Евгений Бенилов - Человек, который хотел понять всё Страница 42

Потом они все вместе отправились в поссовет за ключами, а оттуда (в расширенном составе, включая секретаря) – за слесарем Мишкой, ибо ключи не нашлись. Мишка был в отгулах по причине запоя, но из уважения к реставрационной науке возжелал исполнить свой гражданский долг – каковой заключался, как выяснилось, в срывании замка ломом. Внутри церкви слесарь неотрывно таскался за Таней, назойливо предлагался в экскурсоводы и все норовил потрогать – пока еще только за руку. Та видела, как у Давида краснеет лицо, и на всякий случай приготовилась разнимать глупых мужчин. Но тут, к счастью, пришла слесарева жена: пронзив взглядом заезжую обольстительницу, она замысловато выматерилась в адрес городских и увела своего законного.

Они закончили осмотр церкви без дальнейших помех и отправились обедать в поселковую столовую. Тут-то Давид и предложил отпраздновать начало командировки.

«Когда начнем?» – спросила Таня. «После окончания рабочего дня, в пять сорок пять», – невнятно прохрипел педантичный Желнораго, давясь переперченными щами.

После обеда мужчины ушли составлять план работ, а Таня взяла этюдник и отправилась рисовать. Прямо за околицей она нашла очень интересный пруд – поверхность воды покрыта желтыми осенними листьями. И только она расставила этюдник, как откуда-то взялась одинокая белая утка и стала плавать по кругу, оставляя позади себя дорожку черной воды… это было так красиво, что у Тани затряслись руки! Три часа просидела она у пруда, и все три часа утка старательно позировала, чем заслужила себе девять бесплатных обедов и персональное прозвище – «Утильда». (В конце командировки Утильда стала подпускать Таню совсем близко и даже разрешила себя погладить.) В ту поездку родилась еще одна картинка: темная внутренность церкви и отсвечивающие серебром образа – но тут Таня перемудрила со светом, и получилось не очень.

Вернулась она в гостиницу с косматыми от ветра волосами и перемазанная красками, но с гордостью неся свое творение на вытянутых руках. Быстро приняв душ (чтобы смыть с себя воспоминания об автобусе), Таня поставила картинку на стол и села на кровать напротив. Хотелось похвастаться, однако мужчины, как на зло, куда-то сгинули.

В номере было тепло, под спиной – мягкая подушка. Вся жизнь лежала перед ней, вымощенная изумрудами. Таня не понимала еще, что рисование (она никогда не говорила «живопись») будет ее единственным верным спутником на всю оставшуюся жизнь. Ну так, если рассудить, это и справедливо, ибо всем остальным спутникам – за оставшуюся ей жизнь – она, хотя бы по разу, да изменит.

В тот раз за картинку ее сполна вознаградил удивленный взгляд Давида: надо же, не ожидал от этой пигалицы! А когда обычно занудливый Желнораго с отеческой гордостью сказал: «Я ж тебе говорил, что она у нас талантливая», – то Таня готова была его расцеловать. Мужчины принесли водки для себя и сладкого вина для дамы, а также кучу консервных банок и свертков. Как у всех опытных расейских путешественников, у них имелась кое-какая посуда – Таня накрыла на стол.

То, что рано или поздно она останется с Давидом наедине, можно было просчитать с самого начала: все знали, что Желнораго не умеет пить. И он продемонстрировал это в классическом стиле – пройдя за сорок минут все три стадии опьянения с антиалкогольного плаката, висевшего в коридоре их конторы.

Сначала он стал фриволен и игрив – пьяница на этом этапе своего падения изображался на плакате обезьяной. Потом рассердился на что-то и предложил Давиду побоксировать, однако тот безмятежно отказался (как потом выяснилось, они с Желнораго знали друг друга еще по Архитектурному Институту). И наконец, несчастный танин начальник преобразился из «льва» в «свинью», столкнув свою тарелку на пол и поскользнувшись на ее содержимом.

Пока Давид укладывал его спать, Таня прибрала в номере. Будильник на тумбочке показывал девять – вечер только начинался.

Сначала они пошли к пруду кормить Утильду. Потом Давид отвел Таню к церкви и показал интересный подвал, обнаруженный им и Желнораго, пока она рисовала. Спускаясь по крутой лестнице при свете карманного фонарика, она взяла его за руку – и опять что-то опустилось в низу ее живота. В подвале они осмотрели кладку, и Таня пришла к выводу, что фундамент на сто пятьдесят лет старше, чем сама церковь. Когда она огласила свой вердикт, Давид неожиданно расхохотался, но не объяснил, что здесь смешного, а только непонятно заметил:

«Так меня, девочка, так меня, доктора наук!» (она потом догадалась, что он смеялся над ее глубокомысленным тоном). Они вылезли из подвала наружу.

