Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле Страница 47

Разные итоги пророчили они, но «лети», – сказали оба. И отправился герой в нелегкий путь.

Но напоследок любящая Дайна дала мужу маленькое семечко, молвив при этом: «Отец мой, жрец Дайна, сказал, что это семя волшебное, но в чем сила его не открыл, иначе сила эта исчезла бы. Он сказал, что семя это может даже остановить тебя, но я тому не верю. Однако не теряй его, ведь в этом семени – часть твоего родного гнезда. А посади его лишь тогда, когда почувствуешь, что нет больше выхода. Так сказал отец, и кто знает, быть может, мудрость жрецов действительно поможет тебе».

Плача, упорхнула она прочь, а Кахар – полетел к неведомым землям.

Долго двигался он туда, куда подсказывало ему сердце. Ветер и деревья окружали его. Они переполняли его и изнутри. Ветер, деревья и звезды.

И вылетел он к страшному месту, где деревьев не было вовсе. То был город маака, убивающих ураний. Не успел он моргнуть и глазом, как двое воинов с огнедышащими луками в руках пленили его и бросили в сырую каменную темницу с решетками на круглых окнах под потолком.

«Мы умеем строить башни выше любых деревьев, – похвалялась перед ним дородная самка. – Ты же, дикарь, не достоин жизни, и сегодня будешь казнен».

Но ночью услышал Кахар шелест. И увидел за прутьями Лаэля. Друзья-советчики проследили за ним и пришли спасти его.

Ухватившись за прутья когтями, Лаэль сумел согнуть их так, что герой смог бы протиснуться меж ними. Сам же Лаэль для этого был слишком велик. Но крылья Кахара отсырели, и не мог он подняться к окну.

Впал было он в уныние, но зашевелился пол темницы, набух, а затем и разверзся. И оттуда выполз хвостатый Мерцифель, что-то сердито бормоча. Взобрался герой другу на мохнатую шею, поднялся тот на задние лапы, и оказался Кахар прямо перед окном. И вскоре уже летел он прочь от этого глупого и опасного места, сидя на белоснежной спине Лаэля.

А самка маака лопнула от злости.

Крылья Кахара обсохли, и дальше он двинулся сам. Лаэль же предупредил его: «Я не могу летать столь далеко от леса. Или вернись со мною домой, или впредь рассчитывай только на себя». Гордый Кахар попрощался с другом.

Вскоре увидел он под собой отвратительную сеть, под которой прячут свой город махаоны – город, похожий на исполинский мрачный термитник. Нечего было там делать герою и хотел он пролететь над городом незамеченным, но ринулись к нему снизу пущенные махаонами стрелы-крылодеры с вертящимися лезвиями на наконечниках. И поразила одна из них героя в крыло. И пал он на сеть, едва не разбившись.

Махаоны каленым железом пытали Кахара, опоив его лишающим воли колдовским зельем. И выведали они у него, где живет жизнелюбивое племя ураний эйни-али, и направили тысячу воинов, оседлавших злобных ящериц, чтоб стереть детей любви, избранников радости с лица земли.

«Ты искал большие деревья?! Выше звезд и луны?! – смеялся над ним военачальник, уходя убивать эйни-али. – Знай же, грязный дикарь, что нет нор глубже тех, что прорыл твой народ, и нет деревьев выше родных!»

И, услышал Кахар, что враг его слово в слово повторил сказанное прекрасной Дайной, и опечалился он, и понял, что неверный путь выбрал в гордыне своей изначально.

Издали заметили урании махаоново племя и сумели скрыться, оставив селение пустым. Махаоны не смогли найти их и в злобе до тла сожгли все деревья, в коих те жили.

Правитель же махаонов, не зная еще об этом и ни на миг не сомневаясь, что навеки покончено будет с ураниями, отпустил Кахара на волю, лишив его прежде крыльев. Чтобы жил он средь махаонов, как насмешка, неспособный продолжить свой род, неспособный даже подняться в небо.

Но поспешил Кахар в родное селение, в кровь разбивая ноги. А когда завидел в небе мчащееся обратно махаоново войско, смог укрыться и переждать.

А на месте цветущей родной долины, увидел герой лишь мертвую землю да пепелища. И нашел он убитую птицу и нашел обгорелую крысу.

Помутился рассудок Кахара. Встал он, плача, на колени, кляня себя за предательство, в коем виновен и не был вовсе, встал, причитая: «Мерцифель, Лаэль… Ничего, ничего у меня не осталось!..» Так рыдал он до наступления темноты.

Торчащие из земли уродливые корни и обугленные стволы окружали его. Месяц освещал ужасную картину запустения. Кахар не знал, что Дайна спешит сюда в надежде что муж жив и вернется. И помыслить он не мог, что она не убита махаонами. И внезапная диковинная идея обуяла Кахара. Перерыл он всю свою одежду и нашел подаренное Дайной семечко. И выполнил ее прощальное пожелание: зарыл его, орошая слезами.

