Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 24

— Что ты хочешь этим сказать? Говори прямо, глядя мне в глаза, — разозлился Блюмкин, но взял себя в руки: ситуация была не та, чтобы давать чувствам волю. 

— Она хочет сказать, что провокаторов развелось видимо- невидимо, все они из ведомства товарища Дзержинского и их надо давить, как крыс, — снова вмешался Арабаджи. — Еще после июльских событий, когда вроде вся ЧК сбилась с ног в поисках тебя, нам донесли о странной фразе Ленина в адрес Блюмкина и Андреева — «искать и не найти». Мы тогда не при­дали этому значения, поскольку ты для нас был героем! 

— И это ты говоришь мне, добровольно вызвавшемуся со­вершить теракт против германского посла и рисковавшего жизнью? Мне, прибывшему в Украину для подготовки терак­та против гетмана Скоропадского? Если бы не технические неисправности бомбы, он был бы успешен! А то, что я, попав в руки к петлюровцам, чудом избежал смерти? А моя деятель­ность как члена подпольного Совета рабочих и солдатских депутатов во время гетманщины и петлюровщины? А подго­товка вооруженных выступлений против петлюровцев в селах Киевщины и Подолья?! 

— Товарищ Гамбург тебе знаком? — спросил Арабаджи, демонстративно поигрывая в кармане наганом. 

— Речь идет о Кудельском? Да, он мне знаком еще по Одес­се. Работал журналистом в газетах «Одесский листок» и «Гу­док», я там печатал свои стихотворения, — ответил Блюмкин, без малейшего волнения изучая и анализируя обстановку. 

«Лица напряжены. Понятно, они ждут, когда я с возмуще­нием начну спрашивать, уж не подозревают ли они меня как провокатора. Тогда они достанут наганы, сунут мне их под нос и будет поздно что-то предпринимать. Надо как-нибудь от­влечь их внимание». 

—  А тебе известно, что он сейчас работает в киевской «чрез­вычайке»? — продолжал допытываться Арабаджи. 

—  Известно. Ну и что? 

—  А были у тебя с ним встречи в последнее время? И с то­варищем Лацисом, твоим знакомым по Москве, ныне возглав­ляющим киевскую ЧК? 

—  Были, — спокойно ответил Блюмкин и выпустил платок, который держал у носа. Как он и ожидал, их взгляды на долю секунды отвлеклись, чтобы проследить путь платка до земли. Да и неправильно держать наганы в карманах — прицельно не выстрелишь, а чтобы их достать, нужна еще доля секунды. Этого времени Блюмкину хватило, чтобы рвануться в сторону, под прикрытие гранитных надгробий, на ходу выхватить из-за пояса револьвер и наугад выстрелить. Это дало ему небольшую фору во времени, но сзади уже пришли в себя, началась пальба. Блюмкин больше не стрелял, чтобы не выдать свое передвиже­ние. Пули то и дело рикошетили рядом по каменным надгро­биям, но темнота и, самое главное, удача были на его стороне. Пока оторвался от преследования, насчитал восемь выстрелов. Решил, что домой возвращаться нельзя, там может ждать заса­да. Очередной раз похвалил себя, что правильно поступил, не «засветив» Женю и ее квартиру. Теперь у него было место, где можно выждать время. По крайней мере, эту ночь. 

— Кто там? — почти сразу отозвалась Женя на осторожное постукивание в глухое окно. Словно ожидала его. 

—  Кудлатый, рыжий, бездомный пес, ищущий приют и хо­зяйку. 

— Яша, ты?! — радостно вскрикнула она, и послышался скрип двери. 

Блюмкин на мгновение прислушался к темноте. Было тихо — лишь где-то вдали побрехивали собаки, шумел ветер в деревь­ях, — и осторожно подошел к крыльцу. Лязгнул запор, открылась дверь, и показалась Женя, держа в руках горящую дрожащим неуверенным огоньком тоненькую церковную свечку. Блюмкин поднялся на крыльцо, заставил ее посторониться, и с похолодевшей спиной, ожидая выстрела сзади, быстро прошел внутрь. Лишь прикрыв дверь, почувствовал себя в относительной бе­зопасности. В глубине дома глухо закашляла хозяйка, словно подавая знак, что его приход не прошел незамеченным. 

Женя приоткрыла свою дверь и пропустила его вперед, в полумрак комнаты, освещенной такой же свечкой, какую держала в руках. Она, как всегда, была рада его приходу. Сто­яла в ночной сорочке, смотрела счастливым взглядом серых глаз и куталась в теплый шерстяной платок. Блюмкину полу­мрак комнаты, где в темном углу могла спрятаться смерть, вдруг показался враждебным. 

«Лида предала меня, вдруг и эта предает?» — подумал он, нащупывая рукоятку револьвера за поясом. 

