Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1 Страница 47

– Так и есть, – обиделась собеседница, – батюшка-то шибко строгий был. Сказал, к нему готовиться надо, к причастию-то. Сокрушенным сердцем принимается… Сокрушенному от стыда, за жизть-то свою. Иначе опасно. А я-то, чего стыдиться, думаю. Посты блюду, свечки ставлю. Он и говорит: Мария Египетская, – старуха наклонилась к соседке, – всего два раза причашалась. В жизни-то. А ты, бабушка, о другом думаешь, раз не в чем каяться. Ступай, говорит… сегодня, – старуха вздохнула. – Давно уж это было. Да и батюшка тот помер…

– Да что же это!!! – в отчаянии закричала Лена. Прохожие обернулись. Некоторые в изумлении остановились. Она попробовала двинуться – попытка удалась. Через секунду бабульки удивленно смотрели на нее.

– Вы! Вы… – незнакомка на секунду затихла, будто колеблясь – начинать ли разговор. Всё выглядело необычно, невероятно…

– Что, мила́я? – подняла брови та, что стояла лицом.

– Вы… вы помните меня?! – наконец решилась женщина.

– А как же, душенька, как не помнить. Ты ж сегодня подходила.

Лена стояла как вкопанная.

– Как же сегодня?! Это было там, в кемпинге!

Бабка покачала головой:

– Всё интересовалась приютом. Как клещ вцепилась. Книгу каку-то спрашивала… эта… как ее, святые угодники… ымператрицыну. Точно! Пытала об Троицкой… Али не помнишь?

– А что еще?! Бабушка! – женщина пришла в себя. – Ну… вспоминайте!

– Да в себе ли ты, голубушка?! Приют искала. А чего искать-то, вона, – старуха кивнула на проспект Мира, – дом тринадцать. Так и сказала тебе. Там и был… до войны и после… Чудна́я ты какая-то нынче.

Тут она заметила тетрадку в руках женщины. Глаза старухи неожиданно сузились, губы что-то зашамкали.

– Я не поняла… повторите…

Бабка подняла голову:

– А струнка-то, струнка-то – ан уж в ручках девичьих! Искать не надобно. Ишь, как пташечка сжалась, – бабка кивнула на тетрадь. – А в кармане-то – вторая. Куды ж так много? Теперь без меня, милая, без меня. Тяни, коли не боишься…

Елена бросилась в подземный переход. На той стороне Садового, первые строения шли подряд и без номеров. Наконец, подняв глаза, она увидела на стене четную цифру: – «Дом-музей «Серебряного века», – губы зашевелились. – Брюсов, поклонник самоубийств… только самоубийств других, – женщина с досадой поморщилась, – опять он на пути…» Однако мысль уцепилась: «За внешностью, напоминавшей человеческую, по воспоминаниям современников, у Брюсова скрывалась «некая сущность без лица и названия». Сущность… О, боже, не отстанет… опусти глаза, прочь. Так, тринадцатый напротив. Надо перейти. Назад».

Она побежала обратно, думая о странном совпадении места и событий, которые происходили здесь, и связаны были с ней, в чем женщина не сомневалась, с ее появлением. Несомненно, придавая непонятную значимость такому появлению, подчеркивая «неслучайность» уже нового события, в новом времени, но в том же месте. Общим же была еще и она. Еще она… Место и человек. Оставалось соединить время.

Через минуту золотые купола стрелецкого храма поставили всё на место.

Старух уже не было. «Стоп. Прием остановил во второй раз. – Я что-то делаю не то. Зачем тетрадь? «Тяни», так, кажется, сказала сухонькая». Елена поколебалась и, словно подчиняясь чьей-то команде, медленно вытянула пружинку из свернутой тетрадки…

Динь-дон, динь-дон, запела вешалка с ремнями, но так и не появилась из-за легкого тумана, который скрыл всё вокруг.

Воздух запах лошадьми. Через минуту туман стал редеть. Всё преобразилось: дома стали ниже и неопрятнее, краски поблекли и облезлые низенькие фасады разошлись, уступая место пустырю. Уши наполнил непонятный гул.

Елена подняла голову: старинная неуклюжая башня из красного кирпича прямо перед ней уходила метров на двадцать ввысь. Там, наверху, из окна, похожего на бойницу, свешивался мужчина и махал ей рукой.

Она не успела всмотреться, как услышала позади:

– Барышня! Ну, что же вы, барышня! Куда ж в таком виде! Босиком бы еще! Давайте к нам, мы на Посад, как и все. Там и сышете родных… или кого уж потеряли. О, господи! Да кто ж сподобил-то одеть вас так?!

