфов позволяли им делать анаграммы не только из предметов окружающего мира, но и из самих себя — последнее считалось довольно сложным ввиду особой гротескности телесной оболочки горфов. Правила Игры назывались Анаграмматика; получить звание Магистра Анаграмматики было величайшей мечтой всех живых горфов.

Понятие «живой» вообще-то было применимо к горфам с большой натяжкой, поскольку горфы не походили ни на одну из известных нам форм жизни. Для поддержания своего существования горфам не требовались ни вода, ни пища, ни атмосфера. Все сведения о внешнем мире горфы черпали при помощи единственного, но очень мощного органа чувств, одновременно служащего для зрения, осязания, вкуса, восприятия звуковых волн, температуры и многого другого; их огромные, бесполезные и необыкновенно плотные тела окружала аура особого свечения.

Дадим теперь их словесный портрет: типичный горф похож на большую лягушку, с одним коренным отличием. Тело горфа целиком состоит из камня.

История происхождения горфов покрыта мраком. Виной их уродства могло быть излучение неведомой природы, опалившее когда-то бесплодную Теру и наделившее обыкновенные камни разумом удивительной силы вместе — по невероятной скорбной иронии — со способностью жить практически вечно в полной изоляции от остального разумного мира. Ибо такова была трагедия горфов: ни на Тере, ни на других планетах их эндимиона не было живых существ иных видов. Ни животных, ни растений. Не было даже ветра, который мог бы овевать каменные тела горфов.

Несколько миллиардов лет это обстоятельство, иначе говоря, отсутствие сравнительной шкалы, мешало горфам осознать, какая, по сути дела, они высокоразвитая раса. Результатом вынужденной изоляции стало распространение среди горфов некой философской паранойи. Верховный Гроссмейстер Игры, сам Дота, однажды задал согражданам вопрос, вошедший впоследствии в его знаменитые Вопросы: Неужели мы последняя разумная раса в нашем эндимионе? — вопрос, породивший философию отчаяния: горфы одиноки и в малом, и в великом. Наш горф, сейчас живо наблюдающий за медленным восхождением Взлетающего Орла и мистера Джонса на гору, некогда сумел внести особую Упорядоченность в последнюю и наиболее важную часть Вопросов. Ловко переставив буквы, он получил на языке горфов утверждение с совершенно иным смыслом, а именно: Взгляните, как велика роль мыслительной элиты; воспользуемся же нашими талантами и Мозговыми Долями. Перестановка была выполнена по всем правилам Анаграмматики; новая сентенция не только состояла исключительно из букв прежнего Вопроса, но более того, обогащала старое утверждение, привнося в него элементы элитности, желание действовать и определение роли, а также намечала возможные пути, следуя по которым, можно было получить ответ. «Талант» у горфов мог означать только одно: мастерство в Упорядочении. Мастерство, породившее Главнейший Вопрос, Мастерство, которое надлежало использовать при его разрешении — Мастерство и Мозговые Доли (так именовалось заключенное в теле каждого горфа бездонное и неизменное хранилище воспоминаний, где содержался точный отчет о каждом событии, с которым каменному существу пришлось в своей жизни столкнуться).

Получение звания Магистра Анаграмматики и скромное чествование, последовавшие за этим (горфы вообще очень сдержанная раса, во всем) заставили нашего горфа свернуть с пути истинного и, можно было бы даже сказать, вскружили ему голову, если бы у него имелась голова.

Здесь нужно отметить, что горфы так и не создали никакой общекультурной технологии; Священная Игра заменяла им все, и науки и искусство. Философия горфов, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то, что Упорядочение нашим горфом Вопроса Доты каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее, наш горф, еще в сладостном тумане триумфа, решился таки сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особой разновидности Священной Игры, в конце концов поставившей под сомнение смысл самой Игры. Предложенное им давало наконец горфам шанс оценить уровень своей умудренности — или посредственности — сравнительно с другими цивилизациями.

Разновидность Игры назвали Концептуализмом. Вполне возможно, это было лучшее практическое воплощение одного из редчайших Высказываний Дота: «Я думаю об этом, следовательно это существует». Наш горф был первым, кто увидел замечательную возможность применить это утверждение в жизни. В понимании Дота смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ничто не может существовать вне познающего интеллекта, осязающего мыслью этот предмет; правильно понимая идею Доты, наш горф продолжил рассуждения Магистра, предположив: все, что способен познать и осмыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он первым делом осмыслил другие эндимионы: другие эндимионы с иными формами разумной и не обязательно разумной жизни. Горфы не знали, что им делать, то ли славить нежданного гения, то ли забросать его обломками неразумных камней. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение если не закончилось совсем, то должно было закончиться скоро, через каких-нибудь несколько миллионов лет…