Михаил Чернолусский - Фаэтон Страница 23

Через минуту он пригоршней черпал из мешочка деньги и швырял их вниз на запруженную людьми улицу, будто семена из лукошка разбрасывал.

— Жулье длинноволосое! Бандюги! Бесплодные ублюдки! Крохоборы! Давитесь своими кузиками, пауки поганые, желтая нечисть!

Когда на балконе появились перепуганные Утяев и Рыцарь, мешочек у Ефрема был пуст. Утяев глянул вниз на проезжую часть, тротуары и ахнул: улица походила на развороченный муравейник. Снизу, должно быть, не могли понять, откуда сыплются деньги, — балкон сорокового этажа разве разглядишь, — но монеты летели, как град, и каждый старался поймать или поднять хоть одну — дармовую, случайную. На перекрестке нарастал гул застрявших шаробилей.

Утяев и Рыцарь утащили наконец разбушевавшегося Ефрема в комнату и плотно закрыли балкон.

— Ни-ни! — шептал Рыцарь, хотя не было посторонних. — Ни-ни! Пжалуста… Зайдут — не знаем! Не знаем! Ничего! Ни-ни! Такой деньги!

Утяев усадил Ефрема в кресло.

— Бунтарь! Воистину Бунтарь! Сиди тихо!

Ефрем отвел душу. Теперь черт с ними, пусть приходят. Плевал он на все. С минуту помолчав, выпив воды, которую ему подал Утяев, он наконец заговорил:

— Бороду я им должен отращивать! Барана нашли. — И вдруг набросился на Рыцаря: — Вези меня к этим подонкам! Слышь ты!

— Я? Вы мне? Пжалуста…

— Вези, говорю! Я им покажу, как детей эксплуатировать.

— Ни-ни! Пжалуста! Нельзя. Смерть.

И Утяев испугался.

— Да ты что, Ефремушка! Это же банда… э-э-э… клан!

— Ну и что? Возьмем охранников.

— Нельзя! Послушай меня… э-э-э… ты же ничего не знаешь! Послушай…

Тут опять Рыцарь испуганно зашептал:

— Тише! Пжалуста! Стены слышат! Уши… Уши! — Рыцарь побежал к двери, приоткрыв ее, выглянул в коридор, потом плотно закрыл дверь, вернулся. — Пжалуста! Тише!

Утяев перешел тоже на шепот:

— Послушай… Мне Рыцарь объяснил. В Желтом Дьяволе орудуют три мощные банды. Они себя называют почему-то Тобби… Значит… э-э-э… воздушный Тоб-би… э-э-э… Понял? С каждым из этих Тобби можно бороться с помощью другого Тобби. Даже… э-э-э… личная мэровская охрана прибегает к помощи Тобби.

— Пжалуста, — перебил Рыцарь, перейдя на абсолютный шепот. — Наша философия гласит: большее зло уничтожается меньшим. Пжалуста… Добродетель — в искусстве, а в жизни — зло на зло.

— Скажи на милость! — вскрикнул Ефрем. — У них философия есть. — Видя умоляющий жест Рыцаря, перешел на шепот: — А народ-то что думает?

— Какой народ? Нет народ! Есть люди. Пжалуста. Человек… Человек живет принцип: плох там, где ты сам плох.

— Ого! — опять воскликнул Ефрем. Хотел и на это отреагировать, но сам оборвал разговор: — Ладно… Вот что мне скажи, Сом Рыцарь…

— Сом Же Рыцарь, — поправил Утяев.

— Да, Же… Же… Же… Вот что скажи. Как же вся эта петрушка произошла с Асей? А?

— О, пжалуста… Ваш мальчик и ваша Людмила сначала попали в руки один Тобби. Потом ваших друзей выкрал — другой Тобби… Когда я это узнал, я попросил помочь мне — еще один Тобби. Пжалуста…

— Сам-то ты какой Тобби? Рыцарь вскочил.

— Пжалуста, я честный!.. Честный! Утяев дернул Ефрема за рукав.

— Извини, — сказал Ефрем. — Извини, я в шутку. Дурной у меня характер… Садись.

— Пжалуста.

— Садись… Садись… — Рыцарь сел. — Вот что, Сом Рыцарь… Же… Же.?: Дело к тебе важное.

— Пжалуста, я уже знаю. Мой друг, — Рыцарь показал на Утяева, — мне рассказал.

— Это насчет… — Рыцарь предупредительно остановил Ефрема, и Ефрем чуть слышно прошептал: — Насчет побега?

Рыцарь кивнул головой.

— Ну и как ты? — спросил Ефрем.

— О, это большой трудный вопрос. Пжалуста.

— Я понимаю. — Ефрем затряс пустым мешочком, который он после балкона не выпускал из рук. — Видишь это? Пять таких полных получишь! Пять, понял?

— Понял.

— Ну и как ты? Рыцарь помолчал.

— Мало? — спросил Ефрем. — Шесть.

Рыцарь вздохнул:

— У меня есть предложений, — оказал он. — Надо много думай, говори. Пжалуста… Здесь опасно.

— Ну а где говорить?

— Пжалуста… Ресторан.

Ефрем взглянул на Утяева. Тот молчал.

