Туша - Никита Демидов Страница 3

— Это, Дмитрий Васильевич, история долгая и темная, да и как тут определиться. Вот скажите, знаете ли кто вы и откуда?

— Известно, человек, сын своих родителей.

— А они откуда?

— И с ними та же история, и так из поколения в поколение, с самого начала человечества.

— А человечество откуда?

— Заладил, откуда, откуда! Вот же неуч, это же факт, что от обезьян, а те от зверьков каких-нибудь (а то ты точно ведь спросишь!!!), зверьки от ящериц, те от рыб, рыбы еще из какой-нибудь дряни вышли, а все от микроорганизмов пошло, так-то вот. А что там до микробов было я не знаю, говорят, что с космосом это как-то связано, а там уж и большой взрыв, многочисленные вселенные со множеством планет, а это уж история более долгая чем твоя.

— То есть вы затрудняетесь ответить? В общем-то мне понятно, что вы человек, но что он такое, этот человек, из себя в действительности представляет, это уже не совсем ясно. В пределах определенного периода времени, зафиксированного в исторических хрониках, роль человека в общем-то известна, но, что же этому предшествовало? Вы только представьте себе, Дмитрий Васильевич, дом без фундамента. Это же курам на смех, и дня не простоит, рухнет. Я очень долго занимался разбором этого вопроса, и право, совершенно отчаялся, ничего так и не нашел.

— Я совершенно не понимаю того, о чем ты говоришь, да и понимать не хочу. Ты мне поможешь или нет?

— Никак не могу, я же вам уже все объяснил. И к тому же, у меня совсем нет времени для этого, вы уж извините.

— Да это ничего, на таких не обижаются. Поговори хоть со мной, а то я совсем с ума здесь схожу, чудиться всякое.

— Я не могу, Дмитрий Васильевич. Спешу чрезвычайно, очень важные дела.

— Да ты же тут полчаса почем зря тараторил о всякой ерунде, а теперь говоришь, что спешишь. Врешь ты мне, пугало огородное.

— Не совсем так. Я хотел изложить, думал, вы об этом что-то знаете, уж очень важный вопрос, а вы совершенно не осведомлены, даже меньше моего, хоть и человек. Так, что мне пора Дмитрий Васильевич, не поминайте лихом.

— Да куда же ты, дубина?

— Как куда?! Вешаться!

III

Сумасшедший! — выстрелила моя пораженная и возмущенная мысль вослед удаляющемуся неизвестному. Он ушел, и было в гуле его шагов, что-то такое твердое и решительное. И как же он это просто, вешаться! Все едино, что себя, что муху прихлопнуть, совершенно никакой разницы. Об том помниться один безумец на улице кричал. Не помню где я его видал, если мне не изменяет память, то произошло это летом, где-то на Каменноостровском. Вначале жены жен других облобызают, а опосля им ножом в самое горло по рукоятку, а затем и себе, — кричал он, приставая то к одному, то к другому прохожему — просто так, развлечения ради, потому как все можно, а все ведь в мелочах, все в мелочах. Меня это почему-то привлекло, и я встал в сторонке, чтобы иметь возможность наблюдать за беснующимся.

С виду очень даже приличный мужчина лет семидесяти, с окладистой черной бородой, в круглых как у Чехова очках на большом, сизом носу. Было даже несколько странно наблюдать за его акробатическими этюдами, они как-то не вязались со всей его фигурой (за исключением носа) и казалось даже, что в него может вселилось нечто инородное и безумное. Я много наблюдал за всевозможными попрошайками с прицепными горбами, или же в действительности не имевшими рук или ног, часто видел и даже вел беседы с ополоумевшими кликушами, но этот мужчина не был похож ни на кого из них. Не хватало его движениям какой-то отлаженности, было видно, что он только-только вступил на путь уличного юродства и не имея привычки, двигается, да и вообще ведет себя как-то неловко. Казалось, что он шел по каким-нибудь своим делам и вдруг свихнулся.

Неожиданно какой-то прохожий, крепкий и широкий в плечах парень, с силою оттолкнул безумца, отплюнув вдогонку летящему к земле телу бойкое словцо.

— Башню, башню выстраиваете. Шпилем её небо пронзить хотите. Одни большие, другие поменьше, а третьи и вовсе ничтожества. Одни сверху, другие снизу. Как в Писании, слово в слово, про вавилонскую башню. Одни сверху, другие снизу, и меж ними уже нет ничего общего, на разных языках говорят они, разных народностей сыны. Рухнет, рухнет, башня сия! Слишком много окрест вашей суеты болтовни. Одни говорят, другие говорят, третьи говорят, а на деле, это лишь молчание, потому как никто ничего не понимает, — причитал старец, воздев руки к небу. Я подошел к нему и помог подняться.

— А ты это все и узришь, — произнес он спокойно, и мне даже на мгновение показалось, что рассудок вернулся к нему — только ты один и увидишь все это.

На мои вопросы о том, что же я такое увижу, старик не отвечал, и лишь улыбаясь указывал пальцем то на одного, то на другого прохожего. Что, что все это значит? — спрашивал я, но он молчал. Под конец он и вовсе сорвался с места и побежал ни бог весть куда, безумно хохоча.

Теперь вот этот, наговорил мне всякой всячины, а уже верно висит где-нибудь и совершенно ни о чем не думает. И как же я этак полоумных к себе притягиваю, что не история, то какой-нибудь сумасшедший, и непременно о чем-то таком непонятном говорит, и никогда ничего не объясняет. Верно и этот, что кончился тут давеча, тоже не в своем уме был. Это по крайней мере многое бы объясняло, а то я совершенно ничего понять не могу. Как бы я не напрягал память, мне все равно не удавалось припомнить человека, с которым бы я сожительствовал. Надо было спросить у того чудака, уж не ад ли это, а то слишком на то похоже: труп неизвестного, я совершенно парализованный и сумасшедшие разгуливающие по коридорам. Разве можно хоть как-то разгадать этот ребус, не будучи даже убежденным в том, жив ты или мертв? Оставалось лишь сжимать в ладони несуществующее яблоко и надеяться, что это принесет хоть