Далия Трускиновская - Феминиум (сборник) Страница 83

Вечером ты спрашиваешь у Макса:

– А Улле что – музыкант?

– Маэстро Ульрих Арпенфельд, – отвечает Макс. – Фортепиано, клавесин, орган. Только не говори ему, что я тебе сказал. Он не любит вспоминать.

Ты киваешь. Конечно, Макс, я тебя не выдам.

Но поздно ночью, когда все уже спят, ты лезешь в сеть и набираешь: «Ульрих Арпенфельд».

Как он был тогда хорош собой.

Черный фрак, белая рубашка, белый галстук. В артистической длинной шевелюре ни единой седой нити. Четкий профиль, опущенные ресницы, весь – слух и вдохновение.

Как сегодня в аппаратной.

Пальцы над клавишами. Цветы. Сияющие глаза – оказывается, они не черные. Серые! Лауреат конкурса имени… и конкурса имени… и всемирного фестиваля такого-то года… Турне по Орфею, музыкальной столице мира…

И последней строкой: «Прекратил выступления в 475 году».

Пятнадцать лет тому назад.

Ты переходишь от ссылки к ссылке – и вот в наушниках запись последнего концерта. Ты ничего не понимаешь в этой музыке, но она завораживает, она кружит голову, она скручивает нервы в тугой жгут – и вдруг внутри начинает ныть и рваться. Тревога. Боль. Страх. Тоска. Нежность. Все сразу. Что это? Имя композитора ничего тебе не говорит. Древний классик.

Рецензии. Выдающееся исполнение… вершина мастерства… Никто так и не понял, почему он больше не выступал и уехал с Орфея в неизвестном направлении. Музыкальная общественность теряется в догадках. Нервный срыв? Как все большие таланты, его трудно было назвать нормальным человеком. Тонкая душевная организация, перенапряжение… Да нет же, дело в семейных обстоятельствах. Говорят, у маэстро личная трагедия… Ничего подобного, это была авария, он повредил руку и не мог больше играть.

Домыслы, домыслы. Ульрих Арпенфельд исчез, и никто не знает куда.

Ты теперь знаешь.

Ты находишь его в саду под раскидистой аркавией. Он стоит, прислонившись к стволу, запрокинув лицо навстречу мерцанию крупных кайсанских звезд, и слушает. Шорох листьев. Звон насекомых. Вопли лягушек. Стрекотание ящерицы. Твои шаги.

Ты подходишь вплотную и тихо произносишь:

– Ульрих.

Он вздрагивает, встряхивает коротко стриженной полуседой головой, будто отбрасывает со лба несуществующую длинную прядь. Проводит рукой по лицу.

– Это давно уже не я. Извините.

Он уходит, а ты стоишь и смотришь ему вслед.

Ульрих… нет, Улле Арп.

Алле-оп.

Дурацкое прозвище. Настолько нелепое, что вся станция хихикает, произнося его. Ну надо же, Алле-оп!

И только ты замечаешь: в ответ на это клоунское словечко его губы вздрагивают, возле них появляется новая, незнакомая складка – и ты понимаешь, что это попытка улыбки.

Кривая, страшноватая. Неумелая.

Настоящая.

Риит уже старая – она даже седая. Но с ней интересно. С ее внуками Майвен пыталась подружиться, да не вышло. Тиин и Ваару с ней скучно. А Риит – никогда. Она всегда радуется, когда Майвен приходит в деревню.

– Здравствуй, маленькая Майвен со звезд, – говорит она и улыбается, так что от глаз бегут тонкие морщинки. – Пришла за сказкой?

И рассказывает сказку.

Были два брата – Каар и Лаар. Жили они не в деревне, а в лесу возле синей горы. Каар умел разговаривать с дреко, а Лаар – с деревьями. Хорошо жили. Люди звали их поселиться в деревне, а они смеялись: зачем? Нам хорошо в лесу.

Много лет они жили счастливо, горя не знали. Но однажды к дому братьев вышла прекрасная Лиис. И так была она хороша, что оба брата полюбили ее с первого взгляда. «Я заблудилась в лесу, – сказала Лиис. – Позвольте переночевать у вас. И не укажете ли дорогу до деревни?» Братья впустили ее в дом, и подали ей тушеное мясо, и овощи, и ягоды, и сладкое вино из сока дикой трияны, и уступили ей лучшую комнату – с окном на восток. А когда красавица уснула, Каар сказал Лаару: «Давай ее обманем. Покажем ей неправильную дорогу. Тогда она не сможет уйти от нас в деревню и останется с нами. И я на ней женюсь». – «Давай, – ответил Лаар Каару. – Только женюсь на ней я». – «Нет, я! – крикнул Каар. – Я старший!» – «Вот еще! – закричал Лаар. – Я сильнее!» И так они разругались, что скоро забыли, из-за чего началась ссора. А девушка, конечно, проснулась от крика и поняла, что братья бранятся из-за нее. И стало ей так грустно, что она тихо вышла из дома и ушла в лес. Каар и Лаар не заметили этого и все продолжали ругаться. Скоро и до затрещин дошло.

