Клод Сеньоль - Оборотень

Клод Сеньоль

Оборотень

…Сегодня ночью в лесу я наконец ощутил, как ожила земля. Корни через поры выделяют в перегной избыток новых соков. Этот черный запах крепко связан с холодом: запах царапает мне внутренности, холод цепляется за шкуру, как зубья бороны. Но ни тот, ни другой не могут насытить меня. Чтобы подогреть ненависть и причинить страдание, мне надо насытиться горячей плотью, ибо ночь, мое время жизни, пробуждает ненависть и страдание. Небо утыкано звездами, указывающими мне путь в моих скитаниях. Люди считают меня глупым и неповоротливым… Ох уж эти люди! Будто они единственные хозяева жалкого шарика, живущего по законам космоса, которым с момента создания управляет вечный и могучий рогатый властитель, доверивший Землю двум пастухам равной силы. Один из них черен собой — ночь, она кормит меня; второй — белый день — кормит людей. Пастухи ведут постоянную борьбу между собой с равным успехом, ее исход предрешен — каждому отводится свое время на победу…

Гррр… а я разве не хозяин? Хозяин над страхом людей… Я живу ночью и умираю днем… Меня считают неуклюжим, но все же опасаются. Мне угрожают, но от меня бегут…

Сегодня ночью когти мои проникают в черную землю, оставляя в ней глубокие борозды, и мне кажется, что я терзаю нежную плоть.

Я несусь, рассекая тьму, меня гонит пустое… вечно пустое брюхо… Мой голод заставляет людей дрожать от ужаса. Их скот источает аппетитные запахи, наполняя мой проклятый мир. Я не могу не замечать их. Брюхо мое очень требовательно. Оно терзает меня всю ночь, ибо каждый вечер безжалостный голод просыпается вновь… Гррр… Все, что я желаю, должно принадлежать мне немедленно…

Конечно, не будь я все время на ногах, я мог бы сохранить в себе те силы, что отнял у жертв… Но мне не дозволено бесцельно оставаться на одном месте — люди в свою очередь уничтожат мою силу, чтобы утолить свое постоянное стремление к спокойствию.

Семь лет лапы мои будут носить меня по земле и приводить из ледяного леса в жаркий хлев.

Семь лет Луна-Одноглазая будет следить за мной своим бледным оком, ежедневно меняя форму, словно пытаясь уверить, что каждый раз за моими поступками наблюдает другой. И ее вызов будет пробуждать в моей глотке отчаянный вой.

Семь лет острых, будто жало, бесцветных ветров, текучих, как вода из неощутимых туч. Семь лет брюхо будет мне поводырем. Семь лет люди будут молиться и умолять иного хозяина, не истинного, ибо их слабосильный Бог не в силах справиться с моим, усыпанным чешуей и дышащим огнем. Семь лет, отточенных, словно семь стальных мечей, я буду вести жизнь отверженного существа, не знающего, кто оно на самом деле — человек или дерево, птица или булыжник.

Вздохи мои будут воем, пить я буду кровь, а насыщаться — горами нежной горячей плоти. А когда иссякнут запасы домашнего скота, пищей станут люди… Когда я выйду из этого леса, чьи тысячи застывших лап с кривыми цепкими корнями вцепились глубоко в землю… Когда я со своим неутолимым голодом окажусь меж толстых стен, что человек возвел вокруг своих шерстяных рабов, и выйду на клочок утоптанной земли, я превращусь в быструю и гибкую тень, в черную молнию, дышащую в кромешной тьме…

— Смотрите! Следы обрываются здесь… а потом ничего… — вдруг закричал Тийе.

Он обогнал трех остальных и первым вышел на опушку. Дальше начинался лес Корнюиер… Несмотря на утреннее солнце, здесь опустилась завеса тайны, и люди, потеряв мужество, не осмелились продолжить путь. Ибо за опушкой простирались владения хищника, который ночью проник в хорошо запертую овчарню Тийе, зарезал двадцать овец и сожрал еще двадцать.

— Наглый волчина, — ворчит Жирар, поводя в разные стороны ледяным дулом ружья и не осмеливаясь повернуться спиной к лесу.

