Далия Трускиновская - Феминиум (сборник) Страница 84

Ты сердишься на Макса. Тебе удавалось целых четверть часа не замечать молчаливого присутствия Улле Арпа на крыльце. Теперь же ты увидела его. Не могла не увидеть.

Солнце падает косо через листву лауренты, бросая яркое пятно света на темный с проседью ежик густых волос. Кончики их светятся, окружая узкую голову Улле золотисто-серебряным ореолом.

Улле оборачивается, смотрит на фотоаппарат, который ты только что подняла с пола. Ресницы затеняют глаза, но ты теперь знаешь их истинный цвет. Серые. Ульрих, взгляни на меня. Пожалуйста. Не на дурацкую эту технику, на меня… Нет.

– Покажи.

Ты протягиваешь ему камеру, и его пальцы на миг касаются твоих.

Ты вздрагиваешь от внезапного озноба.

Макс, что же ты молчишь? Уже целую вечность молчишь. Скажи какую-нибудь ерунду, скорее. Ну? Мисс, фройляйн, синьорита…

– Фрёкен Крайцер, вы сорите казенными приборами, а это нехорошо! Лучше оставьте камеру, ну ее. Собирайте цветочки в букеты, будем заниматься икебаной. Тоже ведь ботаника, верно?

Неуклюже и не смешно. Но все равно – спасибо, Макс.

Тетя Магда странная. Раньше такой не была. Вот пожалуйста – даже забывает воспитывать ребенка. Майвен всегда хотелось, чтобы тетка от нее отвлеклась хоть ненадолго, а теперь не хочется. Не заставила доедать кашу. Не заметила, что волосы растрепались, а шорты порваны. Непривычная свобода настораживает.

И Макс сегодня скучный. Это потому, что тетя Магда не пошла с ним в лес.

Они часто ходят в лес вместе – тетка свои травки рассматривает, кое-какие собирает, вкладывая между пластиковыми листами специальной тетрадки, а Макс ловит бабочек или следы фотографирует. А еще он собирает в баночку – фу! какашки! Он их потом кладет под микроскоп и долго глядит в окуляр, насвистывая.

А нынче Макс ушел один. И за Майвен никто не смотрит. Можно пойти к ручью, пока тетка не видит. Можно даже промочить ноги, охотясь на головастиков.

Ну и замечательно.

Майвен берет ведерко, сачок – и тихо пробирается через сад к ручью.

Тропинка проходит мимо метеоизбы.

Это Макс так говорит – метеоизба. Дразнится.

А Магда-то, оказывается, там.

Дверь нараспашку, и видно, как тетка стоит возле кресла Алле-опа. Просто стоит, ничего не говорит, ничего не делает. На зеленые гармошки смотрит, там у Алле-опа экран такой – черный, а по нему зеленые линии пляшут.

Странная она какая-то сегодня, честное слово.

Майвен на цыпочках проходит мимо дверей метеоизбы, оглядывается – не заметили? нет, пронесло – и бежит во весь дух по тропе через заросли малины. На самом деле это вовсе не малина, но похоже, так что Майвен не стала запоминать кайсанское слово.

Ручей звенит на солнце золотистыми бликами. В маленькой заводи размером с ванну цветут водяные колокольчики и ранчики. Они смешные, эти ранчики, у них нет никаких корней, они плавают на поверхности. Если выловить такой цветок, видно, что у него три листика, на которых и цветет белая с синими прожилками звездочка, а внизу – тоненькие волоски. Этими волосками она всасывает из воды всякую грязь. Ор-га-ни-чес-кую. Очищает ручей – а сама завтракает.

А головастики завтракают ранчиками.

Раньше Майвен думала, что взрослые лягушки тоже едят траву. Оказывается – ничего подобного. Только до тех пор, пока не отрастят лапки и не вылезут на берег. Как на сушу выйдут – сразу про траву небось забывают и давай ловить гусениц! Макс говорит – наедятся в детстве салата, теперь им мясо подавай.

Майвен скидывает сандалии и носки, поддергивает шорты и лезет в заводь.

– Ульрих.

Рука на подлокотнике замирает. Глаза по-прежнему закрыты.

– Я уже говорил вам.

– Я все равно буду.

Ты стоишь за его плечом, глядя сверху вниз на запрокинутое лицо. Его губы кривятся, но это не улыбка. Ну, взгляни же на меня наконец. Нет? Тогда…

Ты медленно, преодолевая неожиданно загустевший воздух, поднимаешь руку и кладешь ладонь ему на плечо.

Вздох.

Не открывая глаз:

– Вас ведь зовут Магдалена?

– Да… Ульрих.

– Ладно… Дали.

Твои ноги подкашиваются, ты вынуждена ухватиться второй рукой за спинку кресла. Дали! Выдумал же… щеки горят, в животе затягивается болезненный узел.

– Никто меня так не называл.

– Значит, я первый.

Ты наконец выпрямляешься и отпускаешь – и кресло, и его плечо. С недоумением смотришь на сильные длинные пальцы, сомкнувшиеся вокруг твоего запястья.

