Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1 Страница 71

«Появилась позже?., боже, какая разница?» – Полина отвернулась.

Вдруг в углу сцены что-то шевельнулось. Она резко повернула голову: какая-то девушка в нарядном платье наклонилась к мальчику, сидевшему на ступеньках в партер, и тут же выпрямилась. По-прежнему стоя к партеру спиной, она что-то делала руками. В следующее мгновение Полина зажала уши – зал разразился выкриками: – Решайтесь! Решайтесь!

И вдруг всё стихло.

«Нобелевская премия по литературе – услышала она, – вручается Борису Акунину, в миру – Григорию Шалвовичу Чхартишвили, за последовательное и упорное противостояние…»

Аплодисменты заглушили концовку.

Странная пара в карнавальных костюмах – мужчина и женщина, – оставив свои «неподвижные» контуры на прежнем месте, выскользнула из них и направилась к той, что секундой раньше стояла спиной и которая уже смотрела на приближавшихся.

– Он спит! Ваша светлость! – успела разобрать жена Валентина Львовича, среди шума, прежде чем ахнула: девушка была ей знакома.

Всё, что произошло дальше, напоминало коллективное сумасшествие, которое Полина наблюдала уже с каким-то отчаянным безразличием.

Ее вдруг охватило нестерпимое желание, чтобы всё это осталось чужим, сторонним, стало отголоском чьей-то другой судьбы, судеб или событий. Желание снова услышать те ровные, безучастные звуки музыки которые пропали, и которые «пропажей» своей, придали ситуации «разорванность» и уродливость. Супруг исчез, женщина рядом сошла с ума, листья, паутина… и Лена! Лена на странной сцене! Сцене чего?! А люди… можно ли было так называть тех, кто бесновался вокруг?! Где, в каком зале давали это представление? И для кого? Какой пласт изгибистого, неспокойного времени ее жизни, дал сбой? Что нарушила она в нем, или чей потревожила? Мысли пронеслись, обдали холодом спину, и распрощались с нею, оставляя одиночество, занавес и усталость. От беспомощности Полина тихонько заплакала.

Два Андрея

Наташа повернулась на шум и тут же вскрикнула.

Князь Андрей открыл глаза, в изумлении пытаясь подняться на локтях – в дверях избы, тех самых, в которых каждую ночь виделась ему смерть, заявляя о своем приближении скрипом, но не решавшаяся тронуть его до времени, стоял Безухов. А вот боль не делала никакого перерыва – рот приоткрылся, и стиснутые зубы уняли в подбородке дрожь.

– Ах, лежите! Лежите же! – Ростова, чуть касаясь плеч дорого ей человека и не решаясь перевести это «чуть» в усилие, с отчаянием снова посмотрела назад. – Господи, Петр Кириллыч, как вы здесь?! Откуда? Ну, пройдите же, он ждал вас… ждал… ну помогите же! – Ее глаза увлажнились.

Это не были слезы радости, не были и отчаяния, но они стали тем вымученным всплеском сил, которых уже не было у Наташи, и которые берегла на страшную минуту. Вот и сегодня она держалась до последнего. Последним оказался Пьер.

Тот быстро подошел и, растерянно, скорее, по привычке, оглядевшись, придвинул стул. Брови раненого дернулись, подобие улыбки скользнуло по лицу, губы снова задрожали.

«Синие… синие губы… отчего такие синие? Зачем всё это?» – думал Пьер, не понимая происходящего, а оттого и не делал, что предписано было в таких случаях. Он лишь молча смотрел на друга, пытаясь найти оправдание видению, уличить его во лжи, отринуть. Наконец шок прошел.

– Как он? – прошептал Пьер. – Неужели так плохо?

– Плохо, Петр Кириллыч, плохо! – залепетала Наташа, вытирая слезы.

– Пить… – левая часть лица князя дернулась.

– Я сейчас, сейчас… он бредит… – Наташа быстро поднялась и, продолжая смотреть на раненого, бесшумно перебирая ногами, засеменила к двери.

– Ну… вот и я… как же так? Где? Я слышал… да, да, я слышал… – Безухов поморщился, подбирая слово, – о несчастье, но мне говорили – не страшно, совсем не опасно. А лекарь… что говорит лекарь?., впрочем, не то, не то…

Он взял руку Болконского, и странное чувство от прикосновения к бледной коже, запавшей между фалангами пальцев, белеющих бугорков костяшек, начало снова отдалять его от друга. И бледность, делавшая того еще более беспомощным, чем казалось минуту назад там, у двери, передавала эту беспомощность уже Пьеру. Он, большой и здоровый мужчина, переменивший два экипажа, гоня и покрикивая на извозчиков… вдруг потерял всё, что нёс, что хотел, на что надеялся… даже как-то обмяк и сник от встречи, которую ждал, представляя совсем другою. Живя теми прошлыми ощущениями силы и уверенности князя Андрея, которых, как казалось, всегда недоставало самому, его снисходительной, но доброй надменности, душа Пьера не могла смириться с безжизненной, мучительной безысходностью, что наполняла комнату, висела в ней, не отпуская от себя ни слов, ни мыслей, ни движений.

