Салман Рушди - Гримус Страница 42

Граф Черкасов встал.

— Прошу простить, — спокойно проговорил он. — Мне нужно ненадолго вас покинуть — пойду посмотрю, в чем дело. Пожалуйста, продолжайте обед без меня.

— Обязательное второе действие не заставило себя ждать, — заметила минутой позже Ирина. — Александр выйдет к нему, и минут пять они будут шумно препираться. Иногда мне кажется, что перед тем как закатить скандал, Мунши для храбрости заглядывает в свой винный погребок. Демагог, черпающий отвагу в нарушении собственных принципов, — не усматриваете ли вы в этом некую поэтическую иронию? — Ирина мелодично рассмеялась.

— Но что он кричит? — спросил Взлетающий Орел.

— Без конца выкрикивает «СВОБОДА», — отвечает Ирина. — При данных обстоятельствах требование курьезное и совершенно безосновательное.

В дверях прозвучал пронзительный и проникающий повсюду глас Мунши.

— Свобода! — продолжал выкрикивать он. — Свобода да разорвет свои оковы!

— Добрый вечер, — произнес голос Александра Черкасова.

— Завтра грядет заря новой эры освобождения, — ответил ему Мунши. — Сегодня закат эры хозяев. И только по этой причине для меня сегодняшний вечер добрый.

— Не желаете бокал вина? — учтиво предложил Граф.

— Благодарю вас, — нормальным голосом ответил Мунши и тут же снова сорвался на крик: — Трудящиеся устали истекать кровью! Очень скоро угнетатели познают ужасную месть! Грядет новая эра, говорю вам! Эра разрушения старого мира!

Ирина шепнула Взлетающему Орлу:

— Эта эра близится вот уже несколько столетий, — и она продолжила, уже обращаясь ко всем, чуть громче, чем следовало: — Вчера я прочитала чудесный рассказ. Хотите, расскажу?

— О да, с удовольствием! — с таким же наигранным пылом отозвалась Эльфрида.

Ирина надула губки и, соединив кончики пальцев, сложила руки перед собой, изображая глубокую сосредоточенность.

— В действительности это очень серьезное произведение, — начала она. — Главное действующее лицо в нем — Ангел Смерти. Бог посылает Ангела Смерти на землю, чтобы тот собирал здесь души умерших; проходит совсем немного времени, и Ангел обнаруживает, что с ним творится ужаснейшая вещь — каждая проглоченная им душа немедленно становится его частью. Оказывается, каждое умершее существо привносит в Смерть что-то свое, и потому та все время меняется. Великий Ангел впадает в отчаяние, смятение его растет, он начинает сомневаться в собственной независимости, поскольку все эти люди продолжают существовать внутри него; и тогда он возвращается к Богу и просит освободить его от столь тяжкой обязанности. И как вы думаете, что Ангел узнает на небе? А вот что: Бог, тоже утомленный своими обязанностями, желает умереть. Бог просит Ангела Смерти поглотить его, и, разумеется, Ангел не может отказать своему повелителю. Смерть поглощает Бога, и Бог умирает; но и Ангелу это далось непросто — его сердце разорвалось от усилия. Так все кончилось — очень печальный финал, так как Смерть узнает, что умереть она все-таки не может, поскольку во всей вселенной нет никого, кто смог бы поглотить ее. Не кажется ли вам, что рассказ очень миленький и остроумный?

Помолчав, Игнатиус Грибб ответил:

— Дорогая Ирина, — проговорил он, — для такой прекрасной наружности у вас слишком мрачный разум.

Но на Эльфриду, кажется, пересказ произвел впечатление — она погрузилась в глубокую задумчивость. Взлетающий Орел, не устающий удивляться двум своим новым светлокожим и прекрасным знакомым, даже забыл о скандале, разгорающемся в соседней комнате.

— Мне не понравился рассказ, — вдруг подала голос Эльфрида. — Он слишком точный, в нем все на местах и нет недоговоренностей. Кроме того, мне вообще не нравятся рассказы. Литература должна быть медленной и протяженной, как жизнь, должна иметь размытые края, незавершенности и больше внимания уделять частностям, а не большим формам. Жизнь по преимуществу бессмысленна — потому мне всегда кажется, что рассказы, основанные на одном глубокомысленном главном элементе, — это лукавство и коварное искажение действительности. А от искажения правды жизни посредством литературы недалеко до преступления, поскольку тем самым писатель может исказить и чье-то понимание жизни. По мне, желание видеть знаменательный смысл или подтекст во всем окружающем, в любом поступке, в любом событии просто ужасно!

Эльфрида замолчала, слегка смущенная своей речью, которая по сути дела напрямую противоречила строгой определенности ее жизни.

