Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам Страница 31

– Я все просрал, да? – говорит он. К счастью, очень тихо – почти шепчет. – Где Орикс? Она только что была здесь.

– Тебе надо спать, – говорит Тоби.

– Гребаные свиноиды меня чуть не съели.

– Теперь ты в безопасности, – говорит Тоби. Человек, очнувшийся после комы, вполне может галлюцинировать. Но как объяснить Детям Коростеля, что такое галлюцинации? «Это когда человек видит то, чего нет. Но если этого нет, о Тоби, как он может это видеть?»

– Кто тебя чуть не съел? – терпеливо переспрашивает она.

– Свиноиды, – повторяет Джимми. – Ну, эти здоровенные свиньи. Я думал, что и вправду съели. Извините. Мозги как спагетти, бля. Каша в голове. А что это были за типы? Которых я не застрелил.

– Сейчас тебе не надо ни о чем беспокоиться. Ты хочешь есть?

Нужно начинать его откармливать очень понемногу. Так лучше всего после голодовки. Если б только у них были бананы.

– Гребаный Коростель. Он меня наебал. И я все просрал. Бля.

– Все в порядке, – говорит Тоби. – Ты все сделал правильно.

– Да нет, бля. Можно мне выпить чего-нибудь?

Дети Коростеля, почтительно стоявшие поодаль, снова подходят к гамаку.

– Нам нужно над ним помурлыкать, о Тоби, – говорит Авраам Линкольн. – Чтобы он окреп. У него в голове что-то перепуталось.

– Ты прав, – отвечает Тоби. – У него явно что-то перепуталось.

– Это все потому, что он спал. И шел сюда, – говорит Авраам Линкольн. – Сейчас мы будем над ним мурлыкать.

– А потом он поведает нам слова Коростеля, – говорит женщина с кожей цвета черного дерева.

– И слова Бля, – говорит женщина с кожей цвета слоновой кости.

– Мы будем петь этому Бля.

– И Орикс.

– И Коростелю. Хороший, добрый…

– Я пойду принесу ему свежей воды, – говорит Тоби. – С медом.

– А выпить у вас нету? Бля, до чего ж мне хреново.

Рен, Голубянка и Аманда сидят на низкой каменной стене рядом с водонапорной колонкой.

– Как там Джимми? – спрашивает Рен.

– Он очнулся, – отвечает Тоби. – Но еще плохо соображает. Это нормально, когда человек долго был без сознания.

– Что он сказал? – спрашивает Рен. – Он не звал меня?

– А нам можно прийти его проведать? – спрашивает Голубянка.

– Он говорит, что у него в голове как будто спагетти, – отвечает Тоби.

– У него всегда были спагетти вместо мозгов, – говорит Голубянка. И смеется.

– Вы его знали? – спрашивает Тоби. Она уже поняла, что Джимми и Рен когда-то знали друг друга, и Аманда тоже его знала. Но Голубянка?

– Да, – говорит Рен, – мы уже все выяснили.

– Я была его напарницей по лабораторным работам в Здравайзеровской средней школе, – объясняет Голубянка. – По биологии. Введение в генный сплайсинг. Потом наша семья уехала на запад.

– Вакулла Прайс, – говорит Рен. – Он мне тогда рассказывал, что был в тебя ужасно влюблен! И что ты разбила ему сердце. Но ты никогда не отвечала ему взаимностью, да?

– Он был ужасный врун, – в голосе Голубянки звучит нежность, словно Джимми – капризное, но очаровательное дитя.

– А потом он мне разбил сердце, – продолжает Рен. – И одному Богу известно, что он рассказывал Аманде после того, как меня бросил. Вполне возможно, что это я разбила сердце ему.

– Я бы сказала, что он страдал нарушением привязанности, – говорит Голубянка. – Я встречала таких парней.

– Тогда он любил спагетти, – говорит Аманда; это самая длинная речь, которую слышала от нее Тоби с тех самых пор, как ее отбили у больболистов.

– В школе он любил рыбные палочки, – вспоминает Рен.

– Двадцать процентов настоящей рыбы! Помнишь? Одному Богу известно, что в них было на самом деле.

Рен и Голубянка смеются.

– Ну, они были вполне съедобные, – говорит Рен.

– Дрянь из искусственного белка. Но что мы тогда понимали? Мы их ели!

– Я бы сейчас съела рыбных палочек. И «твинки», – Рен вздыхает. – Они были такие ретро-нуво-винтажные!

– А на вкус как обивка от дивана, – говорит Голубянка.

– Я пойду к нему, – говорит Аманда. Она встает, поправляет на себе простыню, откидывает волосы со лба. – Поздороваться, спросить, не надо ли ему чего. Ему нелегко пришлось.

«Наконец-то!» – думает Тоби. Вот прежняя Аманда, которую она знала у вертоградарей. Проблеск ее былой энергии, неукротимости; тогда это называлось «стержень». Именно Аманда была заводилой во всяческих шалостях, испытательницей границ на прочность. Ей уступали дорогу даже мальчики постарше.

– Мы тоже пойдем, – говорит Голубянка.

