Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле Страница 48

Рамбай не разделял этого пристрастия жены и сопровождал ее лишь из осторожности. Так, во всяком случае, утверждал он сам. Однако Ливьен подозревала, что есть и иная причина: ему доставляет удовольствие наблюдать за ней. Подозревала она и то, что он просто не умеет плавать, но уязвлять его самолюбие прямым вопросом не хотела.

Раздевшись и осторожно, стараясь не замочить крыльев, войдя в игривый поток она, словно несмышленая гусеница, принималась, повизгивая, плескаться в прохладной влаге, багряной рябью искрящейся в закатных лучах солнца…

Время от времени мимо, почти не опасаясь ее присутствия, неторопливо проплывали огромные серебристые рыбины, и однажды Ливьен из озорства ухватила одну такую за хвост и даже попыталась выволочь ее на берег. Рыбина принялась биться и извиваться, поднимая столб брызг. Встревоженный Рамбай подлетел поближе и, увидев в чем дело, кинулся на помощь. Но опоздал. Силы были неравны, и Ливьен уже отпустила ручейную тварь, только зря окорябав ладони.

А на следующий вечер Ливьен с удивлением обнаружила, что она – не единственная самка, пожелавшая искупаться именно тут.

Когда они с Рамбаем подлетели к своему излюбленному месту, там, по щиколотку в воде, уже стояла прелестная нагая девушка-урания. С точки зрения маака у нее были слишком уж узкие, почти мальчишеские, бедра и совсем неразвитая грудь. Но Ливьен не могла не признать, что и такая фигура по-своему красива. Она покосилась на Рамбая, и от того, как заинтересованно тот разглядывал незнакомку, у нее ревниво ёкнуло сердце.

– Спроси, кто она, и что ей тут нужно, – скомандовала она сухо.

Рамбай послушно произнес фразу на дикарском языке, а затем перевел ответ:

– О, мать моего мужа, мудрейшая. Вчера я случайно наблюдала, как ты пыталась рыбачить здесь. И сегодня я подумала, что могла бы научить тебя этому.

– Скажи ей, что я не нуждаюсь в ее обучении, – бросила Ливьен. Но вместо того, чтобы перевести сказанное ею, Рамбай возразил:

– Рыба полезна беременным самкам, а скоро их у нас будет много…

Ливьен подозрительно глянула на мужа:

– С чего это ты печёшься о них?

– Нашему сыну неведомо понимание чести, ведь он воспитан не ураниями и даже не маака, а древними бескрылыми, которые в злобе убили сами себя… – Ответил тот с нескрываемой горечью. – Что ж, тогда Рамбай будет кормить его жен…

Ливьен покачала головой:

– Ну, всех-то беременных тебе не прокормить. К тому же, думаю, не стоит нам судить Лабастьера слишком строго. Прав ли он, покажет результат…

Рамбай скривился:

– Непокорная жена моя спорит со мной всегда… Ладно… Знаешь ли ты, что наш чудо-сын Лабастьер приказал ураниям заготавливать провизию для будущих личинок? Он установил норму, и те, кто не выполнят ее, будут наказаны.

– Нет… – Ливьен была озадачена. – Почему никто не сообщил мне об этом?

– Мы – маака. Мы вне племени.

Ливьен помолчала, переваривая услышанное… Затем бросила Рамбаю, кивнув на молодую уранию:

– Ладно. Скажи ей, пусть учит.

Ловля рыбы оказалась на удивление увлекательным занятием.

Инструментом, которым пользовалась Шалла, была флуоновая нить, один конец которой привязывался к вбитому в берег колышку, а на другом имелась петля-удавка.

Шалла неподвижно стояла в воде и делала рывок в сторону рыбы лишь тогда, когда та, забыв осторожность, проплывала совсем близко.

Петля накидывалась рыбине на хвост, и чем энергичнее зверюга пыталась высвободиться, тем крепче удавка затягивалась.

Заарканив таким образом первую жертву, Шалла выбралась на берег и принялась, легонько подтягивая нить, наматывать ее на колышек… Через несколько минут рыба билась уже у самой кромки воды.

Тогда Шалла без тени брезгливости и, как Ливьен показалось, сострадания вспорола бедняге брюхо острым костяным ножом. Затем она опустилась перед ней на колени, закрыла глаза и нараспев произнесла несколько слов.

– Она благодарит ваших духов за удачную охоту? – поинтересовалась Ливьен у Рамбая.

Тот отрицательно помотал головой:

– Она просит у рыбы прощения за то, что пришлось убить ее. Она объяснила рыбе, что нужно кормить детей вождя.

– Мы тоже должны так делать?

Рамбай посмотрел на жену жалостливо, как на слабоумную:

– Никто не должен. Так – правильно.

Втроем ловля пошла споро. К полуночи они вытащили на берег еще двух рыбин. Ливьен вошла в азарт и рвалась продолжать, но Рамбай осадил ее:

– Больше не унесем.

