Владимир Моисеев - Одинаково испорченные Страница 25

Я неожиданно понял, что не хочу продолжать разговор. Мне нужна была передышка. От настойчивости отца веяло непереносимым холодом. Стало очевидно, что сейчас он доверит мне самую страшную тайну, которую только может измыслить изощренный человеческий разум. Я автоматически закрыл уши руками. С меня на сегодня довольно, хотел я сказать, сыт уже по горло вашими тайнами и откровениями. Но было понятно, что отвертеться мне не удастся.

Наши глаза встретились. Меня накрыло волной нежности и любви. Никогда прежде я не сталкивался ни с чем подобным. Впервые в жизни для моего отца любовь к сыну оказалась важнее информации. Я приготовился к самому худшему.

— Тебя сегодня утром убили, — сказал отец.

— Кто? — спросил я, понимая, как глупо это звучит.

— Пермяков застрелил Игнатьева, а тебя — подруга Михалыча. Я не знаю, как ее зовут. Надеюсь, для тебя это не принципиально.

— Но я жив.

— Это потому что ты — энэн.

— Не понял.

— Энэны обладают способностью корректировать события во времени. В случае необходимости мы способны переигрывать отдельные, неудачно складывающиеся для нас эпизоды. Такова наша тайная природа. Сегодня утром нам пришлось вернуться на полчаса, мы посмотрели записи с места преступления, Настасья и Островский определили источники опасности и легко справились с противниками. Ты даже не заметил этого.

— Не верю.

— Я могу показать запись. Возвраты во времени крайне редки, поэтому мы каждый раз фиксируем видеоизображение события.

— Нет, спасибо.

— Понимаю. Не каждый готов видеть свою смерть.

— что-то в этом роде.

— Но ты увидишь не свою смерть, а только одну из ее возможных версий.

— Папа, мне сейчас не до теоретических споров.

— Если бы мы, энэны, не обладали способностью корректировать время, начальники давно бы нас уничтожили. Они оставили нас в покое, только когда смирились с тем, что не в состоянии одолеть нашу защиту. Пока наши интересы не пересекаются, до настоящей драки дело не доходит. У нас разные представления о смысле жизни.

Есть истории, в которые невозможно поверить, даже когда их рассказывают самые признанные и проверенные мудрецы. Вот и в очередную фантастическую сагу отца, вот так сразу, без лишних сомнений, я поверить не сумел. Это не имело значения: не поверил сейчас, поверю через неделю, в глубине души я ни на минуту не сомневался, что отец просто так сочинять не станет. Но хотелось, как же мне хотелось сказать: «нет»!

— Игнатьев не энэн!

— И все-таки ты спас его, совершив героический поступок. А сделал ты это только потому, что вы оказались одинаково испорчены.

— В смысле, один писатель не убьет другого писателя.

— Ага, что-то в этом роде.

2012