— Ресторан, отдельный столик, музыка, еда. Неопасно, — добавил Рыцарь.

Ефрем подумал и возразил:

— Понимаешь, мы не любим пьянства. Да и не спал наш директор.

— Я бы пригласил Утяева, — сказал Рыцарь.

— Ладно, пошли, — согласился Утяев. Но Ефрем не уступил.

— Нет, брат. Одних детей с измученной женщиной тут не оставлю! Хватит мне историй. — И, видя, что Рыцарь вздыхает, добавил: — Пошли потолкуем. И чего бы нам не поговорить на трезвую голову!

Рыцарь вздохнул и встал.

— Пжалуста.

13

В лифте Рыцарь нашептывал Ефрему:

— Я хочу объяснить… пжалуста… что значит ресторан… в жизни фаэтовцев.

— Выпил да закусил — вот и все, — отмахнулся Ефрем.

— Пжалуста — не согласен… Другая философия.

— Ерунда!

— Другая, другая. Понимаете, у нас много машин… Умных машин. А какой человек нужен умной машин?

— Умный человек.

— Пжалуста — не согласен… Нужен точный человек. Точный! Машина работает — человек дежурит. Машина спит — человек спит… Придаток машина человек.

— Ишь ты, пакость какая.

— Да, пжалуста — придаток. Никакой своеволий. Целый рабочий день… Вот и тянет его вечером… ресторан.

— Гульнуть?

— Не понимай вы меня. Человек хочет быть, каким он есть… Понимай? Хочет — не машина думала за него. — Рыцарь перешел на полный шепот: — И не мэр, а он сам. Человек сам родился думать. Вот какая философия. Пжалуста.

Ефрем похлопал Рыцаря по плечу:

— В ресторане, милый, деньги надо платить. А думать лучше на трезвую голову.

— Пжалуста — вы правы. Но бедный некогда думать. Богатый может думать.

— Ну ты и даешь, Рыцарь! Рассуждаешь как капиталист. Ты капиталист?

— Я служащий.

— Тебе некогда, значит, думать?

Рыцарь, хитро сощурившись, глянул на Ефрема.

— Сейчас за ваш счет и подумай. Пжалуста.

Ефрем спохватился:

— А денег-то я не взял с собой! Рыцарь успокоил:

— Ничего, пжалуста. Пришлют завтра счет.

Ресторан по размерам был огромен. В молодости, когда Ефрем ехал на фронт, он видел железнодорожные вокзалы. Видел большие рестораны в Германии… Но не такие. Здесь потолок ресторана завораживал. Он походил на крыло огромной радуги, волшебный свет которой пропитал весь зал-аквариум, как хотелось Ефрему назвать это заведение.

Сом Рыцарь, уверенно лавируя между столиками, поплыл в дальний конец зала. Ефрем — за ним. Замешкался, отстал. Залюбовался посетителями. Народ большей частью тучный. Без бакенбард не попадались. Одеты как герои заграничных фильмов, по-американски, будто все побывали в неведомой им Америке. «Да, — думал Ефрем, — богачи. Толстосумы. А о чем думают?

О том, как еще больше разбогатеть? Дурак Рыцарь не понимает, — продолжал размышлять Ефрем, — что думают-то как раз бедные, а не богатые. Зачем думать этим сомам, когда все у них есть?»

Ему понравилось это слово — сомы. Точно: сомы едят и танцуют — плавают в этом огромном аквариуме. Под звуки джаза. Только нет музыкантов на оркестровой площадке. Одни инструменты с проводами — должно быть, электрические. «Мура, — вздохнул Ефрем. — Нешто так развлекаются? Сплясать им, что ли, „Яблочко“?»

Спокойного вечера душа его не предчувствовала. Он попал в чужой мир, а в чужом мире ему всегда мерещилась драка…

Усадив Ефрема за свободный столик, Сом Рыцарь на момент, как он выразился, отошел. И через «момент» в самом деле вернулся. Уже не один. Не поздоровавшись, на свободный стул опустился грузный великан с бычьей шеей. «Диво какое!» — ухмыльнулся Ефрем.

— Ефрем Иванович, позвольте представляй: Бур-старший.

— Бур-старший? А кто он такой? — Ефрем вызывающе смотрел на великана. Злые кошачьи глаза сверлили Ефрема.

— Это… это… самый главный, — испуганным шепотком произнес Рыцарь.

— Почему он не здоровается?

Рыцарь что-то пропел великану. Тот повел бровями:

— Он вас слушает, — сказал Рыцарь.

Ефрема удивляло, что главарь шайки может спокойно появиться в ресторане и ведет себя тут как хозяин.

— Ты сам ему скажи что надо, — буркнул Рыцарю Ефрем.

Те опять заговорили, кудахтая по-куриному, и Рыцарь потом сказал:

— Главное — договориться о цене.

— Сколько он хочет?

— Пять пакетов.

Ефрем достал из кармана пустой мешочек из-под денег, показал Буру.

— Вот таких?

У того загорелись глаза. Он закивал головой, показал пять пальцев.

Ефрем малость подумал, показал четыре пальца.

Тогда Рыцарь сказал:

— Бур-старший никогда не торгуется, он назначает цену.