Андрей Лазарчук - Любовь и свобода Страница 43

— Взять город под контроль. Это, как ты понимаешь, неизбежно. Дальше — с помощью твоего карабина или с помощью той здоровенной дуры, которая была у обезьяны, — пробить ворота туннеля. И уйти в Пандею.

— Джакч… — пробормотал Лимон. — Но это же… измена?

— Формально — нет, — сказал Маркиз. — Мы с ними не воюем, мы гражданские лица, мы, джакч, почти все несовершеннолетние. И называться это будет «действия в условиях крайней необходимости»…

— Ладно, — сказал Лимон, — обдумаем. Только не говорите пока никому больше. А то мало ли…

— Я их вижу, — сказала вдруг сверху Зее. — Человек пять или шесть. Идут вдоль склона.

— Думаешь, это те же? Что и вас тогда? — спросил Маркиз.

— Лиц не разглядеть, — сухо и язвительно сказала Зее. — Рук и ног тоже. Они просто вышли на снег в лесном камуфле.

— Вот так вот мы с ними и не воюем, — сказал Лимон.

— Ну, они с нами пока тоже… вроде бы трупов нет. Собирают информацию, это понятно.

— Вот ещё интересно, — сказал Сапог. — Помните, с чего вообще началось? Со слухов, что Пандея готовит вторжение. А теперь приходи, бери нас голыми руками… и что?

— Может, у них такой же джакч, что и у нас?

— Чтобы всех накрыло газовыми минами? Не бывает. И, кстати, шары не летают. Я уже несколько дней специально смотрю.

Массаракш, подумал Лимон, холодея внутри, а ведь наверное это действительно вторжение, и оно было успешным. Просто Пандея маленькая, оккупировать они могут разве что столичный округ… да-да-да, два-три города, основные дороги, военные базы, и всё, — а на нас хватает пары разведгрупп, которые пришли, посмотрели, ушли. И даже шары пускать не надо…

— Ладно, это пока нас не…

Лимон вдруг понял, что Сапог, Маркиз и Зее смотрят не на него, а куда-то за него и вверх. Тут же донёсся упругий хлопок и резкий свист, и Лимон, оборачиваясь, уже знал, что увидит: оранжевый след сигнальной ракеты.

Он ошибся: след был синий.

И тут же засвистел Сапог, сзывая всех на построение. Потом на поясе его запищала рация (и где они её только нашли?)…

— Да! — заорал Сапог сквозь хрип и шум. — Да, понял. Всё, сваливайте оттуда! Быстро!

Он повесил рацию обратно и повернулся к Лимону.

— Это Морк, командир. С ним два грузовика с бойцами. Я так думаю, прибыл на переговоры.

Глава двадцать четвёртая

— Почему так? — тихо спросила Зее.

Лимон помолчал. Мимо вели небольшими группками уже разоружённых бойцов Морка. Трупы самого Морка и его ближайших клевретов пока валялись посреди дороги.

— Понял, что… если заговорю с ним… то, может быть, не смогу. Лучше так. Потому что… В общем, не хочу я об этом.

— Я поняла.

— И больше ни слова, хорошо?

— Ни за что, — сказала Зее.

Подошёл Маркиз.

— Там это… Сапог Хвоста нашёл. Под брезентом.

— Живого?

— Нашёл живого…

— Скажи, пусть просто пристрелит, и всё.

— Точно? — спросил Маркиз. — И ни о чём не спросим?

— А что он может сказать?

— Не знаю. Мало ли… Всё-таки он из нашей группы…

— Он предатель, Маркиз.

Маркиз козырнул и быстро пошёл обратно.

— Хотя подожди, — сказал Лимон ему вслед. — Я сам.

Маркиз остановился. Медленно обернулся. Лимон поравнялся с ним, хлопнул по плечу и пошёл дальше — вдоль второго грузовика.

Грузовик был какой-то бесконечный.

У заднего борта, где был трап, стояли Сапог, Шило — и совершенно неузнаваемый Хвост. Он был одет в тёмно-зелёный полувоенный, а на самом деле чисто декоративный костюмчик из тяжёлого шёлка. Волосы по сторонам головы были сострижены, а оставшийся валик покрашен в ярко-оранжевый цвет. В ушах краснели здоровенные горские серьги не то с гранатом, не то с рубином, на шее висела толстенная цепь из серого металла. Лицо Хвоста уже было разбито, кровь текла из разорванной губы и из носа.

— Постой, — сказал Лимон.

Сапог опустил правую руку, продолжая левой прижимать Хвоста к борту.

Зря я пошёл, подумал Лимон. Он достал из кобуры пистолет и дослал патрон.

— За что? — прошептал Хвост. — Я ничего…

— Ты предатель, — сказал Лимон. — Ты провёл бандитов в наше расположение. Достаточно?

— Я не предатель, — ещё тише сказал Хвост. — Вы все куда-то делись… а там тоже наши, из класса, и Морк из нашей гимназии…

— Действительно из нашего класса? — спросил Лимон подошедшего Маркиза.

— Да, — тот кивнул. — Братцы-акробатцы и Угорь.