– Подожди. Я сейчас. Запишу данные – и поговорим.

Чудо чудное, диво дивное. Он сказал – поговорим. Он?

– Я постою снаружи.

– Да, Дали. Пять минут.

Майвен сидит на корточках перед большим тазом. В тазу плавают бело-синие звездочки ранчиков и головастики. Двенадцать штук. Уже крупные. Скоро у них будут лапки.

Майвен тихо разговаривает с головастиками:

– Вы будете мои лягушки. Лягушечки. Я вам гусениц наловлю, а мухи сами налетят. Растите хорошенько. Завтра вам ранчиков еще насобираю.

Вот этот, самый большой, будет Лаар. В честь великого круджо.

– Ты будешь дух воды. – Майвен осторожно гладит серо-зеленую полосатую спинку Лаара. – Смотри, живи долго, а то как случится наводнение!

И она представляет, как из таза мощными толчками извергается вода. Все больше, больше, больше воды! Она заливает сад, плещется у крыльца Станции, подмывает корни лауренты, и дерево кренится, раскачиваясь все сильнее – и падает, поднимая тучу брызг.

– О боги Кайсы, – шепчет Майвен, – пусть я стану круджо вместо Лаара!

Вода впитывается в землю, упавшая лаурента подтягивает корни, закапывает их в грунт, вздрагивает всем стволом – и встает на старое место. Солнце выходит из-за туч, расцветают цветы, стрекочут кузнечики, свиристят ящерицы. Все как было! Только Майвен теперь не просто девочка, а круджо!

Но никто об этом не догадывается, даже тетя Магда.

Майвен встряхивает головой, отгоняя картины своего невиданного величия, и вдруг понимает, о чем уже некоторое время разговаривают неподалеку от нее Макс с Тьеном.

Здесь пройдет дорога к Космопорту. Через Большой лес, мимо безымянного озера, за горный хребет. Синяя Аветала окажется на пути. Придется взорвать гору.

Кайсанцы заволновались, зароптали.

Пришли – живите. Стройте ваши города. Даже шахты, заводы и дороги, если вам так нужно. Кайса большая, места хватит всем. Кайса благословенна, на ней нет голода и тяжелых болезней. Но не обижайте Кайсу. Не делайте ей больно. Она может ударить в ответ.

Какие глупости в наш просвещенный век!

В Космопорт приезжают люди. В Космопорт приходят товары. Из Космопорта забирают грузы.

Дорога от ртутного рудника до порта очень нужна. Так что гора будет взорвана.

Ничего страшного. На ней никто не живет.

Только старый отшельник Уурт.

Он отказался переселяться. Хочу, говорит, умереть на склонах Аветалы.

Ты лежишь без сна. Занавеска на окне отдернута, и бледный звездный свет заливает подушку. Ты перебираешь по слову ваш беспримерный разговор.

Столько слов сразу от него никто не слышал. Только ты.

Он впервые рассказывал о себе.

Музыка. Весь мир полон звуков. Все вокруг поет. Странный ребенок, подолгу замиравший посреди улицы, посреди урока, посреди разговора. Мама боялась, что он ненормальный. Да он и был ненормальным. Только не в том смысле, которого так опасалась мама. Когда он отвлекался от звука – обнаруживалось, что он прекрасно соображает, неплохо учится, даже играет в футбол и хулиганит. Но потом он слышал в воздухе аккорд – и застывал, погружаясь в себя и в музыку летнего дня, зимнего вечера, городской улицы, школьной перемены… Когда его привели в музыкальную школу, старенький педагог задрожал от восторга. Идеальный слух. Врожденное чувство ритма. Потрясающая музыкальная память. Непременно учить, фрау Арпенфельд, непременно! Консерватория. Выступления. Нелл.

Долго были – музыка и Нелл. Нелл была лучшей мелодией в его жизни. Они поженились весной, и яблони осыпали их лепестками, а птицы пели так, что он едва не забыл поставить свою подпись рядом с подписью Нелл – заслушался.

И да, был малыш Тони. Сейчас он уже, должно быть, взрослый. Нет, ничего о нем Ульрих не знает. Тони вырос без него.

Что случилось? А, до тебя дошли те давние сплетни, Дали? Да в общем, все и случилось. Авария? Нет, несчастное стечение обстоятельств. Всего-то – поскользнулся, неудачно упал, угодил руками в стекло. Левую руку собрали хирурги. Вот, смотри. Если приглядеться, шрамы еще видны. Два пальца плохо движутся, мизинец и безымянный. Какой уж тут рояль… Метался по дому, как зверь в клетке. Рычал на всех. Начал пить. Депрессия. Нелл не выдержала, ушла, забрав Тони. Ему было два года. Смешной такой малыш. Уже говорил вовсю. Слушал мир… наверное, музыкален. Не знаю.

Долго собирал себя по кускам. Вроде бы собрал. Поступил в университет. Сокурсники – младше чуть не на десять лет. Косились, показывали пальцами. «Эмоциональное воздействие гармонии Гольдбауэра в «Сюите Кассиопеи» Каннеля»…