Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом Страница 50

Ради чего велись эти войны? Ради захвата рабов. Потом, когда место явного раба заменил наемный раб, войны велись ради денег для покупки наемного раба. У нас всю нашу историю сохранялось рабство, пусть замаскированное, но все-таки рабство. Главным рабовладельцем выступало государство. Оно присвоило себе все бывшие права рабовладельцев и, главное — право распоряжаться жизнью раба-гражданина. Посылать его на войну, заточать в тюрьму и т. д. Ну и, само-собой разумеющееся, право присвоения себе труда раба. Таким образом, основой нашей цивилизации послужили бандитские шайки Ромула и Хлодвига, Рюрика и Темучина. Суть одна и та же. От обычных уголовников они отличались лишь своими масштабами.

— Но они со временем трансформируются в правовые государства!

— Одни больше, другие меньше. Но основа остается — завоеванное право государства, как преемника банды, для осуществления насилия над населением. Это насилие теперь носит название управления. Более респектабельно, но суть прежняя.

— Но ведь управление является непременным условием любой организации.

— Самоуправление! Не управление, а самоуправление! И между прочим, этот путь, путь самоуправления был заложен с самого начала, в виде народных собраний, но потом, естественно, заменен на управление.

— Почему «естественно»?

— Ни один народ не может сохранить свою свободу, если будет угнетать другие. При низкой производительности труда и рабстве самоуправление неизбежно заканчивается захватом власти бандой и установлением диктатуры. Между демократией и диктатурой всю историю человечества происходит борьба. Но иногда силы демократического движения использует очередная банда для захвата власти. Что практически у нас и случилось. Во многих странах СНГ перед эпидемией. И история не послужила уроком. Помнишь, ведь Юлий Цезарь был сторонником Гая Мария и стоял во главе демократической партии. Гитлер тоже называл себя социалистом, национальным социалистом, и стоял во главе партии, которая носила название рабочей партии: национал-социалистическая рабочая партия. Лисистрат тоже родился в одежде демократа. Его дружина, вооруженная дубинами, чем-то напоминала штурмовиков Гитлера. Таких примеров в истории слишком много. Таким образом, замена самоуправления на управление всегда осуществляется при помощи вооруженной банды, а какое название она носит — не столь уж важно! Из уважения к предкам мы вежливо называем эти банды дружинами. В общем, как я говорил, это проторенный путь развития цивилизации, основанной на насилии.

Внезапно нашу беседу прервал дикий вопль.

— Что это такое?

Алексей вздрогнул и хрипло произнес:

— Это вопят несостоявшиеся предки сенаторов и князей. Их тут неподалеку прибили к забору.

Я заметил идущего по двору Кандыбу и подозвал его:

— Сколько они уже висят?

— Да часа два!

— Вы удовлетворены?

— Вполне!

— Тогда кончайте! Пошлите кого-нибудь прикончить. Так на чем мы остановились? Ах, да! Я говорил, что это проторенный путь. Так вот, после такой катастрофы неизбежна глубочайшая дезорганизация общества и бандитские шайки являются отражением процесса начала восстановления организации. Наша же задача состоит в том, чтобы не опускаться до истоков организации, а идти от достигнутого, хотя бы в социально-демократическом отношении. Если нас будет много, то мы сможем победить в этом соревновании. Поэтому в будущем мы будем выявлять такие шайки, освобождать рабов и уничтожать хозяев. Иначе мы потерпим неудачу.

— Итак, террор против террора.

— А разве это не оказалось эффективным в отношении собак? Когда мы перешли от защиты к нападению.

— Но это не собаки!

— Но и не люди! Я не считаю людьми тех, кто пользуется такими методами, как наш знакомый Можиевский. Пойми, Алексей, мира с насильниками не может быть. Если ты видишь насилие и не препятствуешь ему, ты сам становишься его участником. Поэтому террор против террора должен быть еще более беспощадным.

— Как это «еще более»?

— Мы преследуем разные цели. Если террор бандитов преследует цель запугать население и тем самым подчинить его, то наш террор преследует одну-единственную цель — физическое уничтожение банд.

— И ты не испытываешь ни малейшего сострадания?

— Не больше, чем сострадание к вирусу при введении пенициллина больному.

Наш разговор прервала длинная автоматная очередь. Алексей снова вздрогнул.

— А тебе не кажется, что сейчас мы уничтожили людей, которые, если твоя теория верна, могли быть полезными для общества. Именно они способны, пусть жестоким способом, не спорю, но повести за собой человеческое стадо из пропасти дезорганизации.

