Константин Рольник - Расстановка Страница 54

— А зачем? Вы мне нужны именно таким, Пенкин. Ну, ну… Не разевайте рот от недоумения, мезлянская ворона залетит! Вот вам номер моего кабинета в мэрии. — Дареславец протянул визитную карточку. — Когда у вас будет суд? Через две недели, так?

Пенкин устало кивнул.

— Встретимся на этой лавочке, за три дня до суда. Побеседуем. Это в ваших интересах. Ну, а теперь — до свидания. Надо спешить, уже обеденный перерыв кончается. Вот черт, сорвалась проверка на заводе…

"Да, именно так все и было" — вспомнил Дареславец — "Я тогда вернулся в мэрию, а остолбеневший торговец еще полчаса не мог прийти в себя. Сидел на лавочке, оттирая пот со лба. Уж я-то видел из окна кабинета. И к остановке шагал, пошатываясь от страха. А чего бояться? Небось, теперь не боится. Скоро начнет подпольную работу. Деньги на уплату штрафа мы ему дали тогда. Матери помогли, достав лекарства. Разрешение на торговлю выдали. Фортуна! Выехал бы я на десять минут раньше — и пропал бы молодой человек. Сколь безжалостны правила игры… А кто установил их, кто виновен? Правящая верхушка, кто же еще!"

Валерий сокрушенно вздохнул и нажал на акселератор.

Разговор подпольщика Рэда с художником Юрловым прошел как по маслу, без неожиданностей. Художник поведал, что пару лет назад назад его старый друг и коллега отправился в Моксву на выставку "Осторожно, рабославие!". Это культурное мероприятие, проходившее в музее при поддержке умеренных либералов, было направлено против попыток господствующей церкви навязать свое мнение обществу. По мере реставрации капитализма, рабсийские церковники наглели с каждым днем. Из-под маски религиозной организации, ранее вопившей о "гонениях", коим она подверглась в революционные годы, высунулась волчья морда организованной преступной группировки, торгующей водкой и табаком при льготных налогах. Кроме того, она покрывала фашистские организации. Она разносила ложь, будто подлая и преступная рабсийская власть якобы происходит от бога. Она лезла грязными лапами в государственный бюджет и в систему образования. Все это и высмеивали прогрессивные художники в своих картинах. Они напоминали обществу, что по конституции Рабсия остается светским государством. Показывали, как опасны попытки церковников навязать народу средневековую идеологию. Никто не предполагал, что выставка завершится погромом. Штурмовики-свинхеды, благославленные рабославным жрецом, явились в павильон на четвертый день ее проведения, и начали все крушить. Музею был нанесен ущерб в несколько тысяч гроблей, испорчены экспонаты, порваны холсты. Друг Юрлова, вложивший огромный труд в написание картины "Церковный сход в Туроградской области", заслонил холст своим телом — и получил по голове смертельный удар бейсбольной битой. Правительство Рабсии решительно встало на защиту погромщиков и убийц. Подняли вой фашистские и церковные издания: "Черная центурия", "Шутрмовик", "Рабсийский кулак". В Государственную Дурку фашистские мерзавцы организовали присылку сотен писем от обманутых ими людей, где художники всячески очернялись. В результате уголовное дело возбудили не против фашистских убийц, а против организаторов выставки. Художников стали вызывать на допросы. Подстрекатель убийц — "духовный отец", благословивший погромщиков, был представлен в прессе чуть ли не героем. Происходящее показало уровень влияния клерикальных сил, исходящую от них угрозу и полную безнаказанность гадов. Законные методы борьбы против них были бессильны.

Похоронив старого друга (тело его было доставлено в Урбоград), Юрлов поначалу начал было пить, чтобы заглушить боль и черную меланхолию. К ней он и до трагедии был склонен, ибо тонко чувствовал всю ложь и несправедливость жизни под игом верховника Медвежутина. Знакомство с Артемом Зерновым в арт-салоне "Кентавр" стало, однако, переломным в жизни художника. Под влиянием Артема, Юрлов бросил пить, ибо наконец нашел выход из жизненного тупика. Он решил примкнуть к подполью, чтобы способствовать уничтожению церковников и фашистов. Привлечение художника к революционной работе было делом недолгого времени. Однако, как и парикмахер Белкин, сам Юрлов был неспособен к насилию. Он не мог видеть воочию чужих страданий, даже если страдали законченные негодяи, чьи муки художник считал вполне заслуженными. Рассудок говорил одно, чувство — совсем иное.