– И скажем хором: «Сюр-приз!» – подхватывает Рен. Обе хихикают.

С разбитыми сердцами, кажется, разобрались, думает Тоби. У нее нет ощущения, что у Рен до сих пор что-то разбито. Во всяком случае, в связи с Джимми.

– Может, лучше немного погодить, – замечает она. Кто знает, что будет с Джимми, если, открыв глаза, он увидит трех былых возлюбленных сразу, склонившихся над ним, словно три Парки? Требуя от него вечной любви, мольбы о прощении, крови в кошачьем блюдце. Или еще того хуже – возможности нянчить его, играть в медсестру, удушить его своей добротой. Хотя, может, это ему и понравится.

Но Тоби напрасно беспокоится. Добравшись до гамака, они видят, что глаза у Джимми закрыты. Убаюканный мурлыканьем, он снова уснул.

Команда восторгателей выступила в поход по улице – то есть по тому, что когда-то было улицей. Впереди идет Зеб, потом Черный Носорог, за ним Американская Лисица, Катуро замыкает цепочку. Они движутся медленно, осторожно, пробираясь через мусор и обходя его. Им нельзя идти наобум – если вдруг где-то поджидает засада, они обязаны ее заметить. Тоби хочется побежать за ними, как будто она – брошенный ребенок, и закричать: «Стойте! Стойте! Возьмите меня с собой! У меня есть ружье!» Но в этом нет никакого смысла.

Зеб не спросил, нужно ли ей что-нибудь. А если бы спросил, что она сказала бы? Зеркало? Букет цветов? Надо было хотя бы бумаги с карандашами заказать. Но у нее почему-то язык не повернулся.

Вот они уже скрылись из виду.

День идет своим чередом. Солнце взбирается по небу, тени сокращаются, на столе появляется еда, ее съедают, звучат слова; с обеденного стола собирается посуда и моется. Часовые сменяют друг друга. Стена саманного дома становится чуть выше, на изгороди вокруг дома добавляется еще один ряд проволоки, в огороде идет прополка, на веревках повисает мокрое белье. Тени снова начинают удлиняться, сгущаются послеобеденные тучи. Джимми вносят в дом, идет дождь с внушительным громом. Потом небо очищается, птицы снова принимаются петь наперегонки, облака на западе розовеют.

Зеба нет.

Возвращаются париковцы со своими пастухами – Крозье, Нарвалом и Шеклтоном: значит, три бурлящих гормонами самца добавляются в общую картину лагеря. Крозье ошивается вокруг Рен, Шеклтон бочком подбирается к Аманде, Колибри и Нарвал пялятся на Голубянку; любовный танец разворачивается, как у молодых особей любого вида, вплоть до улиток на салате и блестящих зеленых жуков на капусте. Бормотание, дерганье плечом, шаг вперед, шаг назад.

Тоби выполняет порученную работу – как в монастыре, методично, со всем возможным тщанием, считая часы.

Зеба все нет.

Что могло с ним случиться? Она выкидывает из головы красочные картины. Пытается выкинуть. Животное – с когтями и зубами. Растение – падающее дерево. Минерал – сталь, цемент, битое стекло. Или человек.

Представим себе, что его вдруг не стало. Разверзается бездна; Тоби ее срочно закрывает. Забудь о своей утрате. Думай о других. О других людях. У Зеба масса ценных умений, незаменимых познаний.

Их так мало. Они так необходимы друг другу. Иногда жизнь в лагере кажется чем-то вроде отпуска, но это не так. Они не сбежали от повседневной жизни. Это и есть теперь их жизнь.

Она говорит Детям Коростеля, что сегодня вечером рассказывать не будет, потому что Зеб оставил у нее в голове историю про Зеба, но ее местами трудно понять, и Тоби должна сначала привести ее в порядок, прежде чем рассказывать. Дети Коростеля спрашивают, не поможет ли рыба, но Тоби отвечает, что нет. Она уходит в огород и сидит там в одиночестве.

Ты проиграла, говорит она себе. Ты проиграла Зеба. Американская Лисица уже прочно вцепилась в него когтями, а также руками и ногами, и присосалась всеми доступными отверстиями тела. Он сам отбросил Тоби, как пустой бумажный пакет. Да и что бы ему помешало? Он ей ничего не обещал.

Вечерний ветерок стихает, сырой жар поднимается от земли, тени сливаются. Зудят комары. Вот луна – уже не такая полная. Снова настал час мотыльков.

Ни приближающихся лучей света, ни голосов. Ничего и никого.

Полуночную вахту она проводит с Джимми, в его закутке, прислушиваясь к его дыханию. Горит одна свеча. В ее свете картинки на одеяле шевелятся и раздуваются. Корова ухмыляется, щенок хохочет. Чайник сбегает с тарелкой.

Аптечный роман

Утром Тоби пропускает общий завтрак. У нее нет настроения ни слушать лекции по эпигенетике, ни чувствовать на себе любопытные взгляды людей, пытающихся понять, как она переносит измену Зеба. Он мог сказать Американской Лисице твердое «нет», но не сказал. Сигнал вполне ясен.