Уже почти стемнело. Пронзительно пахло дымом, шедшим из труб домов (к вечеру стало прохладно – стоял сентябрь). Тускло светились окна, на улицах села не было ни души. «Полезли в колхозный сад за яблоками», – неожиданно предложил Давид. «Давайте!» – с энтузиазмом согласилась Таня (она все еще была с ним на «вы»).

Сначала Таня пошла на разведку (они решили действовать по всем правилам): засунув руки в карманы джинсов и насвистывая с подчеркнутой беззаботностью, она обошла сад два раза вдоль забора. Сторожа в наличии не оказалось. Потом они с Давидом десять минут просидели в кустах, препираясь по поводу плана дальнейших действий. Операция перелаза через забор также отняла кучу времени, ибо Таня зацепилась волосами за ржавый гвоздь и застряла на самой верхушке. Короче говоря, когда они оказались внутри ограды и начали рвать яблоки, было уже совсем темно. Тишь стояла невообразимая – собаки, и те не лаяли. «Не шумите! – прошипела Таня Давиду, возившемуся у соседнего дерева, – Что же вы такой неуклюжий!»

Она складывала яблоки за пазуху – те приятно холодили разгоряченное тело.

Из-за облачка выглянул месяц, и вдруг оказалось, что Давид стоит совсем близко – у той же яблони, что и Таня. Чтобы лучше видеть его, она отогнула мешавшую ей ветку. Давид ничего не говорил… и вдруг ей до смерти захотелось коснуться кончиками пальцев его губ. «Ты похожа на 'Леопарда'», – тихо сказал он. «На какого леопарда?» – не поняла Таня. «На 'Леопарда, выглядывающего из зарослей лиан' с картины Руссо, – пояснил Давид. – Такая же загадочная с примесью бессмысленности». – «Это почему же я бессмысленная?» – обиделась она, но Давид не ответил, а вдруг шагнул к ней и оказался совсем близко. Таня подняла голову, чтобы посмотреть на него… и тут он, наклонившись, легко поцеловал ее в обветренные губы. Она обмерла, а он обнял ее за плечи и еще раз поцеловал, и еще раз… и еще… Таня погладила его по курчавым волосам и, наконец, коснулась пальцами его губ – оказавшихся мягкими и теплыми. Они ничего не говорили, только целовались, а потом Давид взял ее за руку и тихонько потянул к забору. «Оставим яблоки в моем номере?» – не то предложила сама, не то спросила у него Таня.

Давид ничего не ответил, и ее отчего-то всю затрясло. Почти не разговаривая, они перелезли обратно через забор; не спеша, дошли до Дома колхозника. Когда они поднялись на второй этаж и подошли к двери люкса, ее колотила такая сильная дрожь, что трудно было попасть ключом в замочную скважину. Давид накрыл ее пальцы ладонью – ключ вставился – они вошли в комнату. Таня, не зажигая света, сняла куртку и бросила ее в кресло, потом повернулась к нему лицом. И тогда Давид обнял ее и поцеловал так сильно, что у нее перехватило дыхание и вспыхнуло лицо. Он расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки (она только дернулась, но ничего не сказала), затем вторую, третью, четвертую… «Сейчас у меня разорвется сердце», – подумала Таня и обмерла в ожидании. Но тут что-то пришло в движение в окрестности ее талии и… из-за пазухи вывалилось яблоко. Она взвизгнула от неожиданности и вырвалась из объятий Давида – а яблоки градом посыпались из ее расстегнутой до пояса рубашки.

Повалившись спиной на кровать, Давид зашелся в приступе гомерического хохота. Таня растерянно стояла посреди раскатившихся по полу фруктов, потом рассмеялась сама. Присев на край постели, она коснулась его руки и тихо сказала:

«Извините, пожалуйста». – «За что?» – удивился Давид. «За то, что так получилось». – «Глупышка ты, – с нежностью произнес он, потянул ее за руку и уложил рядом с собой. – Не бойся: тебе, скорее всего, больно не будет». – «А я и не боюсь, – спокойно отвечала Таня, поворачиваясь на бок и обнимая его за шею. – Теперь не боюсь, – oна несколько секунд сосредоточенно размышляла, а потом добавила: – После яблок».

Эти девять дней навсегда остались лучшими днями ее жизни – быть может, даже лучше тех двух недель с Малышом на Первом Ярусе. Она была молода и идеалистична, а одиночество еще не наложило когтистую лапу на ее душу. Впрочем, никаких иллюзий насчет Давида Таня не питала: знала, что женат и имеет двух сыновей, младший из которых двумя годами старше нее. И все равно она была счастлива – не от любви, а от полноты жизни. Она искренне верила, что влюблена, и когда Давид заметил, что любит Таня не его, а свою собственную молодость, то даже обиделась. Как же это она его не любит, когда все мыслимые атрибуты любви – налицо? Она старательно таскалась за ним по пятам, заглядывала в глаза, а также, купив электроплитку в местном сельпо, варила на ней такие обеды, что у Желнораго лезли на лоб глаза!… Что это тогда, если не любовь?!