А Лиис шла через темный ночной лес и плакала. И там, где падали ее слезы, расцветали белые звездочки воротнянки.

И так плакала Лиис, что не замечала, куда идет, и сорвалась с обрыва в реку.

И утонула.

Страшная буря пронеслась тогда над нашими краями. Много деревьев вывернуло с корнем. Многие деревни погибли. И людей погибло много. Кого деревом пришибло. Кого молнией убило. На кого камень сорвался. А кто – и просто от страха умер.

И бушевала буря все сильнее. Вышла из берегов река, смыла дома и посевы. Земля тряслась, как в начале времен.

Лиис-то была круджо. Сильный дух жил в ней. И обидчивый. Очень рассердился он на то, что Лиис умерла. Потому что духам нравится жить в людях. Люди видят мир иначе. И чувства у людей тоньше.

Вырвался на свободу мстительный дух Лиис и стал крушить все вокруг себя. И такое было бедствие, что все новые и новые духи оставались без своих круджо. Ширилась беда, свирепствовала Кайса.

Поняли тут братья, что они наделали. И решили остановить бурю.

Пошли они к тому месту, где утонула Лиис. Встали на краю обрыва, в который колотились громадные мутные волны.

– Мы виноваты, – сказал Каар. – Из-за нас девушка ушла в обиде и упала в реку. О небо Кайсы, покарай нас, но не карай невинных.

– Мы виноваты, – сказал Лаар. – О небо Кайсы, мы примем ту судьбу, что ты пошлешь нам. Только не гневайся на людей. Они страдают из-за нас.

И боги Кайсы услышали братьев.

Ударил ветер в лицо Каару – и пропал.

Ударила волна в лицо Лаару – и исчезла.

И буря затихла.

– Мы теперь круджо, – сказал Каар.

– Вместо Лиис, – добавил Лаар.

– И не только, – сказал Каар. – Смотри, солнце вышло из-за туч. И земля больше не дрожит.

Вернулись они в свой дом, вырастили заново сорванные ураганом стены, созвали дреко, помогли деревьям заживить раны.

Жили в лесу, берегли его. Говорят, братья и сейчас живы.

Только про них и известно точно – что они круджо.

Больше ни про кого.

Когда тебе предложили эту работу, ты не колебалась ни секунды. Отряхнула от пыли познания, полученные в агрономической школе, и поехала на Кайсу ботаником. Здесь не надо сеять хлеб, здесь свои растения – и их надо изучать. Первичное накопление информации. Гербарии. Листья, соцветия. Особенности клеточного строения кайсанской флоры. Попытки систематики.

Зоологом у нас Макс.

Он сразу тебе понравился. Желтые космы, карие глаза, веснушки, рот до ушей, всегда наготове прибаутка. Славный парень, с первого взгляда видно. Что особенно приятно – всегда готов помочь. Дотащить ли сумку, сбегать ли за водой, наладить ли микроскоп. Или сгладить острые углы в разговоре.

Макс полон всевозможных нелепых историй, полуприличных, но смешных анекдотов, часто, правда, бородатых. Макс – неиссякаемый источник веселой бестолковой энергии. Довольно странно видеть серьезного Макса с нахмуренными бровями – и когда ты обнаруживаешь, что его физиономия посуровела, ты даже пугаешься слегка. Поначалу. А потом оказывается, что это вторая ипостась Макса: деловая. Если он работает, он серьезен. Хватает, правда, такого настроя ненадолго. Через час, самое большее – два он обязательно устроит перерыв, будет нести чушь, приставать с дурацкими вопросами и отчаянно кокетничать.

Потому что ты нравишься Максу, и он всячески это демонстрирует.

– Магда, а ты слышала про слона и муравья? Нет, другой анекдот! Тоже знаешь? Ну вот! Хотел очаровать девушку остроумием… Магда, а почему девушки даже в лесу красят губы? Вот ты – зачем накрасила? Ты думала, я иначе не замечу?

– Макс, отстань, не красила я губы.

– О! Так они от природы столь ярки, мадемуазель? Вы восхитительны, Магда Крайцер, я вам сегодня еще этого не говорил? Как, уже сказал? Сколько раз, фройляйн?

– Раз двадцать за последние десять минут.

– Мало! Мисс, вы подарите мне первый танец на весеннем балу? Я умею танцевать вальс, спорим, больше никто на Станции этого не умеет!

– Макс, я тоже не умею.

– Магда, я счастлив. Я смогу научить вас вальсу. Это делается так. Сначала даму надо обнять…

– Да отстань же! Ну вот… я из-за тебя уронила фотокамеру. Если она разбилась, будешь чинить.

– Чинить камеры – это не мой профиль, синьорита. Придется просить Алле-опа… Алле-оп, ты что-нибудь понимаешь в камерах?

Улле поднимает голову от журнала наблюдений. Он сидит на крыльце, склонившись над захватанными листами позапрошлогодней подшивки таблиц, схем и отчетов, и внимательно ее изучает. А теперь вот отвлекся.

Ты сердишься на Макса. Тебе удавалось целых четверть часа не замечать молчаливого присутствия Улле Арпа на крыльце. Теперь же ты увидела его. Не могла не увидеть.