— Ты одна? Никого у тебя нет? — напрягшись, шепотом спросил он и увидел, как девушка болезненно вскинулась, намереваясь резко ответить. Это его успокоило. А Женя, овла­дев собой, сдержанно ответила. 

— Никого нет и быть не может. Я жду только тебя. 

Блюмкин, пройдя в комнатушку, все же обвел ее взглядом. Здесь даже при желании трудно было спрятаться, разве что в углу, за одеждой, но там было явно пусто, и он убрал руку с револьвера. 

— Не возражаешь, если я перебуду у тебя несколько дней? — спросил Блюмкин, и глаза Жени засветились счастьем. Она, не спрашивая, бросилась накрывать на стол, хотя стояла ночь, а он ее не остановил. Нехитрая закуска в виде нескольких холодных вареных картофелин «в мундире», полфунта серого, словно замешанного на пепле хлеба и четверть мутноватого самогона. 

«Сегодня смерть восемь раз мчалась вдогонку, но не догнала. Пару стопок водки будет в самый раз», — подумал Блюмкин. Нервное напряжение постепенно покидало его, оставляя взамен дрожь внутри. Ему захотелось поскорее выпить, почувствовать, как на смену огню, подаренному самогоном и разносящемуся кровью по телу, придут покой и расслабленность. Блюмкин сел на табурет и снял сапоги, давая отдых ногам. Вытащил револь­вер, дослал патрон и спрятал оружие под подушку. Подумал — внутренний дверной крючок не внушал ему доверия — и под­страховал его веревкой, а заодно поставил перед дверью пустое ведро. Женя, слегка побледнев, спросила: 

— Яша, неужели все так плохо? Знаешь, а я чувствовала, что ты придешь сегодня. Ждала, не могла уснуть. 

— Женечка, радость моя, напротив, у меня все очень хоро­шо, — рассмеялся Блюмкин. — Хотя бы то, что я жив и здоров. А это так, на всякий случай. 

Налил полную граненую стопку, одним глотком выпил ее, не закусывая, и увлек Женю на кровать, чувствуя через тонкую полотняную рубашку пылающее внутренним огнем желанное тело. 

— Видишь, я не заставил тебя долго ждать, — шепнул он сбрасывая одежду и припадая к девичьему телу. После им овла­дело удивительное спокойствие и желание спать, внутренний голос подсказывал, что этой ночью ничего не должно про­изойти. Женя попыталась заговорить с ним, но Яков уже не на что не реагировал. 

Следующий день он провел в комнате, не выходя из дому. Валялся на кровати, сочинял стихи, рифмуя слова: ночь, клад­бище, стрельба, предательство. Яков решил немного выждать. Возможно, Арабаджи и Поляков действовали по собственной инициативе, не информировав руководство о своих планах, и теперь лихорадочно ищут его по городу. Не найдя, занерв­ничают, начнут допускать ошибки. 

Женя, отпросившись с работы, вернулась домой рано, рас­считывая вечером сходить с Яшей в какой-нибудь непримет­ный ресторан. Однако Блюмкин не захотел никуда идти и дал Жене денег, чтобы она купила продукты на ужин. 

День взаперти подействовал на него угнетающе, а выпитая за ужином бутылка водки не принесла успокоения. Яков то и дело «срывался» на Жене, словно она была виновата в том, что он сидит здесь, словно зверь в норе. Женя обиделась, за­молчала и принялась раскладывать пасьянс «Пиковая Дама», задумав, что если он получится с первого раза, то у нее с Яшей все будет хорошо. 

Полураздетый Яков лежал на постели и хандрил. Ему было душно и тоскливо в добровольном заточении в этой малень­кой комнатушке с глухим окошком. Энергия его требовала выхода, он напоминал скакуна, который застоялся в конюшне. Блюмкин смотрел на Женю, такую хрупкую, задумчивую, очень домашнюю и близкую, поглощенную раскладыванием карт на столе, и сравнивал ее с Лидой — внешне более эффект­ной, прямолинейной, бескомпромиссной. 

В том, что Лида его любила, Яков не сомневался. Но ведь переступила через любовь, даже не намекнула, чем должна закончиться встреча на кладбище! Если бы не удача, наверное, сидела бы сейчас возле его тела и лила слезы в три ручья. Ин­тересно, чем она занимается? Мучается угрызениями совести, что чуть не помогла убить любимого, или принимает активное участие в его поиске, чтобы довести начатое ночью до конца? И то, и другое было бы вполне в ее характере. Трудно отдать предпочтение чему-то одному. 

Женя, говорил ему внутренний голос, не такая. Она сдела­ла бы все, чтобы спасти любимого, переступила бы через свои убеждения, через мнение других, через высокие цели. На нее можно опереться, с ней очень хорошо в постели, она заботли­вая и хозяйственная. Такая может стать прекрасной женой... но она не еврейка. 

Блюмкину стало скучно, он поднялся, смахнул карты со стола и, нетерпеливо стягивая с Жени одежду, увлек ее на кровать.