— Вот-вот! Стадо! Но сначала они должны будут сделать из людей стадо. А я как раз этому хочу помешать. Пусть люди останутся людьми. Тогда им не нужны будут такие пастыри. Пусть будущая цивилизация будет состоять из гордых, независимых и неуниженных людей.

Глава XXVI

ГДЕ ТВОЯ ПАНИ?

Осень в этом году выдалась теплая и длинная. Мы успели отремонтировать дома и расселить людей. Теперь Грибовичи превратились в настоящее село. Открылась школа.

В Совете было семь Трибунов. Трое новых — от переселенцев из усадьбы. Туда же ввели и Кандыбу. Мужик он был умный, прямой и держался с достоинством. Зима началась в конце декабря снежными вьюгами. Снега выпало сразу сантиметров двадцать. Беата прожила вместе с Ильгой и Виктором у пасечника недолго. Все вскоре стало известно. Да и не могло быть иначе. Когда вокруг столько женщин, невозможно сохранить тайну. После устроенного дома скандала, я каждый вечер, покончив дела, садился на своего гнедого жеребца и отправлялся ночевать на пасеку. Виктор с Ильгой представляли собой прекрасную пару и, по-видимому, сильно любили друг друга. О Марийке и дочке Виктор никогда не вспоминал. Я как-то спросил его, но он промолчал.

Такие вечера проходили в беседах и спорах. Спорили, собственно, мы с Виктором. Ильга и Беата слушали молча. Беата уже довольно сносно говорила по-русски, лишь иногда, при волнении, вставляла в речь польские слова. Внешне они сильно отличались: Ильга — светловолосая, с зелеными глазами, с фигурой, в которой девичья хрупкость обещала вскоре смениться дородностью зрелой женщины, Беата — тонкая станом, с темно-голубыми, почти синими глазами, оттененными длинными ресницами, такими же черными, как и ее спадающие густыми волнами волосы. Но это различие, когда они были рядом, чудесно гармонировало, дополняя друг друга, составляя удивительную целостность какой-то высшей красоты и изящества, не оставляя места для обычной в этих случаях зависти. Напротив, в их отношениях чувствовалось взаимное восхищение.

За окном выла вьюга. Тускло светила свеча на столе, потрескивали дрова в печи. Было тепло и уютно. Пасечник Афанасий ложился рано. Сестра Беаты в это время тоже спала.

С каждым таким вечером и следующей за ним ночью я все больше и больше привязывался к этой тонкой, черноволосой полячке. Это была натура страстная и требовательная, неистощимая в своих желаниях и фантазиях. Это увлекало и засасывало. Мы жили с ней в маленькой комнатке наверху, куда почти не доходило тепло жарко натопленной печи на кухне, где мы ужинали и проводили вечера. По утрам в нашей комнатке окошко покрывалось изнутри слоем льда. Но нам не было холодно.

— Ты каждый раз ведешь себя так, будто это последняя наша ночь, — как-то сказал я ей.

— Может и так.

— Почему?

— Катерина очень красивая!

Что я мог ей ответить? Сказать, что меня не тянет в семью — значило бы солгать. Беата своим женским чутьем это понимала. Сколько раз я ловил на себе ее тревожный взгляд.

Как-то вечером Виктор затронул эту тему:

— Помнишь, в усадьбе мы говорили о человеческом достоинстве? Ты еще сказал, что воспитание его — главное условие будущего?

— Помню! Ты мне тогда возразил, что есть два противоречия. Первое мы выяснили, а какое второе?

— Второе? Гмм… Вот ты мне скажи, может ли… — он замолчал.

— Ну говори же!

— Я к чему… — он видимо не мог сформулировать свой вопрос… — словом так, как может быть развито человеческое достоинство вообще, я имею в виду, всего народа, населения, если ущемлено достоинство большей половины человечества.

— Ты имеешь в виду женщин? — понял я его.

— Да, именно! О каком достоинстве женщины можно говорить, если она вынуждена делить мужчину с одной, с двумя, а то и большим числом соперниц?

— Согласен. Но что ты предлагаешь?

Виктор развел руками:

— В этом и беда. Мы понимаем неестественность положения, но ничего сделать не можем. А дальше, наверное, будет еще хуже. Ведь пока рождаются только девочки!

— Я не к тому. Я хочу тебя спросить, если в основу демократии ты ставишь достоинство каждого человека, то возможно ли при такой ситуации построение демократии? Если нет, то все наши потуги в этом отношении напрасны!