Крис Вайц - Мир юных Страница 44

– Расскажи о Старике, – прошу я. – Я слышал, как на пристани ты обсуждал его с одним парнем.

– А, тот парень чокнутый. – Капитан равнодушно жует рис. – Говорит, его знакомый видел Старика. Типа Старик вылечил от Хвори какого-то придурка. Еще говорит, Старик – ангел, посланный Господом для исцеления праведников.

– Фигня, – вмешивается Паук. – Старик никакой не ангел, ничего такого. Просто мужик, которого Хворь не берет. У него типа мутация. Иммунитет. А пацаны… Они его, короче, боготворят и слушаются во всем; думают, он – чудо.

– По родителям скучают, – добавляет Тео. – Они за любым потянутся.

– Никакого Старика нет, – бросает Кэт. – Его выдумали. Всем хочется верить, будто кто-то что-то понимает. Но это не так. Случившееся – полный бред, его понять нереально.

– Мрачновато. – Капитан окидывает Кэт оценивающим взглядом.

Та только смеется в ответ.

– Слушай, эти ребята – из южного Манхэттена. А ты-то откуда? – спрашивает он.

– А я из центрального, – без запинки отвечает Кэт. Поняв, что этого недостаточно, добавляет: – Я одиночка, пряталась от всех, нашла кучу консервов в ресторане.

Мне известно – она врет, и ребятам из Гарлема, наверное, тоже известно.

– Одиночка? – задумчиво повторяет Капитан. – Надо же. В нашем мире трудно выжить самостоятельно.

– А что, интересно, в других странах? – смотрит на него Питер. – В Европе там, Китае? То же, что и у нас?

– То же самое, – кивает Капитан. – Кланы, одиночки и море убийств. Кто раньше работал на земле или тяжело трудился, тем сейчас неплохо. Взять, к примеру, детей, которые до Хвори жили на мусорных свалках – на Филиппинах там или еще где. Им теперь небось рай. Зато те, кто привык к хорошей жизни… Тяжело им, дружище.

– Кроткие наследуют землю, – цитирует Питер Библию.

– Насчет кротких не знаю. Но мир должен принадлежать тем, кто раньше не шиковал. – Капитан беззлобно ухмыляется. – Потому-то Гарлем и станет у руля.

Вино кончается. Грязную посуду в небольшой клети окунают за борт – тут же налетает стайка серебристо-черной макрели, клюет объедки. Питер в шутку спрашивает про десерт, и Тео торжественно выносит пакет. Внутри – яблоки.

– Вот, у Солона взял, – смущенно говорит здоровяк. – Подумал, вдруг захотите.

Беру яблоко. Круглое, твердое, с длинным черенком и листиком. Кожица пыльная. Я тру ее, и она становится блестящей. Какой вкус! Еще лучше, чем вино. Фрукт сладкий, точно мед. Хрустящий, как морозное утро. Все молча чавкают, улыбаются.

Вокруг буксира сгущается темнота, и Капитан предлагает идти спать; он хочет отплыть с утра пораньше.

– Поставим охрану на носу и на корме. Через каждые три часа смена.

Мы с Тео вызываемся на первую вахту: он в задней части корабля, я – в передней.

Нос судна сильно задран. Если свесить голову через высокие перила, видно, как внизу плещется вода. Длинная веревка скрипит, точно лягушка-бык, то натягивается, то ослабевает.

Время еще детское, но через полчаса наблюдений ни за чем меня начинает клонить в сон. Впервые за все путешествие у нас наконец-то выдалась передышка, и мой мозг молит о пощаде, словно натруженная мышца. Снизу слышен храп то ли Капитана, то ли Паука.

Сзади раздается шорох, я резко оборачиваюсь, винтовка наперевес. Но это всего лишь Донна, стоит и судорожно ломает пальцы.

– Ты занят? – спрашивает она.

Чем, интересно? То, чем я хотел бы быть занят, мне недоступно.

– Не очень, – отвечаю.

– Можно я с тобой подежурю? Не спится.

– Хорошо.

Донна тоже опирается руками на перила, но делает это с трудом – слишком они для нее высокие. Она похожа на тощую кошку, которую подняли под мышки. Молчим, смотрим на берег.

– Я хочу извиниться, – наконец говорит Донна.

– За что?

– За… за библиотеку. Ну, когда ты мне признался, что… что я тебе нравлюсь.

– Я тебе не в этом признавался, – хмурюсь я.

– Ладно, ладно… Когда ты признался мне… – Она смущенно покашливает. – Признался мне в любви. – Донна стреляет в меня глазами и поспешно их отводит. – Получилось очень неожиданно. Мне нужно было время. Чтобы решить, как ответить.

– Для такого время не нужно. Тут все просто. Ты либо отвечаешь взаимностью, либо нет. – Теперь я бросаю на нее взгляд. – Да ничего страшного, Донна. Не переживай.

