Виктор Косенков - Мигранты Страница 30

Тут прошла его жизнь: та самая, которая настоящая. Прошла и кончилась. А то, что происходило последние годы — и жизнью-то вроде нельзя было назвать. Так, мутный поток, который завертел, понес, словно щепку. Швырял на камни, бил о дно, да так ловко, что вымело из души все то, что было важно когда-то.

— Господи… — сорвалось с губ Игоря, когда взгляд рефлекторно отыскал нужную квартиру на пятом этаже. Из окон кухни замытыми черными языками высовывалась копоть давнего пожара. — Господи!

Морозов бросился в подъезд, рванул ручку. От него с криком шарахнулась в темноту чья-то тень, он не притормозил, не обернулся. Побежал наверх, прыгая через две ступеньки! Быстрее, еще быстрее! Прошиб пот, тяжело закололо в правом боку…

Еще пролет! Скорей!

Игорь отпихнул стоящего на площадке человека, даже не разглядев его, толкнул плечом ветхую дверь квартиры. Она распахнулась.

Пусто!

— Андрюша! Дарья Тимофеевна!

Пахнет! Плохо пахнет в квартире! Плохо!

Игорь кинулся в спальню. Большая тещина кровать, вздувшаяся серая вата, плесень одеял, черные мокрые пятна на потолке, висит ушами спаниеля штукатурка. И маленькая кроватка рядом. Почти целая, почти нормальная, почти, почти почти!

— Андрюша!

Игорь метнулся обратно. Туалет, ванная, коридор, большая комната…

Выставил пинком дверь.

— Дарья Тимофеевна!

Диван, все перевернуто, выбитые окна…

Еще одна комната. Маленькая, метров двенадцать, когда-то они жили тут с женой… Стереосистема, видик, телевизор с мутным экраном…

Прочь!

Кухня…

На пороге кухни ноги Игоря ослабли. Он оперся на косяк, но не удержался и сполз вниз, в желудке образовалась опасная пустота.

Черный потолок, гадкий, тяжелый запах старой, застоявшейся гари и еще чего-то, особенно мерзкого. На полу — кости. Спекшаяся в ком из пластика и железа плита, прогоревшая до раковины столешница, обрушившиеся шкафчики, осколки посуды. И кости… кости…

— Господи…

На ногах у давно обгоревшей и истлевшей мумии дико смотрелись бесформенные оплавленные комки резиновых домашних шлепанец. Синие, с никелированными пряжками.

Теща. Дарья Тимофеевна. Кремень-женщина…

Сгорела.

Давно сгорела…

Морозова вырвало. Он отполз подальше от порога кухни. Прислонился к стене и, тяжело дыша, уставился в темный закопченный потолок.

Ребенка нет.

В глубине души Игорь ожидал подобное. Но не был готов столкнуться с таким кошмаром в реальности.

Лицо онемело. Морозов провел ладонями по небритым щекам. Сколько же времени прошло с тех пор, когда он проснулся на корабле? Неделя? Он спал, шел, ел. Что-то происходило. Снова спал. Дрался. Бежал. Часы, минуты, дни — все это утратило смысл.

Игорь повернул голову и увидел часы.

Теща сама вешала их на стену, туда, где циферблат был виден почти из любой точки квартиры. Шесть пятнадцать. Когда они остановились? Когда села батарейка? Когда Дарья Тимофеевна догорала на кухне? Когда Андрюшка…

Игорь запустил пальцы в волосы, сжал ладони.

— Где искать?

Входная дверь заскрипела, приоткрылась. В образовавшуюся щель протиснулась косматая физиономия.

— Эй, мужик… Эй… Ты где?

— Тут, — отозвался Морозов.

Косматая голова повернулась в его сторону.

— О! Мужик, ты чего тут? Кипеш какой?

Голос показался знакомым.

— Дядь Толь? — спросил Игорь.

— Ага, ага… — Дядька протиснулся внутрь. Косматый, нечесаный, с сединой в черной бороде. На ногах шлепки, на плечах серый пиджак с порванными карманами. — А ты кто такой?

— Игорь я, дядь Толь…

Дядя Толя был синяком. И казалось, будто вся та спиртовая дрянь, которую он в себя вливал, влияла на него только положительно. Дядя Толя будто бы законсервировался в одном возрасте и состоянии. Когда Игорь был маленьким, дядя Толя был такой же, грязноватый, замызганный, вечно пьяненький. Работал он то ли слесарем, то ли сторожем. Потом Игорь подрос, а дядя Толя все оставался прежним. Не старея, не меняясь, не умирая, хотя по всему выходило, что у него давно должна была отвалиться печень, желудок, сердце, почки и легкие, потому что дядя Толя еще и курил. С приходом независимости для дяди Толи изменилось только одно: он окончательно скатился на дно социальной лестницы. Потерял работу, квартиру. Переселился в подвал, где его поддерживал местный управдом, доверяя работу дворника. Все остальное было по-прежнему: одеколон, дешевая водка, дружбаны-синяки. Вечно приветливый, улыбающийся из недр косматой бородищи, дядя Толя был одним из столпов мироздания.

