Людмила Бояджиева - Возвращение Мастера и Маргариты Страница 5

– Ты уверен, Мастер? – Маргарита рванулась к нему, как с подножки уходящего поезда, прильнула к незримой стене. – Уверен!?

– Уверен, – он распластал ладони поверх ее, прижатых к прозрачной преграде и озарился радостью: – Я слышу, как бьется твое сердце! Мы живы! Живы, Марго!

– Мы не можем потеряться… Нет! – кричала она беззвучно. – Правда!? Ведь правда?

Он заглянул в глубину ее зрачков и проговорил веско, чеканя клятвой каждое слово:

– Я найду тебя. Жди.

Порыв ветра разметал их волосы, парусом вздымая молочный шелк одежд, унося слова. Незримая сила тянула расставшихся в стороны. Ослепив, трижды сверкнула молния. Взорвался и раскатился стоголосый гром. Дождь хлынул стеной, скрыв сад, елки, кусты сирени, ирисы – все то, что должно было принадлежать им вечно.

– Помни! Помни обо мне, любимый! – кричала Маргарита сквозь бушующий водопад и чувствовала, что поднимается вверх, оторвав босые ноги от каменной ступени.

– Маргарита! Марго… – неслось ей вслед. Мастера уже нигде не было видно.

Зажмурившись в сплошном потоке ледяной воды, Маргарита летела все выше и выше, словно ныряльщик, поднимающийся из пучины. А когда открыла глаза, набрав воздуха в разрывающиеся легкие, туча была внизу – круглая, серебряная, нестрашная. Она таяла, подобно льдинке, и вскоре исчезла совсем, открыв островок. В его центре, в окружении садов и полян блестела красная черепица дома. За полянами поднимался частокол темных елей, а за ними – во все стороны простиралась бескрайняя ширь океана.

– Прощай, ласковый мираж Вечного приюта… Прощай, бессмертие!

Я приду! Я обязательно приду!

Ты только позови, Мастер…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Сентябрь в Москве выдался чудесный. Солнечно, как в Риме, тепло, как в Лондоне, а в Париже, что сознавать особо приятно, дожди и сплошные тучи. Обитатели российской столицы отдыхали у телекарты прогноза погоды, ощущая собственное преимущество перед членами европейского содружества. А когда ехали загород на свои участки, то смотрели только в сборник "Русские поэты о временах года" или в окно электрички на отдаленно–общий план, где плавно скользили одетые в багрец и золото перелески, широкие нивы и уютные поселения пейзан. При известном навыке медитации, умении отстраняться от досадной, впритык текущей реальности, можно было даже вызвать в себе чувство полного удовлетворения и глобальных позитивных перемен.

Впрочем, повышенное внимание к погодным условиям и природным явлениям свойственно людям праздным, не обремененным иными заботами. То есть тем, у кого ничего нет и не будет, или тем, кто получил от жизни все и навсегда. К последней категории любителей загородного проживания относился и Альберт Владленович Пальцев, имевший в ближнем Подмосковье комфортабельный до неприличия коттедж. Руководитель фонда "Культура и гуманизм" при клубе творческой интеллигенции "Муза", человек вдумчивый, тонко чувствующий, он не смог бы отличить ясеня от липы, не говоря уже об экзотических растениях, высаженных в его парке. Однако именно на пленэре решил устроить А. В. Пальцев судьбоносным солнечным днем чрезвычайно важную встречу.

В уютной гостиной, отделанной панелями необтесанного камня, обвешанной алебардами, аркебузами, пучками сабель, старинных ружей, шкурами тигров, головами клыкастых кабанов и рогатых косуль, встретились непримиримые враги, разделенные общей мировоззренческой несовместимостью личной неприязнь. Альберту Владленовичу удалось уговорить гостей, прибывших с персональной охраной, оставить секьюрити в гостевом павильоне, гарантируя сверхнадежную защиту. Лишь одного из них уломать оказалось не просто. Крайне левый общественный деятель Рамзес Свеклотаров – родной брат известного писателя Ивана Свеклотарова, так и не отделился от своего тесно державшегося стражника, словно связанного с ним общей пуповиной.

Юрий Кленовский – фигура на политической и финансовой арене чрезвычайно значительная, сочувственно ухмыльнулся краем сочного сионистского рта, окинув из–под тяжелых век впечатляющую пару – мелкого, сивенького вожака патриотических сил и мощного амбала за его спиной. "Мышь у подножия Фудзиямы" – тихо прокомментировал олигарх возникшую живописную композицию.