– Спасибо… тебе… – услышал он и наклонился к раненому.

– За что? Боже мой? Князь… о чем ты? Всё образуется, вот увидишь. Да, да, непременно образуется! – быстро проговорил Пьер. – А я, знаешь, хочу остаться в Москве, я буду в него стрелять… и не отговаривай! – тихо вскрикнул он, видя смятение и вопрос в глазах Болконского. – Не отговаривай!.. – испугавшись чего-то, повторил Безухов, и его рука застыла в воздухе. – Молчи! Молчи… – прошептал он. – Я должен, я не смею, я так решил… понимаешь, князь, я счел долгом, обязанностью, а сейчас, видя всё это… их, – он кивнул за спину, – и вообще… такие жертвы, такие жертвы!.. – мужчина замотал головой и опустил ее. – Я не отступлю… поверь… смогу, да, да, смогу… Впрочем вздор, всё вздор… я ведь не за этим…

– Не вздумай, граф… оставь… не тем ты должен… – лежавший говорил на удивление ровно, хотя с усилием и тяжело дыша. – Одно дело у вас, – он перешел на вы, – вот… их не оставь… – глаза вместе с едва слышимыми словами обращены были к двери.

– Вам, наверное, нельзя говорить, – сделав то же самое, пробормотал Безухов, – не велят, графиня расстроится…

– Оставь, – повторил Болконский и сглотнул, – это решать… мне, – глубокий вздох с хрипом напомнил, что воля жива. – Изволь выполнить мою просьбу… обещай…

– Да, да… непременно, обещаю… – взволнованно отвечал Пьер, не вполне понимая, что обещает и чего просит от него умирающий. – И, будь покоен, всё выполню в точности… – он снова посмотрел на пальцы друга в своей руке, стекляшки очков заходили вместе с бровями вверх и вниз.

Раненый заметил это и поморщился. Тихий стон вырвался из груди. Болконский понял, что времени нет.

– Послушай… я видел ее… там, – он указал на дверь.

– Кого?.. Князь… Кого?

– Смерть. И я принял ее, познал… Я был не прав в споре… с нею… Как и в нашем. Ты помнишь… разговор, о месте и роли? Ты помнишь? – он снова попытался подняться на локтях.

– Да, конечно, лежи, лежи…

– Неужели суждено… так вот человеку?.. Почему не сразу? Почему сейчас… почему без предупреждения?., я бы по-другому… я бы ни за что не позволил себе… – голова его качнулась в сторону от Пьера.

– Бог с вами, князь! Все сбудется, все образуется… да и стоит ли об этом… сейчас?

– Стоит, милый друг. Стоит, – глаза уже смотрели на Безухова ласково. – Я бы всё пережил заново, всё, понимаешь? По-другому. Ведь после смерти жены… была не жизнь… не было… жизни-то. А ты, милый, доверчивый друг мой… Они растерзают тебя… – он ответно попытался сжать кисть Безухова. – Тебе менять нечего… кроме… тебе нельзя без нее… без Наташи… я ведь всё вижу.

Князь Андрей отвернулся.

– Да что же ты такое говоришь? Да время ли?! Брось, брось, князь, – у говорившего от смущения и растерянности слова вырываясь в обычной простоте, лишь обнажали правду, ту самую правду, которую знали и чувствовали оба.

Все это время графиня Ростова, стоя у стены в другой комнате со стаканом в руке, вытирала слезы.

– Что же ты не идешь? Наташа? – другая девушка, прижимая кулачки к груди, растерянно смотрела на нее. – Что же ты?!

– Ах, Соня! Ты не понимаешь! Ты не понимаешь! Им нужно побыть вдвоем, ему нужно… он спрашивал… И потом, в таком виде… упаси бог! – она отшатнулась назад, и пальцы снова потеплели от слез на платке, делясь с ангелами вышитыми на нем.

– Ты… Пьер… – князь Андрей потянул друга за ладонь. – Безухов наклонился. – Ты никогда не убивай никого… слышишь… ни ее, ни других… – Дыхание стало частым. – Потому что убиваешь в себе… – он опять сглотнул, – нет того… ни голоса, он только слышится, ни совести – она обманывает, ни государя… что заставит поверить в… нужду человеческую в этом… Чужой это голос и не совесть вовсе. Сбереги себя…

– Постой, постой… тебе тяжело… погоди, сейчас… мы обсудим, непременно обсудим… – Безухов отпустил, наконец, руку, снял очки и стал зачем-то тереть стекла. Он делал то, что так было знакомо Болконскому, да и всем знавшим его – привычка не видеть, спрятаться, ослабить растерянность, толкала Пьера на такую хитрость всегда. Князь Андрей улыбнулся.

– Да! Я же привез лекарство! Вот… вот, где же оно, – Пьер зашарил по карманам, – вот, вот. Ты поправишься! – Безухов улыбнулся. – Мне доподлинно известно! Доподлинно! Я скажу, да, да, расскажу… – дрожащей рукой он положил на блюдце коробку. – Удивительное со мной происшествие… веришь ли, какая-то чудачка… нет, потом, сейчас не об этом… Ах, боже мой! Я… лучше позову Наташу…