— Хорошая компания, — хмыкнул Лимон. — Два идиота и кошкодав.

— А что… мне… было… делать?.. Вас никого. Почему вас никого?

— Ты врёшь, — сказал Маркиз. — Мы ещё были в городе, когда ты смылся к Морку.

— Мне сказали, что вас убили. Вас не было нигде. Я искал…

— Если бы искал — нашёл бы. А ты просто пошёл к Морку.

— Он у Морка сосал, — сказал Сапог тяжело.

— Что? — Лимона передёрнуло.

— Это Морк такое правило завёл. Все, кто пришёл проситься в отряд, должны у него отсосать. Кто отказывается — тех в рабы.

— А ты… откуда знаешь? — спросил Лимон.

— Да всё тот же деревенский рассказал. А сейчас Угорь подтвердил. Я с ним парой слов перекинулся.

— Что, и Угорь тоже?

— Нет, говорит, это началось, когда мы в горы ушли, а наши, которые остались, решили двинуть к Морку. Вот он и решил покуражиться.

— Джакч… И что же ты, тварь, не пошёл в рабы?

— Там, думаешь, лучше? — Хвост совсем опустил голову. — Деревенские — они тоже… такие же… И вот что. Пристрелите меня сейчас. Потому что иначе… я вас убью. Застрелю, отравлю, битого стекла подсыплю… никогда не прощу, что вы меня бросили одного…

Лимон начал поднимать пистолет.

Хвост вдруг выскользнул из захвата Сапога, упал на колени и пополз на коленях к Лимону.

— Джедо, миленький, не надо, пожалуйста, ты не слушай, что я говорю, я ни за что, никогда… меня нельзя убивать, пожалуйста, у меня мамка, может быть, жива…

— Что? — спросил Лимон. Маркиз, стоявший за его плечом, опустился на корточки и спросил то же самое: — Что?

Захлёбываясь, Хвост заговорил:

— Я домой… заглянул домой, думал, она как все, а там прибрано и записка… что телеграмма от бабушки, надо срочно ехать… и чемодана нет, и вещей дорожных… это значит, мы только в лагерь уехали, а тут телеграмма, я же не знал… а машины утром часто ходят…

— Посмотри на меня, — сказал Маркиз. Лимон видел, как Хвост с трудом поднимает голову и таращится на Маркиза, а слёзы и сопли текут, не капают, а текут…

— Врёшь, — сказал Маркиз. — Только что придумал.

— Не-е-ет!!! — заорал Хвост. — Не вру!!! Честное стражницкое, не вру! Можно сходить и посмотреть! И записка… — он стал расстёгивать нагрудный карман, не смог, рванул и вырвал клапан вместе с пуговицей. — Вот! Я что, её специально…

— Дай, — сказал Лимон.

Он развернул листок. Тетрадный, в клеточку. Чёткий учительский почерк.

«Сын! Мне нужно срочно съездить к бабушке. Пришла телеграмма. Я думаю, мне понадобится неделя или чуть больше. Почти наверняка я вернусь оттуда раньше, чем ты из лагеря. Но на всякий случай, если вас отпустят раньше срока или я задержусь, будь умницей. Деньги в комоде. Обедать ходи в столовую, не ешь всухомятку. Если будут какие-то трудности, обратись к тёте Адарке или к Тюнрике, я с ними договорилась. Не забудь сменить постельное бельё. Обнимаю. Мама.»

— Правда, — сказал Лимон и протянул записку Маркизу. Услышал, как тот зашипел. Адарка Ремис, незамужняя тётка, у которой Маркиз жил…

А ведь у Маркиза отец и дед тоже могли уцелеть, подумал Лимон. Если их не расстреляли по горячке, то — вполне… Дед и отец Ремисы сидели в специальном лагере на западе, это был не каторжный, а довольно благоустроенный лагерь, и вообще они не считались заключёнными, а назывались «временно интернированными» — потому что Маркиз был не только по прозвищу Маркиз, но и по титулу. Старый аристократ. Дед так вообще был когда-то адъютантом последнего императора…

— Из-за тебя погиб Поль, его жена и дочь. Из-за тебя погиб Рашку, который хоть что-то понимал в происходящем. Ещё несколько человек, которых ты не знал. Из-за тебя умрут, наверное, наши раненые, потому что врачей нет, а все лекарства вы выгребли. И теперь из-за того, что твоя мать жива…

— А зачем ты велел лекарства сжечь?! — рыдая, выкрикнул Хвост.

— Я? — не понял Лимон. — Когда?

— Ночью! На шахтах! Я, между прочим, вас тогда не выдал! Узнал, но не выдал! А мог! В трёх шагах от тебя стоял, ты меня не видел! И сказал, чтобы машины сожгли! И стали жечь! А мы, между прочим, за лекарствами приезжали! Потому что у деревенских какая-то болезнь!..

— То есть ты и своих сдал, — сказал устало Лимон. — А знаешь что? Живи. Я скажу, чтобы тебя не трогали. И даже жрать давали. Только говорить с тобой нельзя будет. И когда всё наладится — убирайся. Матери что-нибудь соврёшь.