Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1 Страница 46

– Конечно, Федор Лукич! Я поддерживаю! – женщина в синей блузе, с другого конца выкинула вперед руку. – И потом, главный спонсор… обусловил выделение миллиона… – она осеклась, срезанная взглядом Метелицы.

Ее отношения с этим человеком секрета не составляли, так же как их испорченность последнее время. На память пришел и недавний разговор с Полиной.

«– И не вздумай отказаться! И выкинь дурь из головы! Это самое важное решение года. Вот уж точно, сделка на миллион!

– Самые важные сделки мы заключаем с совестью, – ответила Лена.

– Не впадай в детство и не лицемерь. Всё стало прагматичнее. Пусть с совестью, но с выгодой.

– Выгоды в такой сделке нет. Иллюзия. А совесть никогда переговоров не вела – ты или продаешь свою, или покупаешь чужую. Между прочим, иные – по несколько раз в день.

– Вот даже как?!.. – озлилась тогда Полина, принимая сказанное на свой счет, – а и раздай всё, как мать Тереза…»

Они почти поругались.

Меж тем кабинет шумел. Повышенный тон сменялся вниманием к кому-то из говоривших, затем чей-то возмущенный голос требовал и упрекал… и вновь тон возвращался, чтобы повторить знакомый людям пустой круговорот.

Елена же Борисовна думала уже о другом. Привычная обязанность держать подчиненных в рамках вдруг отошла на второй план.

В год гибели отца ей часто приходила мысль о случае, в обиходе называемого «Сон матери Рылеева», широко известного в пределах интернета – бездонного кладезя не только эпатажных, да и вполне правдивых, но давно утерянных историй.

О том, как, вымолив в отчаянии выздоровление ребенка, женщина была вынуждена страшно пожалеть об этом. Что, в конечном счете, и свело ее в могилу. Она слегла еще до казни сына, уже взрослого, зная наперед бессмысленность попыток спасти. Увидев будущее, буквально по годам во сне… тогда, в его детстве. Когда, «показав» это будущее, ее спросили, не изменит ли «неразумная» своей просьбы.

Елена раз за разом вспоминала эту историю и тут же сталкивалась с вопросом: к чему? Будто она связывала, как-то затрагивала ее жизнь… Мысль неотступно следовала за раздумьями, становилась навязчивой.

Дочь Бориса Семеновича не верила ни в чудеса, ни в подобные истории. Случай же не вызывал особых сомнений, главным образом благодаря существованию документа, который и подтверждал увиденное Рылеевой, задолго до трагедии. Но история в человеческой, точнее, женской логике, не заканчивалась – помощь обреченным тоже становилась бессмысленна, если верить в правдивость документа. Бог выбирал лучший из возможных, гораздо худших исходов! Среди множества вариантов. И делает это сегодня! Выходит, «вытаскивая», спасая, мы вовсе не «возвращаем» кого-то к жизни, а лишь вмешиваемся в уготованную судьбу, не зная последствий такого вмешательства. Видя своими, порой безумными от горя, глазами только верхушку, звено из цепи событий. А не весь замысел. Ведь «обречены» они Богом! Мы выбираем слово «обречены». А может, спасены?.. от более страшного ожидаемого? Пушкин, Моцарт, Шуберт, Лермонтов… что ожидало их? Проживи они еще год, десять? Тот, кому известно всё, решил забрать их раньше времени… или, теперь выходило – ко времени. «Почему же мы помогаем? Почему тысячи и тысячи людей кладут здоровье, время, деньги на помощь? Не знают? Не читали? Не верят? Нет, здесь что-то другое. Ведь может и мы звено той же цепочки, к тому лучшему из возможных варианту? Стоп. А почему ты сама не задумывалась об этом раньше? До того как прочла? Ведь поступала так же. Или нет? – Елена усмехнулась.

«Чуточку другие расчеты тлели в твоей душе. Не в душе, а в голове. И не тлели, а разгорались», – поправил кто-то внутри. Тщеславие, пост главы фонда, влиятельные знакомства… И, конечно, легкое ощущение «легкой» недоступности в твой мир остального окружения. Такой статус позволял отвечать на все вызовы жизни.

Она вздохнула.

Ладно… и все-таки? Ведь многие делают это искренно. И тут ее осенила неожиданная догадка… не спасение важно и не его сроки… возможность или ненужность этого тоже определит ОН. Не наши усилия, поступки и стремления, а ОН, который и направляет эти усилия. Они нужны только нам. Себе. Нам самим, а вовсе не детям, больным, всем несчастным на этом свете. Если бы нужно было детям – отпадала бы помощь непонимающим, что это такое. Отсталым умственно, слишком маленьким, да многим подобным. Нет, стремления и поступки заменяют сон той несчастной матери явью… и нам. Так ОН доносит до сердца требуемое душе. Так изливает живую воду. И потому еще живем… не забирают… надеются «восхитить» к себе лучшими, нежели теперь. Поступая так, помогая им, мы сами переживаем их страдания, болеем вместе с ними, плачем и забираем частичку их слез, их боли, потому что они видят это. А когда кому-то больно так же как тебе, боль стихает, делясь и половинясь с держащими твою руку – не попустил Творец ее бесконечности, положил предел злу.

