Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1 Страница 24

Роман Аркадьевич облегченно вздохнул.

Лена успокоилась и повернулась к бабушке:

– Тебе что-нибудь положить?

– Холодца, Леночка, если можно, маленький кусочек, – бабушка подвинула тарелку. – Умеет мама готовить, дай бог ей здоровья. А ты его раньше не любила… помню куксилась, когда подавали.

– Да я и сейчас не очень, – ответила именинница и наклонилась, выбирая порцию поменьше. – Я тебе еще горчинки положу.

– Спасибо милая. Ты бы прошла к Андрюше – совсем не ест ничего. Посмотри, сидит сам не свой. Может, надо чего?

Елена заметила это давно. Она отодвинула стул и направилась к мужу. Остановившись на секунду у Полины, она что-то шепнула ей. Подруга удивленно подняла брови.

– Андрей, ты будто не на именинах, – улыбаясь, не давая остальным повода для беспокойства, прошептала она, двигая ему тарелку с «оливье». – Быстро прими разудалый вид и развлеки соседок, – пытаясь расшевелить мужа, добавила Метелица.

Андрей усмехнулся:

– Хорошо… а ты лучше следи за батюшкой, там что-то назревает, – и кивнул в сторону мужчин.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, какую оплошность она совершила, покинув место. Но было уже поздно. Громкий голос отца заставил всех повернуться:

– Невозможно достижение общечеловеческих целей бесчеловечными методами. Не вышло это у диктаторов, не получится и у освободителей!

– Любопытно, у кого же выйдет?

– У литературы!

Вилка со звоном рухнула в тарелку. Момент был окончательно упущен.

– Не вмешивайся! – прошипела Полина, сжимая колено мужа.

– Если бы не одна дама – литература! И как верно выразились – женщина. Особенная женщина! А какова стать!

Отец резко поднялся с бокалом в руке. Румянец на щеках выдавал волнение.

– Госпожа литература! – повторил хозяин. – Возвышаясь, оттуда, – Борис Семенович указал пальцем вверх, – она снисходительным взглядом выбирает тех, кому суждено стать ее глашатаем! Она не слышит имен лауреатов, не читает указов, не признает тиражей. – С удивлением!.. – он сделал ударение, – взирая на горы томов объявленных нетленными, но недостойных даже ее возмущения… лишь укоризненно качает головой! Объявленных теми, кто возомнил, будто выкрал у нее такое право. Литература – это мнение! Отраженное мнение нации, семьи, зеркало культуры. Ни живопись, ни музыка не могут выразить его в полноте, данной прозе! Там – мнение одного. Это она, а не власть, определяет границы и политику. Это литература, а не издатель решает, кому жить. Эта госпожа, а не воротилы, определяет ценность полотен. И сомнения ей не знакомы! Веками успокаивает сокрушённые сердца. Если б люди знали, с каким презрением она смотрит на их обретения, какой усмешкой провожает суетливую возню у ног своих… униженные воспряли бы, забытые воскресли бы, имущие содрогнулись бы, а поэты заговорили бы вслух:

Вы торгуйте – домами и ладаном,Героином, Голгофским крестом.И не будет на вас ни Бен Ладена,Ни Марата, ни Будды с Христом!

Вы торгуйте – Парижем и Ниццею,Пеплом Рима, камнями Москвы.И не будет на вас Солженицына.Даже Савонаролы, увы!

Вы весь мир переделайте заново,Распродайте в охотном ряду!Пусть на вас не найдётся Ульянова,Пусть гореть ему трижды в аду!

Звоном лир, прометеевой печенью,Золотым умывайтесь дождём!..Мы – уходим. Бояться вам нечего.Вы торгуйте – мы вас подождём.[2]

– Вот как поют ее избранники! Это они не дают добро сделать товаром! – Борис Семенович залпом осушил бокал и опустился на стул.

Воцарилась неловкая тишина.

– Папа! Ты понимаешь, что натворил! – почти кричала Лена, стоя утром следующего дня в дверях ванной.

– Возмездие неотвратимо как похмелье, – уныло пробормотал Борис Семенович. – Я бреюсь!

– Ты расстроил мои деловые планы! Ты это понимаешь?!

– Ах, как скоро ночь минула…

– Не паясничай! Роман Аркадьевич владелец крупной сети супермаркетов. Он специально освободил время, чтобы поздравить меня. Ты знаешь, мой фонд существует на благотворительные деньги!

– Хочешь сказать, среди мыслей, обуревающих мужчину в свободное от работы время, отдача денег на первом месте? Вероятно, потому и почтил?

Дочь будто не слышала.

– Твоя речь… твой поступок… был не просто неделикатным, а вызывающим! Есть же рамки приличия. Порой мне кажется, ты делаешь всё, чтобы избавить мою семью от благополучия…

– Не знаю, где ты его обретешь… но от ошибки я тебя вчера избавил.

