Владимир Колышкин - Златоград Страница 20

— Возвышаюсь, — проворчал кореш. — Только мне странно: такой классный арсенал за какой-то стишок… Извини, конечно, но…

— За стишок, говоришь? Стих, даже кроткий, — это творчество. А творчество должно высоко оплачиваться. Вот тебе примеры из истории. Во Франции некий поэт Колёте за несколько льстивых стихов получил от кардинала Ришелье 600 франков. Тот же Ришелье только за одну оду заплатил поэту Барле 5000 франков. За один-единственный сонет Мере получил от Анны Австрийской 1000 дукатов. Лафонтен посвятил своего «Адониса» сказочно богатому министру финансов Фуке. Этот Крез распорядился оплатить все бытовые расходы поэта до конца жизни и сверх того назначил пожизненную ренту 1000 франков в год. Вот, что значит, ценить искусство.

— Подхалимаж, — призрительно отрезал кореш.

— Не спорю. Но иногда можно покривить душой… ради пользы дела.

— Чему вы меня учите, шеф? Ай-яй-яй!

— Да ладно, не будь чистоплюем. Всё должно быть в меру… сказал Джевахарнал Неру. Сказал и помер… Короче говоря, надо быть в меру хорошим и в меру плохим. Для равновесия. Но в меру!

— А кто такой Джавакарнал Меру?

— Иди собирай вещи в дорогу, а я пойду к начальству — поставлю их перед фактом. Если не отпустят…

— Тут никто никого не держит… — возразил кореш и зловеще добавил, — пока подлодка не пришла.

— Тогда поторопись.

— Я воль, майн фюрер!

— Но-но, ты это фюрерство брось…

— Слушаюсь, Учитель.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Как бы споро они ни шагали — чувства движения не появлялось. Расстояние не ощущалось обычными органами чувств. Пожалуй, такое огромное открытое пространство Степан пересекал впервые. Пред ними расстилалась беспредельная тундра. Тундра и еще небо. Он поднял голову. Стая птиц, будто слившись в движении с облаками, медленно-медленно проплывала над ними, странниками, куда-то на север.

Они тоже держали курс на Север. К цели, которую смутно представлял один лишь Степан. Что касается Вадима, тот просто шел, как слепец идет за поводырем.

Утром они вышли из барака еще до подъема, когда еще петухи не прокукарекали. С котомками за плечами, при оружии. Как и говорил Вадим, никто их не остановил, да, в общем-то, они никого и не встретили, когда чапали по зоне, и у ворот часовые посмотрели на них с сонным безразличием. Охранники стояли здесь «для порядка». Или на тот случай, если вдруг прибудет страшная Черная Субмарина. Тогда ворота на замок, никого не выпускают.

Стражник, зевая и почесывая пятерней свою кудлатую голову и отсиженную задницу, молча отворил им калитку и выпустил из зоны. И так же молча ушел в свою каптерку — теплую, уютную, вонючую. Ему было все равно. Ребята пошли на промысел или шакалить — это их дело. Здесь поселение, а не тюрьма.

Но едва они отошли от зоны примерно на километр, поселение превратилось в тюрьму. Там ударили в колокола, и было видно, как на территории засуетились, бестолково забегали люди — из бараков и, опрометью, обратно. А посредине плаца торчало нечто огромное черное, страшное…

Степан «соорудил» из своих ладоней подобие бинокля, как это делают индейцы, приставил к глазам. И действительно, стало четче видно, и зона как будто бы приблизилась. Поэт сосредоточил взгляд на чужеродном предмете или, вернее, сооружении, которого раньше (да всего каких-нибудь еще минут пятнадцать назад) не было.

— Похоже на рубку атомной подлодки, — неуверенно высказал вслух свои мысли Степан.

— Она и есть, — подтвердил кореш. — Черная Субмарина… Давай отсюда рвем когти короче!

Вадим потянул за рукав Степана. И они побежали. Прочь от зоны, ставшей ареной чего-то чудовищного, ужасного, от которого надо бежать сломя голову, раз уж представилась такая возможность.

Только пробежав еще пару километров, когда зона растворилась в тумане, как ночной кошмар, они перешли на шаг, тяжело дыша.

— Вовремя ты собрался в поход, батяня, — с тяжёлой одышкой сказал Вадим, — Всё же е… есть у тебя чутьё. А я, дурак, еще упи… упирался…

— Как ты думаешь, они могут послать за нами погоню? — Степан старался говорить ровно, чтобы не показать, что тоже запыхался.

— Это вряд ли… Хо… Хотя хрен их знает… Давай отдохнем немного.

— Нет, кореш. Слишком стрёмно. Отдохнем под вечер. Когда уйдем на безопасное расстояние. Обидно будет, если нас вернут…

— Да уж это точно.

