Далия Трускиновская - Переводчик со всех языков Страница 3

— Вот, — Дед вытащил из-под журналов мануал для мобилки.

— Я симбионт. С книгой обращаться не умею, — сообщил столбик.

— А что ты умеешь? — спросил Муха.

— Срастаюсь с носителем и воспринимаю текст вместе с ним. Меня создавали для работы с устным текстом, я симбионт-аудиал, но могу и с письменным, я самообучающийся демон.

— Мне это не нравится, — сказал я. — Совершенно не нравится. Я не хочу, чтобы со мной кто-то срастался.

— Да тебе это и не нужно, — успокоил Дед. — Вот Мухе — другое дело. Или Наташке.

— Ты Наташку не трогай! — выпалил Муха. — Наташка тут ни при чем!

— Да ладно тебе! — хором ответили мы.

Муху угораздило влюбиться в женщину, которая старше его на десять лет. Он этой Наташке совершенно не нужен, но она иногда ходит с ним в кафе или просто погулять. По образованию она педагог, но кто в здравом уме и твердой памяти сейчас добровольно идет работать в школу? Да еще в русскую школу? Она сразу устроилась в бюро переводов. Кроме того, она работает на «Сюрприз». Это заработок нерегулярный и непредсказуемый, но если вдруг есть хороший заказ, то Наташка все откладывает и берется за спицы с крючком. Как-то она срочно связала свитер слонового размера с логотипом фирмы и получила за работу триста евро. Правда, трое суток спала по четыре часа и потом сутки отсыпалась. Ей часто заказывают шубы для чайников, на такую шубу уходит вечер работы, а платят двадцать евро. Чайник в шубе — это прикольно. А еще однажды она вязала пинетки для дядьки с ножкой сорок шестого размера. Настоящие голубенькие пинетки с фестончиками и помпончиками, Муха говорил: увидел — ржал минут пять как ненормальный.

— Попробуйте меня, — попросил столбик. — Зла не будет. В меня не встроены категории добра и зла. Только фильтр на лингвистическом уровне. Вы видели словари? Я — словарь. Больше ни на что не годен.

— Тогда скажи, кто и с какой целью тебя создал, — потребовал Дед. — Муха, чеши к бабке. Помнишь, ты говорил, у нее весь год крещенская вода стоит? Неси сюда бутылку.

Муха живет через дом от Деда. Ему туда и обратно — пять минут.

— Полетел! — сказал Муха и выскочил из комнаты.

— Так, младшего вывели из-под огня, — Дед вроде и пошутил, но как-то не слишком весело. — Гость, ты тоже хоть бы на лестницу вышел. Я докопаюсь, что это за нечистая сила…

— Так соврет!

— У меня нет категории искажения. Я симбионт для конкретной цели. Искажение смысла никому не нужно, — почему-то черный столбик избегал слова «ложь»; мы с Дедом одновременно уловили это, потому и переглянулись.

— Кто тебя создал? — Дед повторил вопрос, причем очень строго.

— Их было много.

— Как их звали?

— У них нет имен. Они не используют слова для имен.

— Хорошо. Как они обращаются друг к другу?

Дед думал, что поставил вопрос правильно. Как же!

— Братец, соратник, морда, харя, рыло, пакостник, черныш, хвостяра, лапчатый… — забубнил столбик.

— Тихо! Им нужны имена?

— Имена-слова не нужны.

— Что у них вместо слов?

— Не знаю.

Дед задумался.

— Может, Вельзевул? Астарот? Асмодей? — с надеждой спросил он.

— Вельзевул — Бааль-Зевув, «повелитель мух», иврит, — сразу доложил столбик. — Астарот — Ашторет, «толпы, собрания», иврит. Асмодей — Ашмедай…

— Тихо. Понял.

— Вы меня используете не по назначению. Я демон-симбионт, — напомнил черный столбик.

— У тебя тоже нет имени?

— Не требуется.

— Зачем ты понадобился? — Дед был настойчив, как будто почуял хорошую добычу. Это с ним случалось: только из-за его упрямства мы однажды полдня вскрывали дымоход и нашли-таки банку с серебряными монетами.

— Для передачи смыслов.

— Опять смыслы! — не выдержал я. — Стой, Дед! Не «зачем», а «почему»!

— Точно! Мыслишь! — похвалил дед. — Ну так почему ты понадобился?

— Потому что новые языки появились, количество символов и смыслов увеличилось тысячекратно…

— Дед, это он про вавилонское столпотворение! — догадался я. — Похоже, там не только люди перестали понимать друг друга, но и эти, не к ночи будь помянуты.

— Только люди. Стало невозможно понять людей, — поправил черный столбик. — Их настигло проклятие. Разрозненность языков — проклятие.

— Да уж, — согласился я и хотел поведать черному столбику, что по этому поводу творится в Латтонии, но не удалось.

