Сергей Пономаренко - Час Самайна Страница 54

— Кто ты и откуда? Чем занимаешься, где работаешь? Ведь я только и знаю, что ты учишься в университете на вечер­нем, — решив, что время пришло, спросила Женя.

— Из Ярославской области, деревенский, в шестнадцатом году, в двадцать лет, попал на фронт. Сразу принял сторону большевиков, член партии с девятнадцатого. Воевал, был ра­нен. Учился на рабфаке, сейчас в университете. Живу в ком­нате, вдвоем с товарищем.

— Но ты же где-то работаешь, раз учишься на вечернем? Николай замялся, покраснел и еле выдавил:

— В ГПУ.                           

Это показалось Жене удивительным. Она не могла предста­вить себе Николая в роли «карающего меча революции» — он был такой домашний, хозяйственный. Еще через месяц Николай перебрался к Жене, и вскоре они узаконили свои отношения. Свадьбу не справляли, просто потихоньку расписались, взяв свидетелей со стороны, поскольку не хотели приглашать своих сотрудников. Фамилию Женя оставила свою. О изменившемся семейном положении она поставила в известность только Барченко, и тот не преминул как-то вечером их навестить. Николай ему не понравился, но он не стал распространяться на эту тему, лишь, вздохнув, посмотрел Жене в глаза.

— Анюте нужен отец, — сказала она, прочитав молчаливый вопрос-упрек.

— Каждый выбирает свое болото, — медленно произнес Александр Васильевич. — Извини, Женя. Просто желаю тебе добра и счастья. А он... Дай Бог, чтобы я ошибся...

Хроника Плачущей Луны. Яков Блюмкин. Октябрь 1929 года

В день праздника Шмини Ацерет[23], когда правоверные евреи собираются в синагогах и молятся о дожде дающем и поминают умерших, Яков Блюмкин вспомнил, что он еврей и обратился к Богу, так как больше рассчитывать было не на кого, а положе­ние у него сложилось катастрофическое.

Всего полтора месяца назад, по возвращении с Ближнего Вос­тока и доклада членам ЦК партии о работе агентурной сети в Тур­ции, Египте, Сирии, Ливане, Иордании, Палестине, которой он руководил, сам товарищ Менжинский пригласил его на обед к зависти коллег-сослуживцев, небезосновательно полагающих, что за этим последует новое назначение, а значит повышение. Знакомый по Одессе, сын сапожника, Меир Трилиссер, а ныне всесильный руководитель иностранного отдела ГПУ и прямой его начальник дружески хлопнул его по плечу и заявил:

— Далеко пойдешь — если под ноги смотреть будешь! Смот­ри, Яша: на гору трудно взобраться, но легко упасть! Тогда Блюмкин рассмеялся и сказал, что после ледяных гор Тибета ему уже ничего не страшно.

А вот сейчас ему было страшно, и даже очень! Наверное, страшнее еще никогда не было, хотя за свою тридцатилетнюю жизнь он перевидал столько, что на дюжину человек распре­дели, а все равно будет много. Уже больше месяца он изгой, скрывается, боится показаться в своей четырехкомнатной квартире в доме партийной номенклатуры, по соседству с Лу­начарским. Все получилось глупо, случайно, когда встретил в Константинополе Троцкого. После воспоминаний и довери­тельной беседы Лев Давыдович напрямик спросил: «Ты со мной или против меня?»

Что Блюмкин мог ответить? Конечно, как и прежде, он рав­нялся на Троцкого и не верил, что столь сильная личность может сойти с политической арены. Яков помнил, как целые армии шли в бой с именем Троцкого на устах. Не один месяц он прора­ботал под непосредственным руководством Льва Давыдовича, выполняя работу его секретаря, начальника охраны, референ­та, редактора рукописей и просто собеседника за кружкой чая.

Изгнанник Троцкий дал ему несколько заданий и просил передать две книги жене и младшему сыну. Блюмкин догады­вался, что эти книги не настолько безобидные и несут в себе инструкции по организации оппозиции сталинскому режиму. Знал он, что Троцкий, придя к власти, этого не забудет. Как не забудет, если Блюмкин не выполнит задание — это ему тоже «зачтется». Куда не кинь, всюду получался клин. И Яков при­нял решение...

Для выполнения поручений Троцкого ему пришлось поколесить по стране. И тут он допустил смертельную ошибку — рассказал о встрече с Троцким Радеку, опальному «троцкисту». Радек испугался и заявил, что это очень опасно. Блюмкин ясно понял, что Радек его выдаст и теперь он пропал. Проще было заставить замолчать Радека навечно, но пришел Смилга. Вы­ход оставался только один — скрыться. С тех пор он мечется, ночует у знакомых, паникует и не знает, что делать. Неделю тому назад, на праздник Суккот, который евреи празднуют в честь спасения в пустыни, когда Всевышний взял иудейский народ под защиту, он явился в Москву. Может, Всевышний возьмет под защиту и его, ведь для этого требуется значитель­но меньше усилий, чем спасать целый народ.