Среди грохота колес по мостовой, скрипа рессор и криков кучеров она слышала только этот голос. Он доносился из кареты, которая остановилась в десяти шагах. Женщина лет шестидесяти была там не одна. Личико молодой дамы с любопытством выглядывало из-за плеча.

– Маман! Надо же помочь! – ожило лицо. – Посмотри на обувку!

– Из гувернанток, поди, – первая нахмурилась.

– А, может, француженка? Так своевольно! – восхищенные глаза и улыбка выдавали добрый характер девушки.

– Ефим! Расселся! Помоги барышне! – мать недовольно посмотрела на козлы.

– Мы чаво? Мы зараз! – большой бородатый кучер, ловко спрыгнув, направился к ней.

Только тут Лена поняла, что стоит в грязи на брусчатке в осенних туфлях, а ее зеленый плащ больше напоминает запачканную попону извозчика.

– Где ж вещички-то ваши? Уж снег пробрасыват… кабы не мы… надёжа на кого?., хранцузы, что ль, подвезут? И так уж, вона, до первопрестольной, порази их гром… на плечах-то русских… Эх, да что говорить, барыня!.. – мужик подхватил ошеломленную женщину на руки и понес по грязи в карету.

– Накиньте же вот, накиньте, – молоденькая девушка, почти девочка, протягивала толстую шаль.

– Да ноженьки, ноги подоткни ей… Соня, – проворчала мать на еще одну барышню, сидевшую напротив.

Я Наташа, это маман, а ее зовут Соня, – первая кивнула на соседку. – Ростовы мы, а вы?..

– И то верно. Как величать-то вас, сударыня? – мать с укоризной смотрела на гостью.

– Елена… Елена Борисовна… – чуть слышно прошептала гостья.

– Как хорошо сложилось! – радостно заговорила дочь. – Правда, маменька? Веселее вместе… откуда вы? А что у вас за пружинка такая?

Женщина быстро спрятала струну в карман.

– Helene, значит… – почему-то недовольно вмешалась мать и бросила взгляд в окно. – Да бог с именем-то, неприятно оно нам, уж прости грешных… да не на всех Helene-то напасть, не супься, – заметив подавленность Елены, вздохнула она. – А вот что в кутерьме-то этакой делаешь, изволь признаться, – и выглянула просить кучера ехать.

Экипаж тронулся. Неожиданно дочь резко прильнула к окну:

– Мама! Мама! Посмотри! Посмотрите вон туда! Точно, точно! Это он, маменька!

– Да где? Кто? – вторая девушка наклонилась к ней.

– Смотрите, ей-богу, Безухов! – продолжала восклицать Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на большого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке. Тот, и странный старичок во фризовой шинели, который всё время озирался, направлялись к арке Сухаревой башни.

Ошеломленная Елена непроизвольно вжалась в спинку сиденья. Самый известный роман в мире она знала почти наизусть.

– Ей-богу, Безухов, в кафтане, с каким-то дядькой! Ей-богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!

– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости…

«Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру.

Но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других. Действительно… все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что-то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял старичка, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что-то, остановился. Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою».[4]

Наконец, экипаж остановился, Безухов подошел.

– Отчего вы не уезжаете? Отчего так расстроены? – Наташа сжала кулачки у груди и тут же переменила настроение. – И где же ваша шляпа… трость, – по-детски закрывая рот ладонями, скрывая улыбку, добавила она.

– Вот… остаюсь… необходимо… важно… Важное у меня дело… впрочем, не так… не то…

– Полно глупости-то говорить, сударь мой. Верно, в герои метишь, али как?.. – вмешалась мать.

– Что вы, графиня! Как можно… впрочем… я и сам не знаю, – стушевался Пьер. – Однако надобно-с что-то и нам… что-то… как все… всем народом… да разве ж это дурно?..

– Вот тебе, батюшка, мой старушечий совет, – твердо перебила та, пристально глядя на него, – брось всё это. Эка силища супротив Буанопарте собрана, да еще по десяти с тысячи набор довели, и то – бежим. Не твое это, Петр Кирилыч, дело. Шесток у тебя другой. Хоть и солиден в телесах-то, да другой. Добрый ты… батюшка. На войне не то надобно-с… ох, прости господи, – она перекрестилась. – А как палить-то начнут, так и себя забудешь, не только мать родную. Ну, посмотри на него, – старая графиня глянула на Наташу, кивая, – каков защитник выискался! Жаль, супостаты не ведают, а то вмиг разбежались бы!