Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1 Страница 74

Первосвященник захлопнул книгу и протянул её обратно.

Было заметно, что наместник смутился. И смущали его уже не сокровенные мысли того самого утра, которое он, конечно, помнил, а то, что о них услышали люди рядом. Скрытность не была простым словом в его жизни.

– Она написана через две тысячи лет. Память, о которой не может мечтать ни один кесарь!

– Что за книга такая, – задумчиво произнёс наместник, и медленно прочел: «Последний мужчина».

– Он лжет! – изо всех сил заорал Андрей.

Все обернулись на крик. Толпа в недоумении замерла, только сейчас заметив постороннего рядом с балдахином. Трое преторианцев бросились к нему. Грат остановил их рукою:

– Что ж, – не удивляясь, или делая вид после прочитанного вслух, произнёс он. – Было бы справедливым выслушать такое обвинение. Пусть… – Грат поколебался как назвать человека, – пусть… иноземец продолжит. И так, ты сказал, он лжет.

– Да, то есть… нет. Он говорит правду.

Первосвященник презрительно посмотрел на Андрея.

Надменный и спокойный взгляд говорил о том, что не только подозрительная одежда, но и само появление странного человека, не коснулись его уверенности в исходе дела.

«И кого не принесёт ветер из далеких пустынь», – подумал он, смерив того взглядом ещё раз, окончательно решив, что в страннике нет ничего, говорящего о знатности, а значит, отпадала и необходимость проявления интереса к досадному недоразумению. Спрашивать же о его родине и вовсе не следовало. Но дерзость, с которой незнакомец вмешался в разговор, каким-то образом пройдя сквозь охрану, была тому приговором. Первосвященник понимал это. И оттого спокойно выжидал. Стража неуверенно двинулась к иноземцу. Толпа загудела.

Грат снова поднял руку. Первые остановились, вторые стихли.

– Как понимать это? – ни один мускул не дрогнул на лице наместника. Ему, бывшему трибуну восьмой когорты, прошедшему три войны, а ныне, почетному командиру преторианской гвардии, выдержки было не занимать. Золоченое запястье с орлом на левой руке, полученное от самого императора за битву с маврами, указывало место любому, кто решался возомнить себя равным заслуженному ветерану.

– Так как понимать твои слова, иноземец? – повторил Грат свой вопрос. – В голосе появились угрожающие нотки.

– Разница в памяти. Вы можете остаться в памяти человеком, который вынес себе самый страшный за всю историю приговор. Сам и себе.

Наместник вновь с недоверием оглядел необычную одежду незнакомца.

– Понимаете, – с отчаянием в голосе быстро проговорил Андрей, – книга эта моя, то есть не моя, а переписанная моим двойником. Они подменили автора, дали ему всё, всё, что не просил. Изменили события. Такое возможно с каждым. И тогда на земле живешь уже не ты, а он. Не ты, а он видит каждый восход солнца. Не ты, а он произносит «люблю» твоим близким. Не ты, а он уже спит с твоею женой. И не спит, а насилует. Он богат, тщеславен и знаменит, но это уже не ты… – Андрей осекся.

Проконсул с подозрением продолжал смотреть на него.

– Я знаю, вам сложно поверить! Но в книге именно тот финал, к которому призывают они вас! – он указал на толпу в балахонах. – Это именно те, на которых зло не споткнулось. По пути сюда! Столько веков! Начало идет с праотцев, и первый из них, кого уговорило оно преступить закон, был Адам. Уговаривают сейчас и вас!

– Не слушай его, римлянин! – вдруг закричал первосвященник. Он расскажет тебе ещё и бред про замок, где желающие получить память и славу запечатлевают себя в книге! А ещё ты узнаешь про бедного Джеймса, которого этот, – он ткнул в Андрея пальцем, – убивал много-много раз в жизни! И сам! А ещё иноземец расскажет о катакомбах твоей… спящей совести! Таким оскорблениям не будет предела и числа! И ты, удостоенный особого расположения кесаря, будешь слушать все это? Да не он ли и есть то самое зло? Не он ли раздражает своими словами уже не только тебя и народ, – говоривший, не поворачиваясь, указал назад. – Но и читателя! Самого дорогого для него человека в мире! – Он запнулся, оттого, что сарказм выдавал злобу, но тут же, как ни в чем не бывало, продолжил – Разве были у тебя сомнения в собственной справедливости все годы эти? А в преданности нашей? Неужели обменяешь годы на мгновения, соединишь времена и действия! – При этих словах первосвященник затрясся и отчаянно задергал рукой, стараясь дотянуться до своего рта. Глаза расширились, голова неожиданно повернулась и, оглядываясь то и дело на стоявшего поодаль человека под стражей, он вдруг забормотал: – Я помогу тебе. Сделаю ещё шаг навстречу. Книга не только окажется твоей, ты получишь ответ на свой вопрос, волнующий многих. Ох, многих! К примеру, сейчас того, кто читает эти строки… нет… сидящему супротив меня! И если он в эту самую секунду, только в эту секунду, посмотрит на тыльную часть своего левого запястья, увидит Тигр и Евфрат в рисунке своих вен… место утерянного Рая…

Андрей объял ужас: Грат склонил голову к запястью.

