Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 26

Часть 2. В борьбе обретешь ты право свое!

Начало лета 1919 года выдалось в Киеве очень жарким и сухим Возможно, в этом были виноваты горячие речи, провоз­глашаемые перед жителями древнего города новой властью, установившейся в апреле. Но киевлян они не зажигали. Гораз­до сильнее действовал рост цен на продукты и массовое за­крытие мелких лавочек. Селяне прекратили везти продукты в город на рынок, так как их объявили мешочниками и при­меняли к ним жесткие меры военного времени. Непродуман­ная ценовая политика чуть было не парализовала торговлю в городе. Неоднократная смена власти в течение последних двух лет научила жителей молчать и ждать. Правда, неизвест­но, чего именно ждать, так как к каждой новой смене власти подходило выражение: «Из огня да в полымя». Молчать было разумно, потому что власть без репрессивного аппарата су­ществовать не может, как и репрессивный аппарат — без но­вых жертв, которые оправдывают его существование. Проще было подавлять, чем убеждать: словам уже не верили, а дела оставляли желать лучшего.

Неделя безветренной, душной, жаркой погоды превратила комнатку с глухим окошком на Батыевой улице в настоящее чистилище — не хватало только чертей-надзирателей, но и за ними бы дело не стало в то неспокойное время. Возвратившись из больницы, Женя допоздна просиживала на скамеечке в не­большом саду, примыкавшем к дому — к вечеру здесь было немного свежее — и с трудом заставляла себя идти на ночь в душную комнату. Ночевать в садике было опасно, так как по ночным улицам, несмотря на комендантский час, шаталось немало разного люду. Иногда по ночам раздавались выстрелы... А сколько кровавых историй ей пришлось выслушать в очередях или от всезнающих соседок!

Комнатка Жене нравилась. Из нее можно было сразу попасть в сени, а оттуда, минуя хозяйскую половину, на улицу. Это об­стоятельство было ценно тем, что когда Блюмкин ее навещал, то мог это делать незаметно.

В ночь на пятнадцатое июня к ней пришел Яша, но на этот раз он был очень встревожен. Скупо сообщил, что в очередной раз избежал смерти — в него стреляли его товарищи, однопартийны эсеры — и теперь несколько дней проживет у нее, скры­ваясь. За это время она должна подыскать две квартирки — одну для него, другую для себя, и они снова будут жить порознь. Женя, которая давно готовилась к разговору о их отношениях, заметив его нервное состояние, решила отложить обсуждение этого деликатного вопроса на потом.

В то утро, когда Блюмкин решил отправиться в город, у нее было плохое предчувствие. Она просила Якова не выходить, по­быть еще несколько дней в комнатке. И с хозяйкой уже догово­рилась, чтобы никому о нем не рассказывала. Хозяйка женщина добрая, понятливая, все сделает как надо. Женя рассказала Яко­ву, что видела во сне его окровавленного у себя в больнице. Блюм­кин только смеялся над ее страхами, как она ни настаивала, как ни упрашивала, даже из-за этого с опозданием ушла на работу.

Предчувствие беды не отпускало Женю. И когда в Георгиев­скую больницу привезли тяжело раненного Якова, она внутренне была готова к этому. Он получил четыре пули в упор, одна из них по касательной в голову, — чудом было, что он до сих пор жив.

Женя упросила Ивана Григорьевича Матюшкина, лучшего хирурга больницы, оперировать Якова. Операция продолжа­лась три часа. После ее окончания Иван Григорьевич сообщил, что больной будет жить, что в нем, как в кошке, заложено семь жизней, и поинтересовался, кем этот мужчина ей приходится. Женя помедлила с ответом... Заметив ее смущение, хирург ушел, не мучая ее вопросами.

Женя вернулась к Якову и ни на минуту не покидала его. Предчувствие беды ее по-прежнему не отпускало, и она знала, что это будет связано с больницей. Она терялась в догадках, откуда возникла такая уверенность. Вечером ее смена закончи­лась, но она не пошла домой, оставшись возле Якова. Он пришел в себя, но был очень слаб, ласково с ней разговаривал, даже пытался читать стихи. Жене было так хорошо! Как тогда, при первых встречах в Питере.

Третьи сутки Женя безотлучно находилась в больнице, каж­дую свободную минуту навещая Якова. Ночевала тут же, ря­дом: главный врач разрешил занять свободную кровать.

