Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты. Страница 56

— Поразительно, — льстиво сказал Дауге.

— Дрянь, — сказал Страут сердито. — Старье допотопное.

Второй год просим отрегулировать биомеханические манипуляторы — нет, они там все, видишь ли, усовершенствованиями занимаются. А ты здесь потей: манипуляторов десять, а рук у тебя всего две. Черт бы их побрал.

Он вытер лоб платком — запахло хорошими духами. Рукоятки манипулятора тихо покачивались над его головой.

— Понял? — спросил Быков.

— Это была разгрузка? — сказал Дауге.

— Это была разгрузка, — сказал Алексей Петрович. — А сейчас будет погрузка.

Дауге помолчал, затем сказал:

— У нас на Марсе тоже есть манипуляторская.

Алексей Петрович засопел.

— А загрузка производится внутри, на складе, — сказал он.— Весь грузовой отсек, трюм, сменяется, как обойма. Он стандартный. Есть недостаток. Жилой отсек обнажается, и в прошлый раз у Михаила взорвались консервы, которые он забыл в чемодане в своей каюте. Михаил тайком нарушал режим. А я и не знал.

— Бедный штурман, — сказал Дауге.

— Тресковая печень. Они взорвались вместе с чемоданом, и все это прилипло к стенам, мгновенно замерзло, конечно, но потом растаяло.

— И ты заставил его вылизать стены языком? Ты, старый пират.

— Вроде того, — согласился Быков. — Я устроил ему разнос а-ля Краюхин. Он слишком толст для тресковой печени, наш штурман.

Страут снова взялся за манипулятор. Загрузка заняла несколько больше времени. Надо было точно подогнать сменный этаж, и это было довольно трудно. Страут пыхтел, и постанывал, и принимал самые невероятные позы. Быков и Дауге молчали, чтобы не сболтнуть под руку, и только раз Дауге пробормотал с благоговением: «Он сейчас встанет на голову». Потом Страут упал в кресло и сипло сказал:

— Так нельзя. Здесь, черт возьми, нужны биоманипуляторы.

Быков и Дауге почтительно молчали. Правда, Быков вспомнил, как десять лет назад грузили «Хиус-2»: несколько дней протаскивали десятки тонн груза через игольные ушки четырех люков. И на загрузке было занято человек сто рабочих и уйма всевозможных механизмов. Но Быков промолчал. Если человек на работе потеет, и пыхтит, и поминает черта, и багровеет — значит где-то что-то уже не соответствует своему назначению.

В репродукторе послышался знакомый тенорок Михаила Антоновича:

— Валя, — сказал он. — Отлично. Мне ничего, кажется, не придется регулировать. Спасибо вам, Валя.

— На здоровье, Михаил Антонович, — вежливо сказал Страут. — Пожалуйста, уводите «Тахмасиб». Сейчас на разгрузку подойдет «Викинг».

— Да-да, конечно, — торопливо сказал штурман. — Сию минуту. Еще раз, большое спасибо.

— Не за что, — с великолепной небрежностью сказал Страут.

Быков поглядел на Дауге.

— Спектакль окончен. Если хочешь, посмотрим «Викинг».

— Юрковский меня ждет, — с сожалением сказал Дауге.

— Тогда пойдем.

— Диспетчер, диспетчер, — каркнул вдруг репродуктор.— Дис из кэптн Кавамото. Корэ ва Кавамото сэнтё да.

— Йес, кэптн Кавамото, — быстро сказал Страут. — Тэйк зэ форт эмбаркмэнт, уан-уан-фифтин, бэйзтуонисэвен. Репит…

— Мы пошли, Валентин, — сказал Быков. — Спасибо.

Он поднялся. Дауге тоже поднялся.

— Спасибо, — сказал он.

— Не за что, - сказал Страут.

— Кавамото я хорошо знаю, — сказал Дауге Быкову. — Он работал у нас на Марсе.

Они услыхали, как Страут, кончив повторять цифры, крикнул им вслед:

— На ваш Марс я не пошел бы даже Десантником.

— Все ясно, — печально сказал Дауге и закрыл дверь.

Начало опять не нравится Авторам. Неизвестно, почему Стругацкие решили отказаться от этого варианта, но я считаю, что в данных текстах они отошли от первоначального образа Быкова.

Не может Быков «Страны багровых туч» — служака-военный, несколько неразвитый эмоционально (вернее, эмоции у него столь глубоко спрятаны, что даже Авторам не дано проникнуть в его душевные переживания), всегда ровный и внешне отстраненный тип — превратиться за десять лет в этакого чувствительного, нервно-эмоционального рохлю.