— Проклятый волк!.. Если отыщу тебя, изрублю в куски, — рычит Тийе, и слова его как занозы впиваются в барабанные перепонки остальных. Тийе кипит энергией, он не стонет, а едва не задыхается от ярости, кровь приливает к лицу, и оно багровеет.

Тийе выпускает наудачу пули во враждебный, но спокойный сосновый лес, где бесследно скрылся волк, насытившийся его скотом. Вслед за Тийе вскидывают ружья Жирар и Тево, будто зверь вдруг возник перед ними — покорная и ясно различимая жертва для их яростных молний.

— Проклятый волчина, — кричит в свою очередь посеревший лицом Тево.

— Наши пули все равно найдут тебя, — глухо ворчит Жиро. У него кончились патроны, храбрости сразу поубавилось, и он спешит покинуть злосчастное место.

— Так, так, — наставительно произносит старик Лоре из Мафлие, лишь ногами и взглядом участвовавший в неудачной охоте, — так, так, не стану произносить лишние слова… Я думаю об оборотне…

— Оборотень или просто волк, — взрывается Тийе, — я добуду его шкуру… набью ему брюхо свинцом и пулями. За каждое преступление — расплата. Я устрою ему ловушку. Потрачу на это весь остаток жизни… еще посмотрим, у кого зубы крепче…

— Так, так… — медленно цедит Лоре, направляясь к ферме Тийе, — так, так. Что касается оборотня, думаю, я не ошибаюсь… Носясь так всю ночь, это проклятое чудовище не очень-то будет свежим на дневных работах… Но поди узнай, кто! Он и сам не подозревает об этом.

И Лоре начинает посасывать губы, словно пытаясь удалить с них вкус только что произнесенных слов.

Жирар присоединяется к нему, но идет не сзади, а чуть впереди.

— Ты веришь в это? — шепчет он.

— Я прикончу его… прикончу его… — Ярость Тийе не утихает и на обратном пути.

Гррр… Я куда более ловок, чем члены принявшего меня клана… Только я знаю, насколько сильны люди своими хитрыми мыслями, прорастающими у них в голове, а остальные волки даже не подозревают, что человек может думать. Для них люди такие же животные, но о двух ногах, трусливые ночью и хвастливые днем…

Человек! проклятое животное, наказанное белым хозяином и обреченное на жизнь при дневном свете. Человек, который был бы ничем, не сумей он вступить в союз с псами, не имей он на службе эту трубку, прошивающую ночь, расстояние и плоть. Поверьте мне, если бы не это, волк стал бы всем… даже богом людей.

Но то не был бы волк, прибитый к кресту четырьмя длинными гвоздями, пронзающими подушечки лап. Ему не поклонялись бы со стонами, как поступают эти лицемерные люди по отношению к честнейшему из них. Волки не будут столь кровожадны; они распнут лишь лжеволков-собак.

Тогда появились бы стада голых людишек, охраняемых настоящими волками, в помощниках у которых ходили бы злые и быстрые бараны — они с удовольствием терзали бы бледное и квелое тело этого скота. Сильные люди таскали бы на спине озверелых лошадей и ослов, чей хлыст может засечь досмерти. Женщин бы доили нетерпеливые коровы, чтобы поскорее влить в волков пьянящие белые силы. Волчата развлекались бы с детьми человека и любили бы их, как братьев, до того мгновения, как в глазах маленьких людей зажжется ум — пламя смертельной опасности. Свиньям, которым ведомо, как откармливают скот, поручили бы кормить людские стада, загнанные в вонючие людярни, куда время от времени заходили бы голодные волки, чтобы предаваться радостям убийства… Ах! Вонзить бы клыки в горло людям, откормленным свиньями, служителями Волков-Королей… Но такие мечты возникают лишь в моей голове, остальные волки слишком глупы… Для них не существует страны чудес, а есть только волчья жизнь. Это обычные волки, и все. Они никогда не изменят своего состояния, и я ухожу от них, ибо не люблю делиться пищей — мне надо очень много еды!.. Гораздо больше, чем всем остальным, вместе взятым. Пусть они дохнут с голода, я им ничего не оставлю. Пусть поищут умного хозяина-советника…