Действительно, перетащить туши к лагерю оказалось труднее, чем поймать их. Зато интерес соплеменников Шаллы к улову был огромен. Рамбай объяснил Ливьен, что указ Лабастьера о заготовке пищи как раз вошел в силу, но выполняется пока с трудом. Самки-урании собирают съедобные корешки, ягоды и орехи, самцы – охотятся, а вот о рыбной ловле пока не вспоминали: традиционно рыба – не самое популярное в племени блюдо. Но как раз рыбалка – сравнительно легкий способ выполнить необходимый пищевой минимум.

И уже на следующую ночь к ручью отправилось целое полчище бабочек, а меж деревьев тут и там появились флуоновые нити с вялящимися полосками рыбной мякоти.

Шалла и Ливьен привязались друг к другу. Рамбай в качестве переводчика был им почти не нужен, так как они практически и не разговаривали. Шалла была слишком молода, и ей нечего было рассказать Ливьен. Сама же она интересовалась единственно собственной беременностью, и тут самки понимали друг друга без слов. Шалла ужасно гордилась, что по ее сведениям она зачала плод Лабастьера самой первой из всех…

И вскоре Ливьен принимала у нее роды… В племени разразилась «родильная эпидемия». Почти одновременно самки, большинство из которых были женами Лабастьера, принялись рожать личинок. Подавляющее большинство которых были, соответственно, гусеницами маака…

Все они были очень милы и игривы, все, как один, похожи на прелестную гусеницу, которой был когда-то Первый. Ливьен почти оттаяла. Все эти симпатичные малыши были ее внуками, а с гусеничкой Шаллы она, наравне с матерью, возилась день и ночь.

Рамбай же был мрачен, как туча.

– Милый, тебе он не нравится?.. – спросила как-то Ливьен мужа во время купания маленького внука. (Делалось это так: Шалла хватала беднягу за голову, Ливьен – за хвост, и они, не обращая внимание на сопротивление, тащили его в воду. Малыш верещал, дрыгал лапками и весело хохотал… Мать и «бабушка» сияли.)

… – Тебе он не нравится?

– Он – маака, – угрюмо ответил Рамбай. – Они все – маака.

– Ну и что? Ты ведь и сам – маака.

– Да. Рамбаю они нравятся. Но Рамбай жил в племени. Нашим внукам грозит беда.

– Брось, дорогой! – не поверила ему Ливьен. (Они с Шаллой тем временем вытащили чадо на берег и пытались обтереть его сухим шёлком, тот же отчаянно отбивался, извивался и взахлеб хихикал: гусенички крайне чуствительны к щекотке.) – Разве может кто-нибудь причинить ему вред? Твои соплеменники – добрейшие из бабочек!

– Это так. Пока дело не касается сохранения вида. Ты помнишь Большой Костер?

Да, Ливьен помнила гибнущих в костре влюбленных, которых вождь посчитал «неправильными»… И все же она не могла поверить, что над малышами нависла реальная угроза. Хотя она и заметила, что после рождения личинок урании стали как будто менее приветливы с ней. Но она списывала это на то, что у них стало больше забот…

– А ты спроси у Шаллы, есть ли для нее разница, кто ее дитя – урания или маака, – посоветовала Ливьен, уверенная, что та ответит отрицательно.

– Она – мать, – пожал плечами Рамбай и все же что-то произнес на языке ураний, обращаясь к Шалле.

Улыбка сползла у той с лица, и она отпустила гусеничку. Ливьен в одиночку не смогла удержать ее, и она опрометью кинулась в поселок. Шалла что-то коротко ответила Рамбаю. Помолчала, а затем добавила еще несколько фраз. Рамбай перевел:

– Она сказала, что я напомнил ей о боли в сердце. Она сказала, что любит своего ребенка, но только тогда, когда ей удаётся забыть, что он – чужой. Она сказала, что хочет еще детей, но только – ураний.

Сказанное было для Ливьен настоящим откровением. Хотя, конечно, ей трудно было представить, что чувствовала бы она сама, роди она, к примеру, махаона… Конечно же это невозможно… Но ведь случилось же подобное с тремя сотнями самок-ураний!

По приглашению Ливьен Шалла с малышом поселилась в ее дупле. Потому-то Ливьен и не осталась в стороне, когда в поселке разразилась предсказанная Рамбаем трагедия.

Однажды дневной сон Ливьен был нарушен истошным визгом Первого. (Так иногда по традиции маака Ливьен называла внука.) Вскочив, она увидела, что гусеничка неистово корчится, крепко прижатая к полу руками и коленями Шаллы.

Рамбай стоял рядом с беспомощным видом, и Ливьен, обращаясь к нему, испуганно закричала:

– Что она с ним сделала?!

– Она ни в чем не виновата, – ответил тот взволнованно. – Рамбай не спал и всё видел. Его никто не трогал. Он сам вдруг начал визжать и биться… Шалла держит его, чтобы он не навредил себе сам.