– Нет, чего! Чего страшного. – Она вдруг начинает тараторить взахлеб: – Я не знала, что ответить потому что удивилась я никогда не думала о тебе в таком смысле то есть я всегда тебя любила как родного. А тут вдруг ты такое говоришь и знаешь нужно время привыкнуть как глаза к темноте привыкают. Сначала ничего не видно и я забоялась. Ведь мы с Вашингом однажды делали такое что я даже вспоминать не хочу но ты по сравнению с ним настоящий мужчина и мне стало страшно вдруг я тебе разонравлюсь если мы и вправду друг друга узнаем ну мы конечно знаем но не так и вообще я говорила что я девственница? Вдруг ты разочаруешься а тут эта Кэт со своими сиськами и ты явно в нее втрескался боже зачем я все это говорю может затем что ночь такая мирная а у меня все равно плохое предчувствие и я боюсь мы все скоро умрем. А от такого короче говоря мозги проясняются вот я и решила без толку молчать я ведь тоже тебя люблю даже если ты меня больше не любишь скорее всего не любишь иначе не запал бы на Кэт а может это ты от злости на меня прости пожалуйста прости я тебя люблю вот так вот я тоже призналась.

Донна выпалила свою тираду, упорно глядя в воду. Доходит до меня не сразу. Пока я оторопело перевариваю услышанное, Донна поднимает испуганные, печальные глаза.

– Ладно, я лучше пойду.

Я хватаю ее за локоть, привлекаю к себе и целую.

Губы у Донны мягкие, сладкие, пахнут яблоком. Она закрывает глаза, обвивает меня руками за шею – сначала нежно, затем мы прижимаемся друг к другу сильнее, поцелуи становятся жарче. Как хорошо… Сейчас и умереть не страшно. Но тут я чуть отстраняюсь.

– Погоди.

– Что? – не понимает она.

– Ну… это. Я хочу сделать все правильно.

– То есть?

– То есть я должен… Не знаю, сказать Кэт. Расстаться с ней.

Звучит ужасно глупо.

– Ты серьезно? – спрашивает Донна. – Конец света наступил, а тебя совесть мучает?

– Ну, не то чтобы мы с ней были парой, она, может, и сама уже со мной порвала, не знаю. Просто она…

– Не надо о ней, пожалуйста, – грустно просит Донна.

В душе у нее явно идет тяжелая работа.

– Ну да, – наконец кивает Донна. – Ты прав. То есть в моем понимании неправ, но в твоем… Да. Это же ты. И ты такой… Я тебя люблю, так что… Хорошо.

– И я люблю тебя, – не очень оригинально отвечаю я.

Мы опять целуемся – не страстно, как перед сексом, а скорее нежно, как перед расставанием.

Остаток дежурства проводим вместе. Донна жмется ко мне, и я впервые чувствую себя счастливым.

В тишине вокруг нас сгущается темнота.

Донна

Спокойно. Спокойно.

Обалдеть!

В общем…

Я влюблена. То есть я и так была влюблена, но сама по себе. А теперь не сама, а вместе с ним. А он – со мной. Мы оба влюблены.

Я вдруг воспылала любовью ко всем на свете, даже к грудастой фифе.

Мне ее аж жалко. Звучит, конечно, чересчур благородно, но так и есть. В смысле, я не желаю ей ничего плохого. И, затевая разговор с Джеффом, я не хотела ее обидеть.

Все получилось само собой. Может, виновато путешествие на лодке? Особо романтичным его не назовешь, только нас в кои-то веки никто не убивает, никто не ест и не терроризирует. Даже ощущение чистоты появилось. Наверное, потому что на воде почти не слышна вонь разлагающихся тел, не знаю.

Когда мы отплыли от Манхэттена, я ненадолго заснула и увидела прикольный сон. Первый класс, мы играем сказку «Суп из топора». Забавно; может, нам в следующий раз и правда придется топор жевать, с едой-то туго.

Когда Джефферсон ни с того ни с сего заговорил о любви, я решила, что он чокнулся. Вот интересно, если начертить мысли двух знакомых людей на каком-нибудь графике с миллионом шкал (мышление – штука очень сложная), то сколько зигзагов этим мыслям надо сделать, чтобы пересечься в одной точке? Я вдруг ощутила с ним такую близость – с прошлым шестилетним Джефферсоном, с сегодняшним красивым юношей, – что история с Кэт показалась ерундой; и мои сомнения, говорить ему о своих чувствах или не говорить, тоже показались ерундой. Жизнь слишком короткая. Реально короткая. В общем, пошла я на палубу, посмотрела ему в глаза и сказала: «Джефферсон, знаю, сейчас не время и не место, но я люблю тебя больше всего на свете».

Не слово в слово, конечно. И может, не такими полными предложениями.

Но черт побери, иногда все получается! Кто ж ожидал, что я смогу потягаться с белокурым Ангелом Смерти? Я-то думала – в лучшем случае скину тяжелый камень со своей невпечатляющей груди. Вроде как эмоционально проблююсь. Ну да, звучит ужасно. Последние годы были такими погаными, что на хорошее я не рассчитывала. Просто разряжала пулемет.