– Мама! Ну, посмотри, что он говорит! Послушай! Господи, как мне всё надоело. И все.

– С последним согласен, – выдавил «невольник чести», поглаживая задранный перед зеркалом подбородок. – Пора в кадушку… Один из философов так решал эти проблемы.

– Он еще издевается! – голос доносился с кухни, но уже тише. – А ведь что говорил вчера… господи, что говорил! – Отчаяние сменила обреченность.

– Ты забыла слова моей матери перед смертью. «Уберег господь от красоты и богатства». Да, такое наследство не передается. Это тебе не сцена, которая стонет от бездарности родственников звезд. А я твой отец. И должность моя не выборная, не покупная и не наследуемая. И отобрать ее нельзя. А потому не нуждается в защите. И если хочешь знать, по моему мнению, за ночь все и всё забыли.

– Единственное правильное выражение – «по моему мнению».

– Со временем ты поймешь и остальное, – уже примирительным тоном сказал Борис Семенович.

«Динь-динь-динь», – стук ложечки по чашке обратился в неожиданную паузу.

– Мне кажется, утром оптимистов в доме только двое, – Галина Николаевна старалась говорить не громко. – Я и кофе, который еще надеется быть выпитым горячим. Всё готово, пожалуйте на завтрак спорщики.

– Вот всегда ты так, мама! Нет бы поддержать… – последнее, что услышала она в тот день от дочери.

Лутели

Встреча с Великим Слепым не прибавила Лене настроения. Следуя за герцогом и думая о последних словах странного пленника, она поймала себя на мысли, что желания слушать его дальше не было. Меж тем, голоса из анфилады, куда направлялись путники, стали сильнее, а у самого входа перешли в какие-то причитания. Во всяком случае, монотонность речи, перемежаясь то ли репликами, то ли вскрикиваниями, говорила именно об этом.

Герцог первым миновал входную арку, повернул направо и глянул назад, убеждаясь, что мальчик и девушка не отстали. Небольшой зал напоминал палаты Ростовского Кремля, куда отец возил маленькую Лену на экскурсию. Такой же полумрак выдавал рисунок на стенах лишь вблизи, скрывая дальнюю часть, откуда и доносились голоса.

Пройдя немного, провожатый остановился и, хлопнув в ладоши, крикнул:

– Свет!

Вверху, что-то потрепетав, вспыхнуло и разлилось, выхватывая полукруглый альков в глубине, с тремя девицами одетыми совершенно по-разному. Те сначала умолкли, но тут же разразились недовольными возгласами, разобрать которые по-прежнему было трудно. Тем не менее, их жестикуляция и возмущенный тон ясно выражали отношение к гостям. Вместе с множеством своих отражений в зеркалах позади картина выглядела забавной.

Девушка засмеялась.

– Это моя жрица, оракул, – кивнул спутникам герцог.

– Одна? По-моему, их три…

– Одна, одна. Я разделил ее… вынужденная мера. Поодиночке ничто, а вместе – сила! Э-эй! – новый хлопок ладоней заставил тех замолчать. – По очереди!

Первая, в сиреневой юбке чуть ниже колен и современной блузе, с плаксивым выражением лица шагнула вперед:

– О, мое несчастное тело. Мое любимое, дорогое тело! – воздев руки вверх, застонала девица. – Как я люблю тебя, как забочусь! Ничто на свете не сравнится с тобой. Мои чудные ноженьки, пальцы и ноготки… так прекрасны!

Она начала гладить свои руки, лицо, талию, осматривая себя при этом и причитая.

– А мои щеки и глазоньки – бесподобны. Прочь другие мысли! Прочь от меня несчастные, больные и увечные. Лелею и храню, ухаживаю и восхищаюсь. Все благовония и крема, снадобья и лекарства мира – тебе! Все мои думы о тебе, все переживания. Ничего не существует – лишь красота твоя, блеск, обворожительность и нежность. Ты моя жизнь, смысл и отрада. Не обмани мою заботу, не старей, не огорчай хозяюшку, лучше проси, что пожелаешь. Всё! Всё отдам тебе! Всё отыщу. Лежащее – отодвину. Стоящее – опрокину. Упёртое – отброшу. – Женщина заговорила громче. – Мешающих – ударю. Неудачников добью! Жалеющих – растопчу! Равнодушных прокляну! – Голос перешел в крик и тут же оборвался. – Морщинка! Ваша Светлость! – Девица вытянула одну руку, второй указывая на запястье и завизжала: – Морщинка!!! Обман!

– Довольно, Тереза, – герцог жестом руки остановил истерику. – Теперь ты, Луиза.