Анна Семироль - Игрушки дома Баллантайн Страница 72

— В постели и на борту — никогда! — невозмутимо отвечает Алан и хлюпает чаем.

Близнецы хитро смотрят на Еву, и она незаметно для окружающих показывает им кулак.

«Кулек конфет», — говорит ей на амслене Уильям. Сибил подкрепляет слова брата решительным кивком.

«Ремня от дядьки Коппера», — с ехидной улыбкой предлагает Ева.

«Кулек конфет, сливочные ириски — и мы вернем твои вишневые сигареты».

Эвелин застывает с открытым ртом, Алан, не сдержавшись, ржет в голос. Элизабет наконец-то отрывается от плиты и смотрит на детей подозрительно.

— Что за пассы руками у меня за спиной?

Все четверо тут же обворожительно улыбаются матери.

— Гренки… — нежным голоском напоминает Сибил.

— Да-да, уже несу, — спохватывается Элизабет.

После завтрака Ева бежит в свою комнату переодеться… и обнаруживает сидящего на краю кровати Коппера. Эвелин встает в дверях, гордо вскидывает подбородок и спрашивает, стараясь выдерживать равнодушный тон:

— Что-то потерял, крестный?

Коппер поспешно встает, подходит к Еве. Ей странно видеть неуверенность на его лице.

«Эвелин, я хотел объясниться».

— Вчера надо было объясняться, Роберт.

Слова даются Еве с трудом. Немеют скулы, наливаются слезами глаза.

«Я не хочу, чтобы мы расставались врагами».

— Мы расстаемся никем. Выйди, мне надо переодеться, чтобы проводить брата.

«Прости, что я был с тобой резок».

— Прощаю, — фыркает Ева. — Всё? Покиньте дамскую комнату, мистер Коппер.

Коппер закрывает за девушкой дверь, отступает на шаг.

«Послушай меня, девочка. Пожалуйста».

Ева отталкивает его, проходит к гардеробу, вытаскивает шелковые черные брюки и летнюю блузку. Переодевается, стоя к майору спиной, и говорит:

— Я столько лет ждала, что ты обратишь на меня внимание. Я берегла себя для тебя, Роберт. И я была бы тебе образцовой женой — любящей, терпеливой, верной. Только вся беда в том, что мне двадцать один, а тебе — за восемьдесят. Тебе глубоко за восемьдесят, хотя на вид всего лишь сорок. Твоя душа истлела от старости, ты пережил все свои желания и веру в себя. Мой отец остается вечно молодым только потому, что они с мамой друг друга любят. А ты пустой. Механический придаток к старому военному дирижаблю, который никогда тебе взаимностью не ответит.

Хлопает дверь. Эвелин оборачивается. Она снова одна в комнате.

— Ты просто трус, — улыбаясь, выплевывает она в пустоту.

— Ева-а-а! — зовут ее близнецы во дворе.

Она быстро заматывает шелковым шарфом волосы и спешит на выход. Алан на крыльце целует маму, обнимает отца, забрасывает на плечо сумку.

— Ну, увидимся через неделю? У меня увольнение на День Независимости. Мелочь, что хотите на день рождения?

— Полетать на «Мнемозине»! — в один голос отвечают близнецы.

— Майор, возьмем балласт на борт разок?

Коппер кивает, салютует Брендону и быстрым шагом идет к калитке.

— Мисс Эвелин? — улыбается Алан.

Ева хватает его под руку, оборачивается к родителям:

— Я провожу брата. Мелкашки, вам задание: собраться на пляж. Вернусь — и купаться!

Втроем они идут по улицам Гринстоуна. Коппер впереди, не сбавляя шаг и не оборачиваясь. Эвелин и Алан следуют за ним. Молодой человек рассказывает сестре о своей девушке, Ева смеется слегка натянуто и старается идти с ним в ногу. Над увитыми диким виноградом двухэтажными домами летают чайки, у моста через единственную в городе речушку торгуют свежей сдобой с корицей и южными яблоками. Детвора в тени играет в пристенок, три девчонки лет пятнадцати увлеченно рассматривают афишу маленького летнего кинотеатра. У фонтанчика на вокзальной площади строгая старушка продает ванильное мороженое. Алан отлучается и быстро возвращается с двумя стаканчиками ароматного холодного лакомства.

— Я отсюда не уеду, пока мы с тобой не сядем, как в детстве, на край чаши фонтана и это не съедим, — говорит он и, улучив момент, пачкает нос Эвелин мороженым.

— До отправления поезда десять минут, — тревожится Ева.

— Майор взял билеты, не волнуйся. Ешь.

Пять минут на мороженое, две — добежать до своего вагона. Обнять сестру, поцеловать в щеку. Запрыгнуть на подножку и крикнуть, перекрывая шипение пара:

— Маму береги, страшилище! Увидимся через неделю!