— Дорогая, ты приняла этот рассказ слишком всерьез. В конце концов, это всего лишь писанина, чья-то выдумка. По моему мнению, все это крайне легковесно. Пустышка. А коли так, то почему нельзя, невинной забавы ради, придать чему-то полную законченность, симметричную завершенность? Дайте же хоть иногда форму бесформенному лику жизни. Что скажете, мистер Орел?

— Я не стал бы утверждать так уверенно, — ответил Взлетающий Орел. — Все зависит от того, верите ли вы в то, что все малые круги мира неким образом соединены между собой, или нет.

— Нет, нет, нет и еще раз нет, — подал голос Грибб. — Вы совсем не так все поняли. Суть вот в чем: понятие «смысл» всегда связано со словом «нести». Так же понимают и термины «серьезный» или «важный». Эльфрида, считающая литературу весьма важным предметом, желает видеть ее менее серьезной и без обязательного стремления доказать и донести «смысл» явлений. В то же самое время графиня, которая смотрит на всю эту литературу, «писанину», рассказы легко, ждет от них отточенности и завершенности, считая, что авторы должны ваять из единого «бесформенного» глиняного кома жизни, вкладывая в него смысл и серьезность понятия. Таким образом наши дамы, по собственному мнению, представляя две противоположные точки зрения, противоречат сами себе. Все дело в семантическом подходе, если вы уловили мою мысль. Если рассказ претендует на серьезность, он должен быть внятным и завершенным. В противном случае допустимо обратное. И наоборот.

Игнатиус замолчал. Взлетающий Орел потерял нить его рассуждений еще где-то в самом их начале и, как он подозревал, Ирина с Эльфридой тоже. Повернувшись, он обнаружил, что граф Черкасов и Мунши уже появились в дверях гостиной. Внешность Мунши поразила его — пронзительный кликушеский голос вовсе не вязался в нем с густой бородой и солидной осанкой.

— Мистер Мунши зашел засвидетельствовать свое почтение, — объявил Черкасов. — Он сейчас же уходит.

— Я действительно зашел сказать, что ухожу, — подхватил Мунши, — но совсем не для того, чтобы свидетельствовать свое почтение. В особенности вот ему. — Мунши мотнул головой в сторону Игнатиуса Грибба. — Самодовольный лицемер — вот кто он такой. Ваши идеи, мистер Грибб, связывают нас по рукам и ногам. Вы идеологический оплот тирании. А теперь я ухожу, — закончил он, повернулся на каблуках и действительно вышел вон.

– Вот так, — весело заключила Ирина.

— О чем он говорил? — удивленно спросила Эльфрида. — Неужели он имел в виду, что опровергнутый Игнатиусом миф об острове Каф на самом деле правда?

— Я всегда знал, — подал голос Грибб, — что главный опиум для народа — это суеверия.

Взлетающий Орел продолжал рассматривать Ирину и Эльфриду. Черкасов принялся утирать лоб с еще энергичнее, чем обычно.

— Не обращайте внимания на его слова, — торопливо проговорил он. — У этого человека затуманен разум.

Грибб прав. Если только суеверия не основываются на фактах. Но даже отвергая суеверия, мы не освобождаем себя.

За стеной снова начали бить в гонг.

Ирина Черкасова встала.

— Если все уже закончили с обедом, — проговорила она, — то, думаю, вы извините нас, если мы вас покинем. Эльфрида?

Дамы удалились. Игнатиус, граф Черкасов и Взлетающий Орел перешли в соседнюю комнату, где у графа, очевидно, был устроен кабинет и спальня. Под сводами опустевшей гостиной по-прежнему разносились звон и грохот, производимые протестующим борцом за права угнетенных.

Взлетающий Орел был погружен в свои мысли — он думал о том, как бы половчее представить для обсуждения предмет своего основного интереса; присутствие Грибба позволяло завести разговор на эту тему почти непринужденно, тем более что, как он понял, граф предпочитал сводить свою деятельность в островном сообществе к роли скрепляющей печати.

— Я представляю себя историком острова Каф, — объяснил Орел. — Как вы понимаете, я очень долго жил без корней; и коль скоро я решил теперь пустить корни здесь, то для начала мне будет полезно как можно больше разузнать о городе. А также и о самом острове и о горе.

— Да, да, конечно, хорошая мысль, — отвечал граф.

— Кроме того, — продолжил Взлетающий Орел, — я хорошо работаю руками. Разбираюсь в механике и строительстве. За время своих странствий я много узнал. Буду рад предложить в К. свои услуги любому, кто решит построить дом или кому понадобится ремонт. Таким образом я смогу быстрее узнать людей.