"Такого вшей зашибешь" – тоже вроде про себя, но довольно громко, шепнул в сторону неприятного ему патриота–экстремиста депутат Госдумы Перманентов. Свеклотаров сказанное услышал, медленно приблизился к длинному, жилистому, сильно напоминавшему Кису Воробьянинова в исполнении актера Филиппова, парламентарию, покачался на носках, воинственно задрав голову, но ничего не сделал. Только смачно плюнул на драгоценный арабский ковер, непосредственно к носку непрезентабельного депутатского ботинка и отошел к окну, прикрываемый с тыла амбалом. Тот на секунду задержался, одарил многообещающим взглядом тучного, кровь с молоком, Кленовскийа и хилого, желчь с "Жигулевским", Перманентова, давая понять, что историческая справедливость восторжествует: в один сильно прекрасный день Рамзес собственноручно превратит их в экспонаты для такой вот охотничьей экспозиции.

– А вот и отец Савватий! – поспешил к последнему прибывшему хозяин, разряжая обстановку. – Представлять, думаю, не надо.

Крупный, осанистый батюшка в безупречном облачении с массивным крестом и живописной марксистской шевелюрой, смиренно поклонился собранию и опустил очи долу, словно созерцая пышную каштановую, опрятно содержащуюся бороду. От него веяло чистотой и целомудренными церковными благовониями.

Присутствующие знали, что отец Савватий, являясь не последним лицом в Епархии, частенько представлял интересы Православной церкви в общественных и государственных собраниях. Как правило он выдерживал лояльно–центристскую позицию и старался не обострять противоречий. В напряженные моменты дискуссий батюшка уходил в себя и было ясно, что он со смиренной молитвой обращается к Господу. Взгляд у отца Савватия был многопретерпевший и сочувствующий, лицо – располагающее к исповедям, а молчаливость обнадеживала.

Удобно и весьма покойно расположил на витиеватом неудобосидимом диване внушительные телеса Курман Камноедилов – человек неопределенного, скорее все же, почтенного возраста и почтенной же репутации. С политикой Камноедилов соприкасался плотно в любых режимах и умел находить консенсус с фракциями разных конфигураций.

Внешность Каноедилова не оставляла равнодушной женщин, среди которых встречались как страстные поклонницы, так и злейшие врагини. Последние утверждали, что перекинутая от уха до уха через оливковый череп плоская смоляная прядь и узкие усики над улыбчивой губой скульптора – крашенные, и что именно с таким вот насмешливым изуверством умыкали предки Курмана беззащитных женщин. С позиции же здравой объективности, необходимо отметить, что заботливый семьянин лично никого не умыкал, направляя недюжинную энергию в творческое русло, а его произведения, украсившие Москву, оставляли у людей самого разного склада чувство глубокого потрясения. Особенно много противоречивых откликов вызывал монумент И. С. Шаляпину, поставленный на Стрелке, против возрожденного Храма. Отвергнутый Советами гений оперной сцены был изображен стоящим на попранных скипетрах и державах в тот момент, когда, отыграв спектакль, вдохновенно освобождал свою мощную фигуру от облачения "царя–ирода". Причем, в облике загримированного певца явно просматривались черты Ивана Грозного, а шапку Мономаха, он держал на отлете незабываемым движением Ильича, вдохновенно взметнувшего каменной (гипсовой, бронзовой) десницей свою, очевидно, не менее тяжелую для государственной головы кепку. В толкованиях скрытого смысла впечатляющей скульптуры, творческая интеллигенция изощрялась до безобразия, договорившись до того, что ваятеля больше заботило не увековечение образа великого артиста, а визуальная пропаганда в самом сердце столицы крайне опасных тоталитарных и шовинистических настроений.

Восседавший под блестевшими саблями Камноедилов с тихим умилением глядел в распахнутое окно гостиной, любуясь погожим сентябрьским днем и никак не реагировал на желание заговорить соседа по креслу, разглядывающего его старинные, усыпанные алмазами перстни.

– Обалденные цацки! Но у меня от бриллиантов чакры ноют, – напевно сообщил пренеприятнейший сосед, изогнувшись спиной с грацией обольщающей стриптизерши.

Бася был одет в затейливый шелковый блузон из коллекции своего друга Гальяно, высветленная шерстка короткого перманента облегали голову аккуратной шапочкой. Тщательный макияж, свидетельствовавший о серьезной подготовке к визиту, имел явный перебор по части пудры, но отличался общей сдержанностью. В паспорте известного шоумена, певца, танцора, режиссера значилось: Василий Кузьмич Телкин. Такая фамилия больше похожа на псевдоним сатирика–концептуалиста или воровскую кликуху. Бася же был нежен, изыскан, глубок. Как творец – начинен декадансом – его надломом, порочной экзальтацией. Как деятель, рвущийся к вершине власти на ТВ и эстраде неутомим, изобретателен, дерзок. Не голубое большинство вызывало у него чувства, которые испытывает римский патриций, созерцающий из–под мраморной колоннады стадо копошащихся в грязи вонючих рабов.