Тем временем, рот священника не закрывался, как не пытался тот зажать его:

– Видишь, только я способен увязать два разных мгновения – настоящее и будущее. Наше и чье-то. А чье-то, с началом мира! Соединять времена и действия! А действие с желанием. Только я могу заставить первое подчиниться второму! – И вдруг, воздев руки к небу, громко закричал: – Он посмотрел! Посмотрел! Я снова с людьми! Двенадцать терцин опять мои! Стерегись! Сжимая времена и убирая промежутки, в моей власти убить и все пережитое. И превратить жизнь в точку! Видишь, проконсул, как сходятся наши мысли? Как упомянутые в книге параллели! Ведь, что такое точка во Вселенной? Ничто! Да отливка пуговичника – целый мир, в сравнении с нею!»

В это мгновение обе ладони его с такой силой вдавились в складки рта, что, потянув кожу, обнажили уродливый шрам до самого уха. Слова тут же перешли в мычание и через секунду стихли.

Андрей, лихорадочно вспоминая строки из книги и понимая, что случиться дальше, огляделся. Спасителей не было. Находясь от того в еще большем шоке, он медленно перевел взгляд на сидевшего под балдахином. Грат был спокоен. Губы его, вместе с нижней частью лица, еле двигались, словно прожевывая что-то.

– Я плохо понял, священник. Какие ещё терцины? И что там ещё в твоей власти? И вообще…

«Призови начальника стражи и казни обоих! – злобно прошипел тот. – Исполни долг свой. И покончим с этим».

Андрея трясло. Молчать дальше было нельзя:

– Но поверьте, это приговор! Поверьте же! Я знаю, чем закончился этот день! Самым страшным в истории! Отдайте его другому! Именно так написано в ней!

– Казни́!!! – заорал вдруг «балахон», – казни!!!

– Не-е-ет! – Молодой человек с криком бросился к первосвященнику и повалил того на землю, пытаясь задушить. Толпа ахнула. Рослый преторианец бросился к ним, на ходу обнажая меч. Андрей приготовился умереть.

Солнце, сжимая и сдавливая мешающий воздух, изо всех сил коротило время и, ускоряя свой ход, стремительно закатывалось за горизонт, увлекая за собой день. Кромешная тьма, наполненная тишиной, продолжала обнимать его лишь несколько секунд, достаточных, чтобы избежать смерти, но бессильных избавить от приговора.

– Что с тобой? – услышал он знакомый голос.

– Я… я не хочу этого… не могу быть свидетелем, знающим финал… – пробормотал Андрей.

– А разве не ты распинаешь имена с большой буквы? Разве не ты сказал, что не хотел бы быть Пушкиным? С его комплексами, тщеславием и мелочностью? А маршалы победы?!

– Непониманием мелочности своих поступков… – устало поправил Андрей.

– Ага! Все-таки помнишь? А если кто-то, через пятьдесят лет, вытащит твою книгу? И найдет подлость в ней?

– Не найдет… нет ее там…

– Добавляй: по моему мнению! Так же, как и добавлял поэт два столетия назад. Так же, как и решали жить или нет другим… там, под Берлином. Или думаешь уже по-иному?!

– Что вам от меня нужно? Чего хотите еще? Я всё сказал… Но под Берлином решали за солдат, а в Хиросиме – за детей! И…

– Тебе! Тебе от меня нужно! – не заметив последних слов, оборвал голос. – Я вижу, ты не уймешься!

Тьма шевельнулась, дрогнула и поползла прочь. Позади, за спиной, столь же стремительно, как и закат, начинался восход, высвечивая уже других людей и в других одеждах.

Казни, как прежде, назначались на после полудня. И, как и сегодня – на тех же местах. Когда Франсуа с новым знакомым вышел к площади, она уже была полна народу.

Целый месяц он болтался в Дижоне. А ведь всего-то и нужно было несколько дней, чтобы доставить провиант да развезти его по местным трактирам. Вот уже восемь лет бедняга делает это. Не бог весть какая работа, но старики довольны, да и ему кое-что перепадает. Однако месяц – уже слишком. Все из-за проклятых вербовщиков. Поговаривают, испанцы снова зашевелились и в рекруты можно попасть прямо из местного кабачка. Но Франсуа нечего бояться, у него охранная грамота: одну из подвод каждую неделю парень доставляет здешнему епископу, передавая поклон от кюре их деревенского прихода – тот и снабдил бумагой, по которой он освобождался от податей и вообще чувствовал себя уверенно с представителями власти, изводившими его столько лет непомерными поборами. Подумать только, состоять на службе у самого епископа! К тому же кюре обещал сменить гнев на милость по поводу Эльзы. Вот уже два года Франсуа уговаривает обвенчать их, но тот почему-то впадает в такой гнев при этом, что парню становится не по себе. Прошлым летом Эльза предложила им уехать в местечко Сен-Поль под Лиможем, к ее дальним родственникам, да как-то не сладилось.