«Значит, все-таки легче не только им, а и мне», – подумала Лена и опять вздохнула. Покой наступил. Понимание пришло. Она снова была на заседании.

– Так! – голос обрел металлические нотки. Всё стихло. – Насколько мне известно, они в некотором смысле наши коллеги. Эти дети дают благотворительные концерты в тех же больницах, детских домах… Я убедительно прошу всех одобрить предложение о помощи.

Тон и выражение лица не оставили вариантов никому.

«Почему мне привиделось это?» – Метелица открыла глаза, мужчина, сидящий впереди, прихватил запястье стюардессы, не давая ей идти дальше. Та же, не глядя на него, вытянула свободную руку в сторону помощницы в глубине салона, делая знаки принести минералки.

«Господи! – Елена застыла. На дагерротипе, на том самом, который увез Андрей, двое мужчин умоляли женщину пойти с ними, но за руку держал ее один! Та же, именно в этом и было отличие от увиденного сейчас, стоя на коленях, обращалась к кому-то неведомому за кадром. Точь-в-точь такой же протянутой рукой! – отец что-то говорил, рассказывал очень давно о снимке… Но что? Что?!» – женщина в отчаянии до боли сжала губы.

Всё было бесполезно.

Москва встретила ласковым солнцем, будто обращая утренний сон в явь.

– «Сухаревская»? Так доедете до «Проспекта Мира», по кольцевой, и одну остановку в центр, – девушка повернулась к парню, и они чему-то рассмеялись.

Эскалатор поднимал одетые тела слишком медленно. Даже нехотя. Недовольство вызывали хмурые лица. «То ли дело в праздники, – думалось ему, – когда все нарядные, шумят, перекрикивая ладный гул подружек-шестерен… даже суета другая – веселая. И двести ступенек им нипочем – снуют вверх и вниз. Эх, стар стал… а ведь помню иные времена. Больше в людях-то солидности было… да и улыбок».

Вдруг он заметил «новенькую». Глаза той в растерянности бегали по щитам на стенах и лицам, но ничего не читали – это старик заметил сразу – ни слова на первых, ни мысли вторых. Голова женщины то и дело высовывалась и нетерпеливо посматривала вверх.

«Не просто торопится. По особенным делам… сразу видно, – механизм гулко пыхнул и удвоил скорость. – Помогу, – решил старик, – редкость большая по таким-то делам торопиться».

Очередь «хмурых» чуть качнулась назад, люди вздрогнули, поозирались, и всё пошло своим чередом. Будто ничего и не было. Простыми толчками их было уже не пронять.

Выбежав на поверхность, Елена увидела всё.

Две старушки прямо перед ней, те, знакомые еще по кемпингу, стояли у «Макдональдса» на «Сухаревской». Женщина отчетливо слышала каждое слово. Она попыталась двинуться вперед, но, как и тогда, во сне не смогла.

«Вчерась Полина-то опеть в церков ходила. Уж лет пять как не пропущает воскресной службы… все причашается», – первая, сухонькая, стояла к ней лицом.

Лена опустила глаза, заметила в руке струну, пошатнулась, но, с трудом устояв, оперлась на парапет.

«Вам не плохо?» – услышала она за спиной: мальчишка-студент в очках на носу и с гамбургером в руке уже скидывал на землю рюкзак.

– Нет, нет… мне не дурно, – и, удивляясь необычному слову, как и «неслучайности» всего происходящего, выдохнула. Сунув струну в карман, она тут же повернулась к старушкам, не замечая удивленного взгляда молодого человека на странный оборот в ответе.

– Вы обронили, – не отставал студент, протягивая тетрадку.

Лена машинально свернула тетрадь в рулон.

– А мне батюшка говорил, что Иуда тоже причастился… и хлеба вкусил, и вина отпил, – чуть понизив голос, продолжала первая старуха. – А с причастием в него вошел сатана. С причастием! Слышь?

– Да господь с тобой, Матвевна! – замахала руками вторая. – Скажешь тоже! С причастием! – спина суетливо закрестилась.

«Что-то я пропустила… отвлеклась, что-то не то, – мелькнуло в голове. – Стоп! «Матвевны» тогда не было! Была Глафера!»

Меж тем разговор продолжался.

– Так и есть, – обиделась собеседница, – батюшка-то шибко строгий был. Сказал, к нему готовиться надо, к причастию-то. Сокрушенным сердцем принимается… Сокрушенному от стыда, за жизть-то свою. Иначе опасно. А я-то, чего стыдиться, думаю. Посты блюду, свечки ставлю. Он и говорит: Мария Египетская, – старуха наклонилась к соседке, – всего два раза причашалась. В жизни-то. А ты, бабушка, о другом думаешь, раз не в чем каяться. Ступай, говорит… сегодня, – старуха вздохнула. – Давно уж это было. Да и батюшка тот помер…