Адам Вишневский-Снерг - Нагая мишень Страница 25

— Там я был несколько дней. Теперь выбрались в Неаполь. А вы…

Незнакомец пошатнулся. Мы подводим его к скамейке. Он садится и подносит окровавленные руки к лицу.

— Посмотрите в этом кармане, — говорит он. Занзара продиктовал мне по телефону все свободные номера. Я записал их на краешке газеты. Она тут…

Подбородком он указывает на лацкан своего разорванного пиджака. Я сую руку в карман на груди. Там пусто.

— Тут ничего нет, — говорю я.

— Что, газеты нет?

— Нет. А что вы на ней записали?

Мужчина сует раненную руку в карман. Он удивлен и какое-то время раздумывает.

— Ну я и шляпа! — раздражено бьет он себя по лбу. — Она осталась в Помпее. Все это по причине этого белого костюма! — Он смотрит на свое летнее, легкое одеяние, находящееся теперь в достойном сожаления состоянии. — Я присел там на газете, чтобы не запачкать брюки, а когда встал, то совершенно забыл про нее. Вы знаете территорию помпейских раскопок? Так вот, я сидел под одной из четырех малых мельниц. Газета лежит на каменном основании жернова, сразу же рядом с развалинами пекарни…

— Так что вы на ней записали?

— Номера не заблокированных каналов. Занзара поручил мне передать их вам. Только в этих каналах…

Мужчина бледнеет. Я догадываюсь, что только сейчас он начинает чувствовать результаты несчастного случая. Он пошатывается на скамейке, я пытаюсь его поддержать, но его тело выскользает у меня из рук и падает на перрон.

— Звони в скорую! — кричу я Лючии, потом присаживаюсь на корточках рядом с таинственным мужчиной. — Откуда вы сюда прибыли?

— С восемнадцатого канала.

— Кто такой Занзара?

Мужчина смотрит на меня пустым взглядом. Потом открывает рот, как бы пытаясь что-то сказать. Я наклоняюсь над ним, но слышу только одно слово:

— Блокада…

— Я не понимаю, о какой блокаде вы говорите. На газете что, записаны номера стереонов?

Раненый закрывает глаза. Прибывает карета скорой помощи. И в тот же самый момент на стенах появляются глубокие трещины. Очертания перрона дрожат, словно струны под напряжением, которое невозможно выдержать.

И вдруг меня окружает совершеннейший хаос. Все стены, принадлежащие моменту времени катастрофы, в один момент превращаются в развалины. Крыша станции валится на перрон. Кружащиеся в пространстве автомобили, скрученные в узлы рельсы, кирпичи, бетонные блоки и стальные конструкции пушечными снарядами пронзают наши тела. В течение нескольких секунд я слышу рев урагана, сметающего дома с поверхности земли. Но призрак катастрофы еще раз застывает в очередной фазе разрушения: образ рассыпающихся стен — проникающий сквозь обычную реальность города — застывает в полной неподвижности. Стены и колонны, раздавливаемые волной чудовищного давления, каменеют по пути падения на землю; контуры разодранных циклоном конструкций висят в пространстве, занятом их неповрежденными соответствиями из времени, предшествующего землетрясение. Это удвоенное видение сопровождается звенящей тишиной, в которой врач скорой помощи сообщает, что мужчина в белом костюме мертв.

Вместе с Лючией мы выходим на улицу, садимся в такси и едем в Помпею. Автомобиль пронзает асфальтовые горы, вздыбившиеся на шоссе в тех местах, где произошло перемещение пород в результате усилившейся активности вулкана.

Даже картину развалин древнего города я вижу в двух совершенно различных версиях. На территории музея нет ни единой экскурсии. В баре для туристов сидит пару человек. Мы спрашиваем про мельницы. Развалины пекарни, похоже, находятся где-то недалеко. Мы проходим форум. Окружающий меня вид напоминает трехмерную фотографию песчаного замка, сделанную в тот самый миг, когда его смывает с пляжа высокая волна.

Реальная Помпея была населена тридцатью тысячами жителей, городом одноэтажных домов, крыши которых поддались под тяжестью толстого слоя шлака и лавы во время знаменитого извержения Везувия. Та катастрофа произошла в 79 году нашей эры. Одеяло раскаленного пепла толщиной в пять метров похоронило большую часть жителей, фиксируя очертания их тел в виде пустых ям внутри застывшей лавы, и консервируя не разрушенные извержением внешние стены домов и перегородки. Мало на свете таких, не насилуемых толпами мест, как Помпея, где человек — вдали от стада туристов, которое прогоняют в музеях между застекленных витрин — может поднять из кучи самую обычную черепицу и под открытым небом, в тишине руин какой-нибудь комнаты, задуматься над загадкой необыкновенного контакта, что объединяет его с древним мастером, который тот же самый кусок обожженной глины когда-то держал в своих руках, а может и держит его там до сих пор — словом, задуматься над тайной времени.