И они пошли. Строго на Север. Здесь ошибиться было нельзя, и компаса не надо. Здесь, по крайней мере, в районе поселения, всегда дует северный ветер. Так что, если ветер в лицо, значит, ты идешь верной дорогой, товарищ.

Степан устремил взгляд в недосягаемый горизонт, подставляя ветру лицо. Вперед, курсом на норд! Мох мягко пружинил под ногами. Колчан, висящий на поясе, обнадеживающе побрякивал чертовой дюжиной стрел. Плечо не тяжко оттягивал арбалет. Чтобы не стучал в спину и не болтался, — рука автоматически придерживала приклад. У Вадима из оружия был только нож — тесак, который он спер на кухне. За спиной у напарника висела котомка с весьма скудным запасом продуктов. В основном там были галеты, которые поставляли в лагерь серые плоскатики. За несколько пачек галет они с кентом отдали кухонному хмырю все свои талоны. Впрочем, раз они уходили, талоны им были ни к чему. А хмырю нужны были для липовой отчетности. Верно сказано: «Нет правды на Земле, но правды нет и выше». Плут и выжига во всех мирах останется плутом и выжигой.

Степан шел, ни о чем особо не думая, серебряный мох стелился под ноги, серебряные облака, проплывали над головой. В голову пришли строчки из песни Бориса Гребенщикова (солиста группы «Аквариум») — «Серебро Господа моего». Степан попытался спеть: «Се-ре-бро Го-о-о-о-оспода моего», но дальше не смог вспомнить хитрую мелодию.

С утра было холодно. Но теперь солнце уже высоко поднялось, время приближалось к полудню, и спину припекало до пота. Но когда Степан, посредством неудобных манипуляций — мешал арбалет — выпрастал руки из рукавов и снял кожанку, холодный ветерок тотчас воткнул под лопатки свое ледяное шило сквозь редкие петли старенького свитера. Пришлось снова облачаться с теми же манипуляциями.

А Вадим шел, одетый в свою трикотажную хламиду с капюшоном, и казалось, ему не было ни холодно, ни жарко. Потом он остановился и пластом упал на землю, раскинув руки. Когда он это сделал вчера в первый раз, Степан даже испугался. Подумал, неужто опять земля под ним разверзлась? Но тревога оказалась ложной. Просто напарник таким способом объявлял, что устал и требует привала. А что касается разверзание земли, то, изменив имя, Вадим, кажется, обманул духовный сепаратор. Вот только надолго ли?

Степан не стал спорить — привал так привал. Было только немного обидно, что об отдыхе все время объявлял его напарник, будто это он ведет экспедицию, а не Степан; будто он главный, а не Степан. Но потом одернул себя: надо бороться с пережитками прошлого существования. Надо по капли выдавливать из себя не только раба, но и начальника.

Они раскатали подстилки, развязали котомки, достали скудную еду свою. Разлили воду по кружкам из расчета 150 грамм порция. С собой у них были две литровых фляжки, и вода быстро расходовалась, несмотря на экономию. Всё приходилось экономить — воду, сухари, сахар. О горячей пище и думать было невозможно. Мох не горел, а дров не было. Ели они так: ломали галеты на кусочки, макали их в кружку, набухший кусочек отправлялся в рот. Так же они поступали с сахаром. Все это запивалось водой, которой всегда не хватало на еще один глоток.

— Интересно, из чего серые делают эти галеты? — задался почти риторическим вопросом Вадим. — На вкус как картон.

— Зато питательные, — ответил Степан, высасывая воду из кусочка сахара.

— Сегодня у нас какой день?

— Воскресенье, а что?

— Значит, в лагере сейчас на обед дадут плов. — Вадим облизнулся, глотнул вхолостую. — И ягодный компот… Черт, как пить хочется.

— Найдем родничок, напьемся до горла, — утешил друга Степан.

— Да-а, найди-ка его попробуй… Хоть бы дождь пошел, что ли…

— На тебя не угодишь — то тебя в пустыню тянет, то дождь тебе подавай…

— Хорошо бы в райский сад попасть, — мечтательно произнес Вадим, влёжку вытягиваясь на своей подстилке. И развернул свою мысль рассказом, который, если очистить от жаргона, слов паразитов, мата, молодежного косноязычия и вдобавок расширить словарный запас, звучал бы примерно так:

«Есть одна волшебная сказка. Мне прочел её мой брат много-много лет тому назад, но она до сих пор сохранила для меня свое очарование. Это сказка о том, как один маленький мальчик взобрался однажды на радугу и в самом конце ее, за облаками, увидел чудесный город. Дома там были выложены золотыми плитками, а мостовые — серебряными, и все озарял свет, подобный тому, который на утренней заре освещает еще спящий мир.