А ночью началась в долине внезапная гроза. И почувствовал Кахар свежесть. И с невиданной скоростью в небо устремился светящийся ствол. И пульс его зеленой крови, совпадая с пульсом Кахара, мигал сквозь тонкую прозрачную кору. Столь высокого дерева не видел еще никто на свете. А на самой макушке ствола трепетал оранжевый бутон. Но вскоре он поднялся так высоко, что перестал быть виден Кахару.

И решил лишенный крыльев герой, что должен немедля узнать, что там – на самом верху. И не боясь соскользнуть в кипящую под ним грязь, петля за петлей пополз Кахар вверх по стволу. Был тот прохладен и покрыт короткими мягкими волосками…

Таковы волшебные умения жрецов ураний.

…А когда наконец достигла этого места усталая и промокшая Дайна, под невиданным деревом нашла она тело мужа – с обожженным лицом, но счастливой улыбкой на устах.

Ведь ствол этот цвел солнцем.

А назавтра его не стало.

Как и предрекал Мерцифель, нашел Кахар погибель свою. Как и предрекал Лаэль, слава Кахара стала бессмертной.

Горе тому, кто не умеет ценить любовь. Горе тому, кто не умеет ценить дружбу. Горе тому, кто не умеет ценить узы племени. Горе тому, кто мнит свое величие превыше всего.

Слава вечная безумным смельчакам».

Как и все в жизни ураний, легенда эта показалась Ливьен абсолютно нелогичной, но прекрасной. Стихи «Книги стабильности махаон» при всей своей мудрости и загадочности не шли с нею в сравнение по легкости и поэтичности языка.

А ещё, благодаря этой легенде, у Ливьен слегка отлегло от сердца. Оказывается, махаоны не впервые пытаются уничтожить племя ураний. Быть может, обойдется и на этот раз? Хотя вряд ли…

Эту, и множество других историй рассказала Санана Ливьен, и мало-помалу образованная самка маака окончательно влюбилась в нрав и обычаи «детей любви».

Тем больнее ей было сознавать, что племя это отныне, скорее всего, не имеет будущего.

Ливьен записывала и кропотливо редактировала эти тексты, надеясь когда-нибудь внести их в мнемотеку. Впервые за много дней она вспомнила свою гражданскую специальность и даже слегка пугалась этого: слишком уж безметежно протекали ее дни в последнее время, и это напоминало затишье перед бурей.

… – Значит, впоследствии ты все-таки помирился с родителями, – утирая со со щеки слезинку, спросила Наан, – раз Ливьен рассказала тебе эту прекрасную легенду?

– Я нашел ее в мнемотеке верхнего яруса, – покачал головой Лабастьер Первый.

4

«Не пытайся найти, только жди и верь,

Не пытайся себя понять.

Не пытайся пытаться, свой пыл умерь», –

Учит нас Первобабочка-Мать.

Если ты таков, никаких потерь

Не придется тебе познать.

Иногда император приносил в спальню Наан сосуд с жидкостью, которую он называл «напитком бескрылых». Светло-розовый, желтоватый или почти абсолютно бесцветный и прозрачный, как вода, напиток чуть пенился в чашах и играл в них мелкими пузырьками. Он был вкусен, утолял жажду, иногда приятно пощипывал во рту и всегда приносил расслабляющую эйфорию.

– Так не похожа на тебя, повелитель, та жадность, с которой ты скрываешь от бабочек секрет «напитка бескрылых», – заметила она как-то.

– Жадность тут ни при чем. История бескрылых знает слишком много случаев, когда они становились рабами этого напитка, теряли над собой контроль, совершали злодеяния…

– В это трудно поверить.

– Однако это так. В чрезмерных количествах этот напиток небезопасен, а ограничить себя способен далеко не каждый. Потому-то его секрет открыт мною лишь избранным. И прошу тебя, не утруждай себя поисками в моих действиях коварных побуждений. Уж лучше я сам поведаю тебе о них…

И он продолжил свой рассказ.

…Совсем по-иному, нежели с женой жреца, складывались отношения Ливьен с юной женой Лабастьера Шаллой. С одной из трех сотен его жен. Шалла сама нашла повод и момент для знакомства.

Каждый вечер, проснувшись от полуденного сна, Ливьен проводила на берегу протекаемого неподолеку от поселения ручейка, отлетев вместе с Рамбаем на почтительное расстояние вверх по течению – туда, где их не могли побеспокоить урании. Что может быть приятнее для цивилизованной самки, чем недоступное в городе купание на лоне природы?