Ему вспомнились 1918—1919 годы. Тогда он был в подобном состоянии, за ним охотились, ему приходилось скрываться, постоянно менять внешность, использовать врожденные ар­тистические данные. Но то была щекочущая нервы игра, в ко­торой, выиграв, обретал многое, а проиграв — терял только жизнь. А зачем ему жизнь без славы, почета, денег, женщин? И даже страха — но не своего, а окружающих? Вернуться к полунищенскому существованию, которое было ему уготовано по факту рождения, когда он в юности не мог учиться в ешиботе из-за отсутствия денег?

Деньги многое решали в его судьбе. В далеком восемнадца­том году, приехав в Москву, он, еще никому не известный, внес крупную сумму, привезенную с Украины, в кассу партии левых эсеров и сразу смог получить доступ к высоким должностям в ЧК. Получил шанс и воспользовался им благодаря своей энергии, уму, настойчивости. После деньги и близость к влас­ти помогли стать своим в петроградской и московской лите­ратурной богеме, пользоваться благосклонностью красивых женщин, вести шикарную жизнь в голодной стране. Порой они помогали выполнять задания, ведь люди падки на деньги, как рыба на приманку. И сейчас деньги должны были помочь более действенно, чем молитвы Яхве.

Во время последней заграничной командировки, под видом странствующего персидского купца Якуба Султанова, еврей­ского антиквара из иранского Азербайджана, он, выполняя работу резидента, заодно сколотил себе солидный капитал в иностранной валюте на продаже раритетов — книг, рекви­зированных ГПУ в еврейских местечках Украины. Основную часть капитала Блюмкин предусмотрительно припрятал в на­дежном месте за границей, а то, что привез с собой, должно было помочь ему вернуться назад.

Заветный чемоданчик с американскими долларами по при­езде в Москву он оставил на хранение у Жени Яблочкиной, которая, как Яков считал, после вербовки в «сексоты» была полностью в его власти и боялась огласки. Блюмкин не оставил чемоданчик Лизе, нынешней и настоящей своей любви, которой доверял, но не настолько. Женю он знал уже много лет и был уверен, что она не заглянет в чемодан, а вот Лиза наверняка не удержалась бы от соблазна. Увидев там много иностранной валюты, неизвестно, как бы она себя повела, ведь еще не знает о серьезности его намерений по отношению к ней. Лиза была молодой, красивой, умной, хозяйственной, страстной в постели, верной — что ему еще нужно? Он уедет с ней на Кавказ, и они вместе перейдут границу: он знает, где и как, ведь одно время был уполномоченным ГПУ по Закавказью. Первое время по­живут в Турции, он осмотрится и решит, что делать дальше. Только бы выбраться из этой страны!

Всю неделю Блюмкин прятался у знакомых, не ночуя дваж­ды в одном и том же месте, и старательно обходил Лизину квартиру: вдруг за ней следят, ведь о их романе, начавшемся полгода назад, возможно, разузнали, хотя Яков старался тща­тельно его скрывать, словно предугадывая нынешнюю ситу­ацию. Демонстративно афишировал свои связи с Леной Великановой, объяснив Лизе, что так нужно для дела. Она умная, все понимает и главное — в этом он не сомневался — любит его. Он вспомнил, как в Украине в девятнадцатом у него была тайная любовь — Женя Яблочкина, благодаря которой ему удалось избежать мести левых эсеров. То же самое он хотел сделать и сейчас с помощью Лизы.

На улице Блюмкин заметил за собой слежку, с трудом ото­рвался от нее, уйдя проходными дворами, и запаниковал.

«Надо найти на время какую-нибудь надежную квартиру с телефоном, успокоиться и связаться с Лизой. Выяснить, как у нее обстоят дела, и уходить. Больше оставаться в Москве опасно», — решил он.

Всю неделю, что провел здесь, он сомневался, принимал противоречивые решения, хотел даже связаться с Трилиссером и добровольно покаяться, но так и не решился. Обнаруженная сегодня слежка показала, что он «затянул» время, упустил момент. Оставался только один выход — бегство из Москвы, из страны Советов.

На этот раз он пришел на квартиру Идельсон, жены худож­ника Фалька, и застал там небольшое общество. Веселье было в полном разгаре. Его встретили с радостью. Журналист Борис Левин, вскочив, обнял и облобызал его, а потом предложил всем вместе пойти в ближайший ресторан. Пьяная компания подей­ствовала на Блюмкина, как красная материя на быка, — у него сдали нервы. Вытащив револьвер, он объявил, что никто не по­кинет этой квартиры без его разрешения, если не хочет полу­чить пулю в лоб. Блюмкина знали как человека, у которого слово не расходится с делом. Рассказывали, что в прошлом, будучи в Тифлисе, он повстречал, напоил своего приятеля, зна­менитого поэта Сергея Есенина, и тут же чуть не застрелил, когда тот не так посмотрел на его даму.