Возмущаясь режимом, художник не стеснялся в выражениях. Но груб Юрлов бывал лишь на словах, внутренне же — миролюбив. Рэд учел эту черту его характера. Он поставил Юрлову мирную задачу: еженедельно, каждую средовицу, отправляться в городской парк — писать пейзажи на пленэре; утром спуститься по заброшенной лестнице к реке, в лесополосу; подойдя к опоре ЛЭП, взять литературу из рюкзака, с места закладки. Спрятать сверток в этюдник. Оставить рядом сигнал успешной выемки — пачку из-под сигарет "Флора". Подняться вверх, незаметно вынуть сверток из этюдника и положить между рамой и холстом одной из картин. Затем Юрлов продолжит писать пейзаж, а картину с литературой "купит" у него в 11–00 студент училища искусств Скороходов.

Этот молодой приятель Юрлова, также сочувствующий подполью, взялся быть распространителем подпольной прессы. Всей городской богеме было известно, что наряду с учебой Скороходов подбирал картины по поручению городских галерей и музеев. Он был сведущ в живописи: несмотря на молодость, считался признанным экспертом. Принеся картину домой, Скороходов должен был вынуть литературу из-под рамы, а затем распространить по городу.

Однако об этой миссии Скороходова заговорщик не осведомил Юрлова. Каждый знал только свой участок работы. Рэд соблюдал главный принцип — адресность. Он сказал художнику, что за передачей картины будут наблюдать подпольщики. Поэтому в случае опасности Юрлов должен перед приходом в парк одеть на шею красный шарф или платок — его сигнал поймут. Был обговорен и пароль, по которому Юрлов должен узнать связника — в случае, если режим работы изменится или Юрлов раздумает помогать повстанцам.

— Как я могу раздумать?! — возмущенно вскричал Альберт Юрлов — После гибели друга я в самих словах "бог" и "религия" вижу тьму, мрак, цепи и кнут![17] Кто же отразит натиск этих мракобесов, кто встанет железной стеной на их пути, как не вы, мужественные повстанцы? А я буду чувствовать себя последней сволочью, если вам не помогу… Тем более, насилия от меня вы не требуете… Помочь вам — мой долг перед погибшим!

— Я понимаю ваши чувства. Но все же помните, что наша организация добровольна — устало повторил Рэд, в который уже раз — А кроме того, обязан предупредить и о том, что помощь подполью уголовно наказуема.

— Да пусть они меня хоть распнут, хоть на костре инквизиции сожгут! — воскликнул Юрлов, потрясая кулаком — Я им не раб божий, я свободный человек и художник! Лучше умереть, чем пойти на самоубийство разума, к которому ведут церковники, фашисты и их покровитель — верховник Медвежутин! Чтоб он сдох!

— Разделаю ваши пожелания — подчеркнуто спокойно ответил Рэд — Только не стоит так волноваться… Меньше слов, и больше дела!

— О да, конечно! Я увидел свет в конце тоннеля, теперь моя жизнь осмыслена — уже смирнее, но все еще взволнованно ответил художник — Борьбе с этими тварями я посвящу остаток жизни! Спасибо вам, мне есть ради чего жить в беспросветной тьме этой подлой эпохи, чтоб ей пусто было…

— Не отчаивайтесь. Вскоре эта эпоха может смениться иной, куда более вдохновляющей. Жму руку, дружище! Удачи вам!

Художник Юрлов ушел.

Подполковник Доброумов был не только ученым. Курируя секретный институт, Никита часто выступал в роли администратора и своеобразного сыщика-кадровика. Он имел право вести розыск. Не уголовный, кончено. Речь шла о поиске научных кадров, необходимых для решения конкретных задач. В их числе был и проект "Нанотех-Анпасс" — подбор пароля к компьютерной сети, управлявшей миниатюрными машинами неизвестного назначения. Изобретателем этой сети был Алексеей Левшов, давно погибший.

"Проблему надо решить. И как можно скорее! "— подумал Доброумов — "Кинуть на нее все силы. Ибо ставки в этой игре неизмеримо выросли ".

Такой вывод Никита сделал из вчерашнего разговора с доктором Борисом Тулинцевым, известным специалистом по бионике. Тулинцев начинал научную карьеру в одной лаборатории с Алексеем Левшовым. Доброумов познакомился с Тулинцевым пять лет назад. Вообще-то, подполковник собрал уйму сведений о сотрудниках и знакомых погибшего изобретателя, но все они замыкались, когда он пытался выяснить специфику его лаборатории. Этот заговор молчания Доброумов сначала объяснял тем, что каждый из ученых давал в свое время подписку о неразглашении государственной тайны. На это наслаивалась и застарелая неприязнь интеллигенции к РСБ. Тулинцев был приятным исключением. Пять лет потратил Никита на то, чтобы завоевать симпатии ученого, сделаться его другом. И вот наконец, вчера состоялся решающий разговор. Выяснилось, что загадочная сеть важна не только в деле обороны страны, но и способна осуществить переворот в судьбах планеты. Если верить словам Тулинцева. А не верить им у Доброумова не было оснований.