Мы заходим в помещения, посещаем пивные и небольшие дворцы. Поблизости никого нет. Лючия глядит на фрески, заглядывает в амфоры, гладит пальцами уцелевшие колонны. Она спокойная и задумчивая. Вокруг нас она не видит другого образа Помпеи, залитой морем раскаленной лавы, в котором этот город — построенный когда-то под вулканом, захороненный и откопанный — через пару тысяч лет снова гибнет.

Мы входим в дворик пекарни. Под стенкой хлебной печи, выстроенной из плоских красных кирпичей, стоят в ряд четыре каменных жернова, которые по причине размеров называют мельницами. Газета лежит на постаменте последнего из них. На полях страницы ряд двухцифровых чисел: 12-15-17-28-51-78-86. Они ничего мне не говорят. Но я помню, что это номера незаблокированных каналов. Именно такое сообщение передал мне умирающий мужчина, только я не знаю, как эту неясную информацию употребить.

Возле жерновов мы сидим длительное время. Лючии это место нравится. Но ей хочется посетить и Неаполь. Мы оба очень голодны. Возвращаемся. По дороге к бару для туристов мы еще раз проходим главный рынок Помпеи, называемый Форумом. Посреди площади мы оборачиваемся, чтобы еще раз взглянуть на развалины. Лючия видит розовые стены и белые колонны, а я — столб раскаленной лавы, подпирающий черное небо над кратером Везувия. Прижавшись друг к другу и засмотревшись вдаль, мы постепенно уходим с рынка. В моих глазах мираж сплетенных в пространстве стереонов.

И вдруг все это перестает существовать. Исчезает атомный гриб, зияющая пламенем гора, высокая волна, багровые и черные краски, древний мир и видение термоядерного разрушения, что проникало его в течение десятков наполненных ужасом секунд настоящего времени.

Совершившееся время

Нас окружил совершенно иной мир. Черное небо в одно мгновение посветлело, и пускай сейчас его покрыли клубящиеся тучи, проходящий сквозь них солнечный свет сильно контрастирует с темнотой той, вызванной атомной вспышкой, ночи. Стоял обычнейший хмурый день. Я чувствовал себя так, словно бы снял очень темные очки. Теперь я все видел нормально, и через пару секунд заметил, что мы находимся в Риме.

Мы стояли на Площади Венеции под монументом Виктору-Эммануилу Второму. Памятник был белым. Сквозь его очертания — резко зарисованные в пространстве — не проникал никакой чужой мираж. Через перекресток проезжали автомобили. Прохожие не обращали на нас внимания. Дома и люди выглядели совершенно обычно, но мне было крайне трудно освоиться с такой резкой сменой ситуации. На лице Лючии тоже читалось изумление. Но именно она гораздо быстрее пришла в себя.

По правому тротуару Виа дель Фори Империали мы направились к Колизею. По дороге я не был в состоянии осматривать развалины Форо Романо — Римского Форума. Мои мысли были заняты тайной повторного внезапного изменения образа всей окружающей нас действительности.

На площади возле Колизея нас застал ливень. Прячась от него под стену развалин амфитеатра, я увидал за собой длинный ряд пронумерованных геометрических фигур. На фоне мостовой он был едва заметен. Этот ряд медленно перемещался в пространстве над самым мокрым асфальтом. В этот ряд входило несколько десятков окружностей и квадратов и несколько треугольников. Окружности имели в диаметре около одного метра, остальные поля приблизительно равнялись им величиной. Всего фигур было девяносто. На каждой из них виднелся крупный номер. Мы стояли рядом с номером сорок пять.

Как только я это увидел, то сразу же вспомнил, что такой же (а может, точно такой же) ряд чисел, окруженных цветными полями, я один раз уже видел за гранью блока стереонов, когда после самоубийства Нузана и моей «смерти» мы очутились на Крыше Мира. Тогда мы стояли на семьдесят восьмом поле, и именно таким был номер стереона, в котором, вместе с Ибрагимом, я пережил нереальное путешествие из Лондона на Капри, закончившееся трехдневным пребыванием на этом чудесном острове.

Сейчас же — глядя на полупрозрачные номера изнутри блока стереонов — мне казалось, что это не они удаляются от нас, но мы от них, вместе со всем нашим окружением, которое перемещается внутри кадра-параллелепипеда. Мне хотелось вместе с Лючией войти на семьдесят восьмой номер, чтобы таким вот простым образом вернуться на Капри. Но, прежде чем мы успели добраться до нашего номера, ряд цифр переместился вглубь Колизея. На старое место он вернулся лишь через несколько минут, но мы в этот миг смотрели в противоположном направлении.