Кровать Якова стояла у окна, которое было постоянно от­крыто, так как жара не спадала. Ранним утром, когда кроме него в палате находились еще трое больных, лежащих у противопо­ложной стены, Женя собралась пойти на кухню и принести что-нибудь поесть. Предчувствие беды в то утро было особен­но сильным, и она никак не могла оставить его одного. Неожи­данно в распахнутое окно влетел черный сверток и упал прямо на кровать, противно шипя и издавая неприятный запах. Женя не успела испугаться, как Яков, несмотря на свое состояние, вскочил и с силой дернул ее за руку, увлекая за собой. Они пе­рекатились через соседнюю кровать и оказались у следующей, под которую заползли. Грянул взрыв, больно ударив по ушам. Жене на мгновение показалось, что она потеряла сознание. Палата была затянута отвратительным дымом, так что ничего не было видно. В дыму кашляли и ругались больные. Услышав их голоса, Женя обрадовалась: значит, живы. Она взглянула на Якова и испугалась. Глаза у него закатились, изо рта показалась тоненькая струйка крови. Он был без сознания. В палате по­явился испуганный Иван Григорьевич с санитарами. Кровать Якова оказалась развороченной — если бы он так быстро не среагировал, ему и Жене пришел бы конец.

Якова переложили на другую кровать, привели в чувство, и Иван Григорьевич, отозвав Женю в сторону, сказал:

— Мадмуазель Яблочкина, кхе-кхе, я все сделал, чтобы этот больной выжил. Но если в него бросают бомбу, то тут уж меди­циной не обойдешься... Да и это смертельно опасно для других больных... Так что, мадмуазель Яблочкина, если он вам дорог, потихоньку забирайте его и лечите дома. Так ему будет спокойнее, да и больнице тоже. У меня есть знакомый извозчик, который поможет его перевезти, а вы можете три дня не выходить на работу, находиться рядом. Лекарствами я вас обеспечу, да и сам буду наведываться, если не возражаете. Состояние у больного стабильное, он идет на поправку. Необходимо только время.

И началась в жизни Жени очередная круговерть. Покушение подействовало на Якова, и они каждые три дня меняли место жительства. Он стал болезненно подозрителен, особенно боялся окон, требовал, чтобы их закрывали ставнями, и в комнате даже днем царил полумрак. Но Женя была счастлива: Яков находился рядом и, как казалось, все больше привязывался к ней. Его вы­здоровление затянулось на целый месяц, и Женя все откладыва­ла разговор об их отношениях, к которому так давно готовилась.

Неожиданно Женя получила весточку из Петрограда — письмо трехмесячной давности от мамы. Все на тот момент были живы и здоровы, только с продовольствием совсем плохо. Мама ругала ее за то, что бросила Ивана и отправилась черт знает куда, а в конце просила прислать с оказией продуктовую передачу, она слышала, что в Украине продовольствия в изоби­лии. Женя только улыбнулась: фунт хлеба стоил в Киеве пят­надцать рублей, а получала она в госпитале всего пятьсот.

Яков стал потихоньку выходить из дому. Женя надеялась, что после последних событий он больше не будет искушать судьбу, и они заживут спокойной семейной жизнью. Она рассчитывала уговорить его вернуться в Питер и там начать со­вместную жизнь. От Якова она знала, что весной он ездил в Москву и был оправдан большевиками за убийство импери­алистического агента германского посла Мирбаха.

Но ее планам не суждено было исполниться. Однажды, вер­нувшись из больницы, она не обнаружила Якова дома. Его не было вечером и ночью. Утром Женя бросилась на поиски. Безрезультатно! Ее сердце разрывалось от страданий, но в глу­бине души была уверенность, что с ним все в порядке. А еще через три дня она получила весточку от Якова. Он сообщал, что служит в 13-й армии уполномоченным Особого отдела по борь­бе со шпионажем. По возможности постарается ее навестить.

В конце августа произошла новая смена власти. На этот раз в город вошли войска Петлюры в составе Галицийской армии генерала Антона Крауса, а с левого берега подступили добро­вольческие войска Деникина во главе с генералом Бредовым.

В тот жаркий солнечный день Женя, подобно многим жите­лям города, пришла к зданию городской думы посмотреть на приход очередной власти. Думская площадь была окружена толпами любопытствующих, а на самой площади выстроились конные сотни галичан, готовясь к торжественному параду. Оде­ты они были в легкую полевую форму австро-угорского образ­ца, с «мазепинками» на голове, на которых выделялся трезуб на желто-голубом фоне. Рядом выстроился отряд гайдамаков в широких шароварах. Неожиданно со стороны Печерска по­казался конный эскадрон добровольческой армии, который встал рядом с ними. Вскоре на здании думы рядом с желто­голубым флагом появился российский имперский флаг. Но мир­ное сосуществование продолжалось недолго. На площади на­чалась неразбериха, стройные ряды войска, выстроенного для парада, смешались. Вскоре послышались оружейные выстрелы и пулеметная дробь. Народ, приученный ко всяким неожидан­ностям, начал разбегаться от греха подальше.