Адам Вишневский-Снерг - Нагая мишень Страница 26

Под амфитеатром пронумерованные поля были недостижимыми: они углублялись в стенах, достаточно было на них глянуть. Вскоре они снова сменили свое положение. Когда я поглядел в сторону входа в метро, цифры тоже переместились туда. Мы пытались их догнать, мчась по площади под струями дождя. Наконец, мы приблизились к ним тылом. Такой маневр позволил нам встать на нужный номер. Как я и ожидал, через секунду нас уже окружал пейзаж Капри.

При случае я открыл общий принцип перемещения внутренней части экрана по отношению к раме, расположенной на съемочной площадке Крыши Мира. Правило было очень простое: если наблюдатель покоился относительно своего постоянного окружения, вся внутренняя часть — словно плавучий остров — дрейфовала вместе с ним в сторону той стенки экрана, которая в данный момент находилась за его головой. Благодаря такой постоянной тенденции, перед глазами зрителя всегда находилась большая часть заполняющего трехмерный экран образа.

Зато в ситуации, когда человек двигался по отношению к миражу земли (особенно тогда, когда летел на самолете или ехал в поезде), движения его головы или изменение направления взгляда никак не влияли на направление перемещения пейзажа по отношению к съемочной площадке; в этом случае, в блоке стереонов все происходило точно так же, как и с экраном обычного телевизора: едущий автомобиль покоился по отношению к границам кадра, а поверхность шоссе перемещалась под его вращающимися на месте колесами. Это подобие было бы еще большим, если бы сенсорные переключатели каналов перенести с корпуса телевизора и установить их внутри экрана, у самого края кинескопа. В обоих устройствах контактные переключатели действовали на одном и том же принципе: в обычном телевизоре смену программы вызывало прикосновение пальца, а здесь — в блоке из девяноста трехмерных фильмов, которые проникали друг друга в одном параллелепипеде — чтобы поменять канал, нужно было встать на выбранном номере.

Почему Ибрагим ничего не сказал мне о возможности применения сенсорных переключателей? Проведенные самостоятельно размышления на их тему вместе с воспоминанием о трех фигурах, которые таинственным образом исчезли посреди улицы в Сорренто, привели меня к выводу, что один их трех персонажей, которых я там узнал, является живым человеком. Ведь призрак никак не мог задействовать переключатель! И человеком, который вел двойную игру, я видел гипнотизера.

Девушка с острова

Небо над Капри было синим. Мы появились там перед стеклянной стеной «Голоса Тишины», а точнее — если по правде — это она появилась рядом с нами. Во всяком случае, на месте входа на станцию римского метро появились двери, ведущие в холл гостиницы. Здесь контактные поля были практически невидимыми: они маячили на фоне асфальтовой мостовой словно отражения плит тротуара в витрине магазинов. Но человек, знающий про их существование, все же мог их заметить. Этот факт имел для нас огромное значение, ведь в случае реальной угрозы взрыва в Неаполе мы могли бы быстро перенестись в другой стереон.

На лифте мы поднялись на двадцатый этаж небоскреба, откуда мне хотелось взглянуть на Неаполитанский залив. Небо над северным горизонтом было такое же мирное и голубое, как и в любом другом месте.

Мои часы показывали два часа. Мы были промокшие и голодные. Поэтому, прямо с крыши мы спустились вниз, в гостиничный ресторан. Лючия уже обрела память дней, проведенных на острове, и вспомнила, что тоже проживает в «Голосе Тишины». Разговора на эту тему я не поддерживал, ибо полное объяснение нашей ситуации могло бы выявить и остальную часть правды: тот самый факт, что до сих пор Лючия находилась под влиянием гипнотического внушения.

После обеда мы еще несколько раз воспользовались лифтом. Сначала мы съездили в номер 1205, откуда лючия забрала свой костюм, потом на шестнадцатый этаж — за моими плавками. Двери номера 1628 были закрыты. Поэтому пришлось спуститься вниз, к администратору, за ключом, где агент МТ проинформировал меня, что мой приятель сейчас находится в другой гостинице, где пьет водку в дамской компании. Ибрагим никаких выездов не планировал. Это известие меня весьма успокоило: после переживаний последних дней мне очень хотелось отдохнуть, в чем мне мог бы помешать очередной удар рамы экрана.

Мы с Лючией возвратились наверх, в номер, который я делил с Ибрагимом. На столе стояла бутылка водки. Мы выпили по рюмке. Лючия побежала к себе в номер за нагревателем, я же выкупался и сбрил щетину. Когда я со всем справился, ванну заняла Лючия.