— Ага! Вам надо было понимать людей, чтобы делать им гадости! А говорил: за пределами добра и зла! — закричал Дед. — Знаешь что? Вот тебе бутылка, лезь в нее сам, добровольно!

— Нет, — ответил он. — Не полезу. Если я вам не нужен, найдите мне хозяина.

— Без хозяина ты жить не можешь?

— Могу. Но плохо. На грани угасания. Как тут, — он шевельнулся, чтобы указать взглядом на осколки пузырька. — Очень хотел на свободу…

— А туда как попал? — спросил Дед.

— Закляли и посадили. Меня продавали четырнадцать раз. Последний раз продали магу Зайделю Дармштетту, чтобы он переводил манускрипты с латыни и со старофранцузского на немецкий. Маг, наверно, умер. Он вступал в симбиоз только для работы с манускриптами. Для действий и деланий у него был другой демон. Поэтому я остался заперт.

— А почему ты говоришь по-русски? Как русский язык выучил? — забеспокоился Дед.

— Не было необходимости. Он во мне. Услышал вас — нашел нужный блок.

— И латтонский язык в тебе? — спросил я, надеясь, что черный столбик спросит: а что это такое?

— И старый латтонский, и новый латтонский, — ответил он.

— А говорил, не признаешь добра и зла… — проворчал Дед. — Вот же оно, зло…

— Язык — вне добра и зла, — возразил черный столбик.

— Это тебе так кажется…

Черный столбик промолчал.

— Сколько я пробыл в заточении? — наконец спросил он. — Может быть, случились перемены, о которых я не ведаю?

— И еще какие перемены! — на нас с Дедом накатило дурное веселье. — Ты даже представить себе не можешь, что за перемены! Все переменилось к чертовой бабушке!

Когда мы отсмеялись и утерли слезы, Дед спросил:

— Ладно. Этот твой Зайдель Дармштетт где жил?

— В Шпессарте.

— Шпессарт — это Германия. А как оказался в Латтонии?

— Что такое Латтония?

Мы переглянулись.

— Язык знаешь, а страну не знаешь? — спросил я.

— Я служебное устройство. Знаю слова. Слово «Латтония» не знал.

— Но если есть латтонский язык, то где-то должна быть и Латтония… Стоп, я понял! — воскликнул Дед. — Ты проспал образование Латтонии! Это что-то вроде страны. Раньше ее не было, а потом возникла, и ей придумали название — произвели от латтонского языка. Латтония — это лимитроф.

— Благодарю! Чувствительно благодарю! — ответил столбик. — Это большая радость — получить новое слово.

— Кому — радость, а кого тошнит, — однозначно отреагировал Дед. И мы на два голоса кое-как объяснили столбику смысл его радости.

— Лимитроф — это когда территория на окраине империи отделяется и становится самостоятельным государством… — обобщил он. — Но что в этом плохого?

— Плохо то, что территории кажется, будто она сама этого добилась, — сказал я. — Будто это ее национально-освободительное движение привело к такой победе…

— И на территории этой территории начинается национальное возрождение. Язык местных жителей объявляется государственным, а население резко делится на две части: у одной — все права, у другой — прав наполовину меньше, — начал Дед.

— По какому принципу население делится на половины? — спросил столбик.

— Да по национальному! Местные — одна половина, русские — другая.

— Вы — из русской половины. Значит, у вас мало прав?

— Ну да…

Мы чуть было не прочитали ему лекцию о двадцатилетней независимости Латтонии и о крахе всего, что только можно было порушить и разворовать, но явился Муха.

— Орлы, срочно нужны деньги, — сказал он.

— А святую воду принес?

— У Наташки мать в больницу загремела. Что-то вроде прободения язвы. Много крови потеряла. А операция Наташке не по карману. Так что вот… ну, вы меня поняли… смогу — верну…

Дед присвистнул.

— Так, скидываемся, — сказал я. — У меня двадцать крон были отложены на новую флешку и кроссовки.

— У меня тридцать пять в заначке, — добавил Дед. — И на следующей неделе продаю накачанного «перса», но там аванс просить неприлично.

— А у меня тестинг только двадцатого начинается… Я сейчас поеду в больницу, возьму у Наташки рецепты. Там что-то совсем астрономическое.

Мы вспомнили все способы добыть деньги. С одной стороны, мы выставили на аукционы кучу всякого добра тысяч на пять крон. С другой — это добро могло там проваляться еще два года. Геймерские доходы ожидались не раньше чем через неделю. Мои за менеджмент пяти сайтов — в начале июня. Можно было взять у родственников в долг: мне бы мать дала полсотни крон. Если завтра снести найденное золото в ломбард — будет крон пятнадцать, ну, двадцать. А день в больнице — это восемь крон и сколько-то еще сантимов. К тому же Наташка, сидя с матерью, не может работать…