Он кричит что-то еще, но поезд шумит, трогаясь, и Ева не может разобрать слов. Она просто стоит на перроне, улыбается и кивает. Алан машет ей рукой и исчезает в вагоне. Эвелин долго стоит и смотрит поезду вслед. Ее охватывает острое чувство безвозвратной потери. Как в детстве, щекочет в носу.

Ева бредет обратно через весь город, натыкаясь на людей, словно слепая. Ее окликает кто-то из старых знакомых, но она не замечает. Пустота внутри растет, и девушке кажется, что ее мир медленно осыпается в бездну. Она заходит на телеграф, звонит Этьену. И снова телефонистка сообщает ей, что к аппарату никто не подходит. Девушка сухо благодарит, опускает трубку на рычажок.

У калитки родительского дома Ева останавливается, закрывает глаза. Темнота за веками пульсирует, медленно вращается, словно багровый водоворот.

— Эвелин! — верещат над ухом близнецы. — Не спи! Купаться! Мы уже в купальных костюмах, смотри!

Она вздрагивает, заставляет себя улыбнуться.

— Чудесные кружавчики, Сибил. Уильям, у тебя плавки как у взрослого, прекрасно смотришься. Подождите меня минутку, я переоденусь, ладно?

В доме она собирает в пляжную сумку полотенце, крем и старую штору, заглядывает на кухню, берет из вазы на столе пять яблок. На обратном пути ее окликает Элизабет:

— Ева, возьми себе и малышам что-нибудь перекусить на пляж. Я тут в стирке вся, руки в мыле…

— Я взяла, мам.

— Ну-ка, постой. Посмотри на меня. — Элизабет вытирает руки о фартук, касается щеки дочери. — Что с тобой, родная? Что случилось?

— Все хорошо, мам. Взрослею, — без улыбки отвечает Эвелин. — Я пойду, ладно? И… мам, поговори с папой насчет мелкашек. Он знает о чем.

Песок течет из кулака тонкой струйкой. Ветер подхватывает песчинки, уносит куда-то. Ева набирает следующую пригоршню, медленно сыплет на ладонь. Море мурлычет громадным котом, манит ласково. Девушка равнодушно смотрит на серую линию горизонта между небом и водой.

— Ева-а-а! — кричат близнецы. — Ну Ева же! Посмотри!

Она нехотя оборачивается, глядит на песчаный замок, возведенный младшими. Сибил и Уильям машут ей руками, зовут к себе.

«Надо встать, — говорит себе Эвелин. — Надо подойти и посмотреть. Улыбнуться им. Сказать, что это самый красивый песчаный замок из всех, что я когда-либо видела».

Она встает, подходит поближе. Близнецы смотрят на нее настороженно.

— Отличный замок. Да…

Эвелин смолкает, горло стискивает болезненным спазмом.

— У-у-у… Нехорошо, — в голосе Уильяма отчетливо слышны интонации Алана. — Что делать будем?

— Играть? — с улыбкой предлагает Сибил.

Они с братом дуют друг другу на ладони, поднимая маленький вихрь из песчинок.

— Смотри, Ева!

Утихает ветер, впитываются в песок, исчезают волны. Скачут по водной глади два камешка-окатыша. Шлеп-шлеп-шлеп…

— Считаешь?

Двадцать девять, тридцать, тридцать один… пятьдесят… Поверхность океана застывает зеркалом, и со стеклянным звоном скачут по нему вдаль два камешка — черный с белой полосой и белый с черным пятном.

— Слушаешь?

Мелодичный звон искажается, трансформируясь в равномерные щелчки часового механизма. Камешки сливаются в точку на горизонте, часы бьют тринадцать, четырнадцать, двадцать девять, тридцать… пятьдесят…

Близнецы садятся на песок лицом друг к другу. Поднимают руки. С каждым ударом часов их ладони соприкасаются. Удар — хлопок, удар — хлопок. Ритм хлопков меняется, подчиняя себе бой часов, перекраивая под себя время. Мир сворачивается кольцами вокруг пары худеньких белокурых подростков, мир замирает, завороженный их игрой. Вселенная слушает, как два звонких детских голоса, сливаясь в один, нараспев произносят речитативом:

Море видит высоко, Море ходит далеко. Кто опасней, чем змея? Кто умней, чем ты и я? Там, в зеркальной глубине, Старый Мудрый спит на дне. Старый Мудрый спит и ждет, Время темное придет. Будет ночь совсем без звезд, Будут волны в полный рост, Алый ветер, ржавый снег, Старый Мудрый спит на дне. Кто пойдет его будить? Выходи, тебе водить![10]

Плывут перед глазами яркие пятна, мелькают маленькие руки. Кружится голова, и Эвелин опускается на колени в полосу прибоя. Океан бережно берет ее за запястья, тянет к себе. Кто-то большой и сильный всплывает из глубин, внимательно смотрит в лицо девушке.

— Мне плохо, — выдыхает Ева. — Слышишь? Плохо…

Слезы капают в соленую воду, океан глухо рокочет, кто-то в глубине беспокойно ворочается, прислушиваясь к ее голосу.