Ожидая ее, я заварил кофе и повесил нашу одежду на балконе. Чувствовал я себя совершенно здорово — курил сигарету и осматривал залитую солнцем комнату. В очередной раз я задумался над тем, каким образом этот фиктивный мир, которому фабрика снов придала форму трехмерного фильма, может столь верно подражать истинному окружению человека, давая ему полнейшую иллюзию во всех мелочах созданной здесь реальности. Стереоскопический образ обладал достоинствами материального совершенства: он был четким, ясным, цветным и красивым. Про себя я сравнивал его с миражом катастрофы. Чем была она? Предостережением? Пророчеством? Что делали бы мы в другом стереоне, если бы, несмотря ни на что, взрыв произошел, и если бы несомая термоядерным дыханием волна добралась бы и до берегов Капри?

Я не верил в силу рока, и только лишь потому вернулся на остров: только здесь, где находились террористки, за оставшиеся два дня я мог выявить правду, и здесь мне всего хватало для счастья, если не считать уверенности — как следует поступать дальше, чтобы разрешить, наконец, эту сложную загадку. До того, как Лючия вернулась в комнату, я позвонил Мельфеи. Тот меня успокоил и пообещал, что через два часа будет возле бассейна.

Лючия в купальном костюме выжимала мокрые волосы. Она была очень грациозной, и в свете дня выглядела совершенно не так, как в Сорренто.

— Ты помнишь, когда мы встретились впервые? — спросил я.

Она не колебалась ни секунды.

— В вагоне фуникулера, едущем в Марина Гранде.

— Там ты глядела на меня.

Девушка улыбнулась и подала мне кофе; затем она закурила. Я поставил чашку на стол.

— А та пожилая дама, которая ехала с тобой…

— Это моя мать.

— Так ты приехала сюда с матерью?

— Нет.

— Она приехала к тебе?

— Нет, Антонио. Мы живем на Капри.

— То есть как? Живешь с семьей здесь, на острове?

Лючия кивнула.

— И где же?

— Вон там. — Лючия вывела меня на балкон и показала на группу небольших домов на склоне. — Видишь ту розовую крышу на фоне белой стены?

Домик стоял в нескольких сотнях метров от гостиницы. Я был потрясен.

— И давно ты там живешь?

— Уже двадцать лет. Я родилась в этом домике. Отец построил его тогда, когда меня еще не было на свете. Родители тоже провели здесь всю свою жизнь.

— Странно. Я мне казалось, будто бы ты туристка. Но если у тебя на Капри семья и дом, тогда зачем ты платишь за номер в гостинице?

— Я уже не могу жить с матерью под одной крышей…

— Ты ее не любишь?

— Мне не хочется об этом говорить.

— Ну, если не хочешь…

Я вернулся в комнату и наполнил две рюмки. С самого начала нашей беседы я заметил, что Лючия говорит о себе без особой охоты. Приходилось вытягивать из нее слово за словом. Нет, это не имело смысла.

Я присел на кровати, выпил водку и уставился на пол. Выражение лица, наверняка, было обиженное. Помолчав какое-то время, Лючия села на ковер и заглянула мне в глаза.

— Ты на меня обиделся?

— Давай не будем об этом говорить…

— А ты и не должен. Послушай… — Лючия взяла чашку с кофе; когда она отпила, зубы стучали о край чашки. — Ты никому не скажешь?

Под давлением ее взгляда я опустил глаза.

— Клянусь.

— Даже и не знаю, как тебе это сказать…

— Зачем ты сбежала из дома?

— Мне не тринадцать лет, чтобы убегать. Просто-напросто, положила в сумочку пару мелочей и перебралась сюда. Так я сделала первый самостоятельный шаг. А теперь собираю силы перед долгим путешествием.

— И куда ты хочешь ехать?

— На континент. Я должна отправиться туда, потому что за последние дни атмосфера дома сделалась совершенно невыносимой. У матери вечно какие-то видения. Она боится моря. С самого детства она воспитывала меня в страхе перед ним. Мы давно уже перебрались бы на континент, если бы мать могла преодолеть страх перед плаванием. Нам никак не удается убедить ее войти на корабль. Как только она приближается к берегу, так сразу же представляет катастрофу. Точно так же она опасается и за меня, и потому ни разу не разрешила мне выйти в море. В это трудно поверить, но за двадцать лет я не видела ничего, кроме клочка земли на этом острове. До вчерашнего дня… Лючия помолчала. — Я даже и не знаю, когда это случилось. Во всяком случае, до того времени, как поехала с тобой в Рим, я никогда не была в Помпее или даже в Сорренто. Мать очень меня любит. Но под влиянием ее больного воображения я давно уже утратила уверенность в себе самой. Она забила мне голову своими представлениями, довела до того, что и у меня тоже начинают появляться похожие галлюцинации. Вскоре после того, как я перебралась в гостиницу, я своими глазами увидела то, о чем мне она столько раз рассказывала.