— А, Игорек! Ты чего тут? А? Был-то где?

— В Финке был, дядя Толя. Работал.

— Ой, работа эта, кипешное дело, пустое. Всех денег-то и не заработаешь. — Он присел рядом с Игорем на корточки. Сурово пахнуло немытым телом.

— Мои где? Не знаешь?

— Твои. Ну, Дарья-то… вон как… Видал?

— Видал.

— А Андрейка твой у соседки… Ты куда? Эй! В подвале они хоронятся, в подвале! От дурной. Узелок забыл…

Дядя Толя посмотрел вслед убежавшему Игорю, взвесил на ладони узелок. Потом, воровато озираясь, развязал ткань. На свет выкатилась бутылка кагора.

— От те нате, — хмыкнул он, облизнувшись. — Подгон босяцкий…

Соседка Мария Оттовна была женщиной одинокой и, что называется, с прошлым. Первый супруг ее, подводник, бравый мужчина, сгинул во время очередного похода. Почему и как, никто не знал. Мария Оттовна вышла замуж повторно уже во времена независимости, за рыбака. Родила двух детей. Но море и на этот раз оставило ее без мужчины. Второй муж застудился во время лова, лечился, по традиции, спиртом и помер, отравившись паленой дрянью. Не приходя в сознание. У Марии Оттовны остались двое детей, лет семи-восьми. Чтобы их хоть как-то прокормить, она работала на трех работах, получала все равно мало. Рано состарилась. И когда все заснули, а некоторые проснулись через много лет в неузнаваемом мире, для нее мало что изменилось. Заснула, проснулась, стала жить дальше. Женщину заботили только она сама, ее собственные дети… Да еще один. Приемыш, которого она нашла рыдающим рядом с ветхими останками его бабушки…

Сейчас этот парень висел на шее у пропавшего и нашедшегося отца.

Рыдали оба.

А Мария Оттовна всхлипывала, глядя на них, и утирала сухие глаза платком. По привычке. Все слезы она выплакала давным-давно.

Жила Мария Оттовна в подвале, по соседству с дядей Толей. По ночам с улицы часто доносились крики. Люди пропадали. По дворам рыскали страшные люди с ножами, жадно высматривающие… Что? Мария Оттовна боялась даже думать об этом.

Она хорошо знала травы. Днем выбиралась и собирала вершки- корешки, обильно росшие в округе. Вываривала из них «летние щи», как она называла ту странную бурду, что у нее получалась. Дядя Толя навострился ловить мелкую живность. Добычей делился только со своей нечаянной соседкой.

О будущем Мария Оттовна, как и большинство жителей Таллинна, не думала. Ей и без этого хватало забот. Только изредка она с содроганием вспоминала о будущей зиме, охала и крестилась…

Андрюшка отца узнал сразу. Наверное, тем особым детским чутьем, каким определяется родитель — в каком бы виде он не явился. Игорь был небрит, лохмат, грязен, оборван, весь в синяках и ссадинах, но все равно это был папа. Единственный важный человек в жизни. Все остальные были как бы не в счет, шли фоном…

Морозов осторожно обнимал худенькое, легкое существо, прижимался лицом к его волосам, вдыхал его запах. И вздрагивал от странного, убийственного чувства, которое неожиданно поселилось в груди и начало распирать, расти… Это был новый страх.

Раньше ему было все равно: умрет или нет, что будет есть, где будет спать. Теперь все стало иначе. Резко! В один миг! Теперь крайне важно стало находить нормальную еду, ночлег, хороших людей. Потому что рядом трепетала маленькая, восторженная, настоящая жизнь, за которую он, Игорь Морозов, был в ответе. Перед кем? Не понятно. Перед собой, наверное…

Еще был стыд. Давящий и жгучий, разъедающий сердце. Стыд за то, что он, здоровый мужик, шлялся черт знает где, а тут его ждал ребенок! Плакал, надеялся, звал…

Морозов возненавидел себя за это.

Он обнимал и прижимал теплое существо, вдыхал родной запах и знал, что теперь просто обязан делать все по-другому…

Когда первый вал эмоций, наконец, стих, Игорь осмотрелся.

Подвал не сильно изменился за прошедшее время. Все было по- прежнему: сыро, холодно, пыльно, сумрачно. Только никто не чинил лопнувшие водопроводные трубы и не воняло канализацией. Узкое оконце по случаю солнечного дня было распахнуто настежь, в подвал вливалось тепло и запахи трав.

Двое соседских парнишек, Коля и Олег, смотрели на Игоря со смесью испуга и интереса.

— В подвале, значит, обосновались, — сказал Морозов, улыбнувшись Марии Оттовне.