Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд Страница 21

Предложение такого близкого соседства застало О’Мэлли врасплох. Несколько секунд он безотчетно колебался, не понимая почему. Затем, движимый сердечным порывом, не поддающимся голосу рассудка, согласился.

– Правда, может быть, стоило бы сначала спросить, не возражают ли они, – добавил он в следующую минуту, готовый пойти на попятную.

– Я уше спрашивал.

– Ах, уже! И как они – согласны, то есть не возражают? – добавил он, охваченный опасливой радостью.

– Напротив, вполне дофольны, – последовал ответ капитана, который передал ирландцу бинокль полюбоваться синеющей над волнами Искьей[23].

О’Мэлли чувствовал – соглашаясь, он всецело отдается новому повороту судьбы, поэтому решение выходило очень серьезным. Импульсивно он принял дружбу, таившуюся в притягательных глубинах, за опасность. Но он уже оттолкнулся и прыгнул.

Его захлестнул ход событий, вызвав смятение в глубине души. Ирландец бездумно поднес к глазам бинокль, но увидел вовсе не Искью и не тот пролив, куда корабль должен был войти вечером, направляясь к Сицилии. Его глазам предстала совсем иная картина, поднявшаяся изнутри, будто ее набросили на внешний ландшафт. Линза страстного внутреннего стремления, которое не могло осуществиться, сфокусировалась на некоем далеком-далеком фоне, где переставали различаться пространство и время – то ли в будущем, то ли в прошлом. Там он увидел гигантские фигуры, туманные, но полные величия, свободно, подобно облакам, носившиеся по могучим холмам, где цвела жизнь молодого мира… Уследить за ними взглядом никак не получалось, ибо скорость и манера перемещения вводили в замешательство…

Хотя не удавалось определить их физические размеры, душу Теренса охватило ощущение странного узнавания – казалось, тут ему всё знакомо. Часть его скрытого «я», необузданная современным миром, радостно восстала и устремилась вслед, неукротимая, как ветер. Будто его сознание издало клич: «Я иду!» И он увидел себя, в человеческом обличье несущегося гигантскими скачками к ним, но так и не достигая, оставаясь по-прежнему на пределе видимости. Их топотом в ушах пульсировала кровь…

Решение принять незнакомцев высвободило в нем некую сущность, которая сейчас впервые поднялась наружу, вырвалась из плена… И в его сознании это бегство обрело форму картины, вставшей перед глазами…

Голос капитана попросил вернуть бинокль, и с огромным трудом, испытав почти физическую боль, ирландец наконец оторвался от заворожившего зрелища, дав табуну Летучих Мыслей унестись в безразличный сумрак. Сожаление утраты было почти непереносимо – утраты несказанно далекого, давно минувшего…

Обернувшись, он вложил бинокль в протянутую мясистую ладонь, заметив, как розовые толстые пальцы сомкнулись на ремешке; на одном из них виднелось массивное золотое кольцо, на рукаве блеснул золотой шеврон. Это кованое золото, мясистые пальцы, гортанный голос, произнесший «Благотарю», – всё выступало символами усмиренного искусственного существования, вновь заключившего его в клетку…

Затем он спустился к себе в каюту и обнаружил, что непритязательный канадец, убеждавший озадаченных крестьян купить у него уборочную технику, сошел на берег, и теперь в каюте на его койке и на диванчике под иллюминатором лежала какая-то одежда русского великана и его сына.

VIII

Я, со своей стороны, нахожу в этих ненормальных или паранормальных фактах самое сильное подтверждение возможностей сознания, поднявшегося на более высокую ступень. Сомневаюсь, что нам удастся постичь их, в буквальном смысле не прибегая к концепции Фехнера о гигантском хранилище памяти всех жителей Земли, откуда, стоит понизиться некоему порогу или открыться клапану, обычно сокрытая там информация просачивается в исключительные умы.

Уильям Джеймс.

«Вселенная с плюралистической точки зрения»

Несколько часов спустя, когда судно вышло в открытое море, О’Мэлли как бы между делом поведал о новых соседях доктору Шталю, и тот неожиданно переменился в лице. Отступив на шаг от нактоуза, на который оба опирались, доктор положил руку на плечо ирландцу и вгляделся ему в лицо. К своему удивлению, О’Мэлли обнаружил, что обычная циничная недоверчивость доктора испарилась, сменившись интересом и добрым участием. И слова, прозвучавшие после этого, шли от сердца.

– Это правда? – спросил он, будто новость встревожила его.

– Конечно. Отчего это должно быть неправдой? Что-то не так?

Ему стало не по себе. Поведение доктора подтверждало поспешность его шага. Возникшая было преграда между ними рассыпалась, а чувство досады оттого, что новых друзей могут подвергнуть анализу, исчезло. Былая искренность отношений с доктором вернулась.

– Боюсь, – задумчиво проговорил Шталь, – это может повредить вам, поставить вас в несколько… – он поискал более точное слово, – затруднительное положение. Ведь это я предложил перемену.

О’Мэлли непонимающе поглядел на него.

– Не вполне вас понимаю.

– Дело в том, – продолжал доктор, не сводя с него глаз и тщательно выбирая слова, – что я, зная вас уже некоторое время, сформировал некоторое… э-э… мнение о вашем складе ума и личности. Он оказался весьма редким и глубоко меня заинтересовал…

– Вот уж не знал, что угодил к вам под микроскоп, – встревожено рассмеялся О’Мэлли.

– Хотя вам такое внимание было не совсем приятно – и, замечу, вполне справедливо – и вы старались даже порой меня избегать.

– Как ученого, врача, – вставил было О’Мэлли, но доктор проигнорировал его ремарку и продолжал по-немецки:

– Я всегда питал тайную надежду, скажем, как «ученый и врач», что однажды мне доведется пронаблюдать вас при таких обстоятельствах, которые проявят скрытые способности, наличие которых я предполагал в вас. Мне очень хотелось увидеть, как вы, вернее, ваша душевная суть поведет себя под давлением некоего искушения, создавая тем самым благоприятные условия для их проявления. Однако наши краткосрочные плаванья, к счастью скрепившие нашу дружбу, – он снова положил руку ирландцу на плечо, на что тот слегка кивнул, – никогда прежде не предоставляли такой возможности…

– Вот оно что…

– До сегодняшнего дня! – договорил доктор. – Да, до сегодняшнего дня.

Озадаченному О’Мэлли хотелось, конечно, чтобы тот продолжал, но человек науки, в котором теперь взял верх судовой врач, казалось, засомневался. Ему явно было непросто высказать то, к чему он подходил.

– Вы имеете, вероятно, в виду, хотя я и не до конца вас понимаю, наших друзей-великанов, – подсказал ирландец.

Определение выскользнуло неосознанно. Выражение лица приятеля показало точность его ремарки.

– Значит, вы тоже видите их большими? – подхватил доктор. В его словах звучал искренний интерес, а совсем не желание выведать побольше.

– Да, порой, – отвечал ирландец, чье удивление всё росло. – Но только иногда…

– Вот именно. Больше их истинных размеров, будто иногда они источают некую… эманацию, расширяющую их контуры. Верно?

Теперь, весь во власти не до конца понятного удивления, О’Мэлли уже полностью доверился доктору и, схватив его за руку, подошел к поручням. Опершись на них,