Стругацкие перескакивают через встречи персонажей и начало полета и пишут еще одно начало, которое ближе к окончательному варианту, но еще присутствуют в нем ранее задуманные персонажи: Коля Ермаков и Сусуму Окада…

Проснувшись, капитан Быков долго глядел в низкий потолок каюты и старался вспомнить, что ему снилось. Снилось что- то хорошее и печальное, и очень далекое, чего уже совсем не помнишь наяву, — не то милая девушка-студентка в белом платьице, не то весенняя ночь над туманной рекой. Сон вызвал забытые непривычные ощущения, неясные и приятные, и Быкову хотелось удержать эти ощущения. Но они медленно уплывали вместе с обрывками сна и наконец исчезли совсем. Быков полежал еще немного, затем огорченно крякнул и поднялся.

Он проспал четыре часа, пора было заступать на вахту.

Он принял два душа, водяной и ионный, прибрал постель и задержался у стенной ниши с книгами. Управление корабля было полностью автоматическим, вахта сводилась к периодическому и выборочному снятию показаний контрольных приборов, поэтому межпланетники обычно знакомились на вахте с книжными новинками по своей специальности. Быков взял «Теорию времени и пространства» — сборник статей крупнейших физиков. Книжка вышла недавно, перед самым стартом «Тахмасиба». Быков не успел прочесть ее и сейчас, бегло листая исписанные незнакомыми формулами страницы, подумал, что это будет нелегко. Сборник открывался статьей академика Сусуму Окада «Введение в сигмарный анализ». Быков понятия не имел о сигмарном анализе, однако знал, что без него в теории времени и пространства далеко не уедешь. Он вздохнул, сунул книжку под мышку и, застегивая пилотскую куртку, вышел в коридор.

В коридоре было пусто. Дверь в кают-компанию была открыта, и оттуда доносились голоса.

— Не могу назвать этот ход удачным, — сказал голос академика Окада. Голос был скрипучий и показался Быкову противным.

— Посмотрим, — отозвался голос Юрковского. — Посмотрим, господин Окада.

Окада и Юрковский третий день играли партию в четырехмерные шахматы. Эту сумасшедшую игру, в которой доска и фигуры существовали лишь в воображении и в четырех пространственных измерениях, выдумал, наверное, сам Окада. В первый же день после старта Юрковский предложил академику сыграть в трехмерный морской бой, выиграл четыре партии из пяти, и теперь академик брал реванш. Он играл в уме, а Юрковский после каждого его хода изводил на схемы и расчеты целые тетради. Радиооптик Шарль Моллар предлагал биться об заклад, что Юрковский сдастся не позже двадцатого хода.

Дауге был уверен, что Юрковский продержится тридцать ходов, но биться об заклад не предлагал.

Быков вошел в кают-компанию. Окада сидел в низком кресле и курил сигарету(1), лениво перелистывая журнал. Сусуму Окада был профессор, действительный член Академии Неклассических Механик, лауреат Нобелевской премии и премии Юкавы.

[(1) И здесь курильщики! Если бы у Лозовского из «Извне» было с собой курево, он бы и Пришельцам в их звездолете надымил. — В. Д.]

У него было еще несколько степеней и званий, которые трудно запомнить с первого раза. Он считался крупнейшим специалистом в асимметричной механике и был стар, как Мафусаил. Говорили, что он лично знал Юкаву и видел Тодзё за неделю до казни. Этому было легко поверить, стоило поглядеть на его сморщенную физиономию и лысый, в сером пуху, череп. Никто не знал, что ему понадобилось на Амальтее, и борт-инженер Жилин высказал чудовищное предположение, что престарелый академик будет строить на спутниках Юпитера фантастические «вечные» двигатели времени, о которых много писали в последнее время в связи с достижениями асимметричной механики.

Юрковский сидел за столом и грыз карандаш. Лицо у него было хмурое и решительное, и он торопливо перебирал листки записей. На его плече, вцепившись шестипалыми лапами в материю пиджака и задрав страшную прямоугольную голову, сидела марсианская ящерица Варечка. Ее полуметровый, сплющенный с боков хвост, свисал вдоль бока Юрковского и был темно-синим — под цвет костюма Юрковского. Планетолог вывез ее из пустыни Большого Сырта три года назад и всюду таскал за собой. Ящерица была безвредной и совершенно ручной, но имела отвратительную привычку укладываться спать на диванах и креслах, где немедленно принимала цвет и узор обивки. В результате никто теперь, не исключая и самого Юрковского, не садился на диван или на кресло, не похлопав предварительно по сиденью ладонью.

Когда Быков вошел, Варечка повернула к нему голову, задрожала морщинистой кожей на горле и медленно мигнула.