Туша - Никита Демидов Страница 2

Мне даже не страшно было, а как-то слишком уж необычным было это положение мертвеца. Вроде бы все осталось неизменным. Тоже ощущение жизни в собственном теле, да и реальность осталось той же, тишина была тишиной, а темнота темнотой. Я видел их, слушал, и не было в этом ничего мистического. Я словно проснулся среди ночи, посмотрел на стену и уснул дальше, ничего, самая обыкновенная действительность. А тут ведь о смерти речь шла, о прекращении существования! И неужели моя жизнь настолько жалка, что по завершении её не произойдет ничего необычного? Что же это мне теперь, булыжником лежать? Чувствовать в себе силу, не имея возможности даже пальцем пошевелить, а лишь рассуждать о собственной немощности. А оно ведь так и выходило, раз тело ни на что не способно, то значит и жизни во мне нет, а мысль эта не более чем предсмертная судорога, того и гляди к завершению своему подойдет.

Но разум мой не унимался, и от многочисленных мыслей, кишащих в голове, зазвенело в ушах. Может не умер? Но как, ведь вся жизнь в теле, а оно сейчас ни на что не годно. Не в силах ничего уяснить, я стал копаться в воспоминаниях, и тут же из темноты минувших десятилетий в памяти всплыло лицо профессора Ватниковского. “Вы, дорогие мои запомните вот что, — частенько повторял он на своих лекциях — нет для человека ничего более важного чем тело его. В теле жизнь и это такая же неоспоримая истина как то, что я профессор, а не какой-нибудь аббат Кентерберийский. Это вы должны запомнить на всю жизнь. Но мои слова были бы лишь пустой болтовней без должной аргументации, и посему я должен разъяснить все изложенные мною позиции. Я не буду мучить вас долгими разглагольствованиями и сразу же приступлю к пояснениям. Очевидным является то, что вся деятельность человека во все время его существования имеет под собой лишь одну цель, а именно окружение жизни всякого необходимыми удобствами. Многие утверждают, что данная аксиома ничего не доказывает, что она мол лишь демонстрирует нам рациональность мышления нашей популяции, но я советую вам не слушать этого вздора. Тело является внешним и самым главным проявлением жизни, и вот почему. Медицина, строительство городов, селекция животных и растений — все это устремления нашего тела. Оно есть обоснование всякого прогресса и стремления к совершенствованию, и потому оно является основой нашего бытия. Да и уж позвольте мне один простой пример для доказательства, вот болит у вас зуб, что тогда, не раздражены ли вы сверх меры, а?”.

А что если он был не прав, и все мы, верящие ему, были лишь горсткой глупцов? Ведь если разобраться, то именно благодаря его учению, я сейчас даже не мог понять, мертв я, или нет? Так ли уж важно холить и лелеять тело (чем были озабочены я и все мои сверстники) нежить его, если мысль, оказалась более долговечной и живучей?

Но если я жив, то почему лежу распластанным и не могу пошевелиться? Ведь должно же быть этому хоть какое-то объяснение! И в голове снова зажужжали мысли, замелькали силуэты из прошлого, загремели тысячи чужих голосов, какие я когда-либо слышал.

Как же это просто! Очевидно я лежу в таком положении уже долгое время и мышцы мои ослабли, полностью атрофировались и нужно было как-то на них подействовать, но как? Не придумав ничего, я представил, что в правой ладони моей лежит яблоко и начал прилагать все усилия, чтобы сжать его. Как казалось, все получалось, я был полностью убежден, что надавливаю пальцами на твердую мякоть сочного фрукта, и даже слышал порой как она хрустит под пальцами, но то были лишь галлюцинации, сплошной обман, я по-прежнему ничего не чувствовал.

Помогите! — закричал я со всей силы, отчаявшись вернуть конечностям своим прежнюю чувствительность и подвижность — Спасите! И вдруг грохот, треск, шелест. Откуда-то сверху, будто бы кто-то услышал меня и побежал. Быстрые-быстрые шаги, скрип, хлопок и тишина. Кто-то стал скрестись в дверь, шаркающие звуки вылетали из прихожей и стегали меня по ушам. Эй! Я здесь! Помогите!

— Кому здесь нужна помощь? — спросил неизвестный, скребущийся до этого в мою дверь, каким-то слишком уж нечеловечески ровным голосом.

— Мне, мне! — прокричал я — Говорю же, помогите! Мне помощь нужна!

— А кто вы? — спросил он снова, все тем же голосом.

— Астахов я, Дмитрий Астахов, ваш сосед! Вы же Елена Викторовна, верно?

— Да, отчасти, но на самом деле не совсем так. Случалось, ли вам когда-нибудь разочаровываться? Происходили ли в вас такие процессы, какие переворачивали вашу жизнь вверх дном?

— Господи! Да сейчас я в таком перевернутом положении нахожусь, что и врагу не пожелаешь, но черт возьми, поможете вы мне, или нет?

— Вот и с Еленой Викторовной тоже было. Все бегала по комнате и что-то пыталась мне объяснить, кричала и плакала, сама не своя была, а после уснула и вроде бы как успокоилась. По сию пору спит, сердечная, да только вот нет в ней уже ничего. Все вверх дном, и уж не Елена Викторовна она, а черт знает, что, может даже статься, что она более Петр Семенович. Да и от Матильды Львовны в ней теперь больше. Хоть я и не знаю этих людей, но вероятность такая есть, очень даже большая вероятность.

— Хватит мне голову морочить! Что вы в самом деле несете-то, а? Помогите же мне!

— А я не могу вам помочь. Если же вы в перевернутом положении находитесь, то нет никакой уверенности в том, что вы Дмитрий Астахов. Да и будь вы в самом деле им, я бы ничем не мог помочь.

— Почему же? Что я вам сделал-то, что вы так надо мной издеваетесь?

— О нет, об этом не может быть и речи, не для того я рожден, чтобы над людьми глумиться. Я не могу вам помочь по одной простой причине, а именно потому, что вы не Елена Викторовна. Конечно она сама не своя сейчас, и очень может быть, что это она вашими устами о помощи меня взывает, но умом-то я понимаю, что она наверху, спит лежит. Так что вы точно не она.

— Господи прости, а ты-то пугало, кем будешь? И откуда такой