Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович Страница 10

— Костя!

Ружье, приходит в голову первая мысль. Осталось внутри, да и стрелять нельзя, иначе Костя пострадает. Соня вспоминает про топор. Опасается, что и за ним придется лезть в палатку, затем видит его воткнутым в ствол ближайшей сосны. Кое-как вытаскивает, замахивается и со всей силы опускает на спину незнакомца. Звук такой, словно рубят огромную тыкву. Человек даже не вздрагивает. Просто встает — рукоять топора описывает дугу — и направляется к ней.

Соня визжит и мчится прочь. Оборачивается и видит одутловатое лицо, приоткрытый рот, из шеи и щек торчат бурые отростки. А потом по лесу прокатывается грохот. Голова незнакомца раскрывается, словно цветок, разбрасывает багровую юшку.

Тело падает. За ним стоит Костя с дымящимся ружьем.

Соня опирается на ствол ближайшего дерева. Голова кружится, горло обжигает желчью. Кажется, сейчас наружу вывернется все тело целиком, извергнув кости и дымящиеся внутренности. До такой степени не хочется находиться здесь и сейчас.

Костя осторожно подходит, держа на мушке дергающееся тело. Из разваленной головы лезут красно-зеленые жгутики, зарываются в землю. Бугры на спине вспухают, рвут футболку, и оказывается, что это корешки. На их кончиках проклевываются ветки с крохотными листочками, распускаются бутоны цветов. Вскоре от незнакомца остается лишь гора зелени в виде человека. Ростки ползут вверх по топорищу, Костя выдергивает его.

— Пойдем, — говорит он. Не пытается утешить, просто идет к разоренному лагерю. Соня смотрит ему вслед, и тут из нее как будто вынимают пробку. Потому что мир расплывается, а слезы текут горячим потоком.

К черту лес. К черту Костю, кошмары, манкуртов, необходимость куда-то идти. К черту такую жизнь! Если бы сейчас ружье оказалось у нее в руках, Соня приставила ствол к подбородку и напитала кровью жадную зелень. Но вместо этого она бредет к лагерю, чувствуя себя старухой.

Весна в этом году началась рано. Почки набухли в феврале, к концу месяца все уже зазеленело. Не только на северо-западе: зацвела Сахара, в Гренландии заросли вереска и можжевельника подступили к льдам, и даже на Крайнем Севере выросло что-то карликовое. Соне было не до природы, на носу был диплом. Она тряслась в электричке, потом в метро, бежала в библиотеку или в универ. В апреле Петербург превратился в джунгли. Мох вылез из щелей в плитах и оккупировал гранитные набережные, трава наползала на асфальт. На заводе «Красный Треугольник», по слухам, обрушилась крыша в одном из заброшенных зданий — не выдержала веса разросшихся тополей. «Живых стен» в центре стало больше.

А потом появился туман.

Сперва зелень зацвела. Белые звездочки рассыпались по кустам, деревьям, траве. Цветы давали много пыльцы, которую ветер разносил по всем закоулкам города. Пожелтели здания, улицы и даже фонари. Джинсы обрели цвет яичного желтка, кеды приходилось мыть после каждого выхода на улицу. Впрочем, Соня показывалась из дома реже — заболели родители.

Сперва они сухо покашливали. Приезжали с работы, шумно сморкались, протирали слезящиеся глаза. Затем кашель стал гулким, словно звук далекой канонады. Увидев первые капли крови на платках, мама и папа позвонили в больницу, но линия отвечала короткими гудками. Оказалось, палаты переполнены, а врачи сбиваются с ног. Соня уговорила родителей остаться в постели, закрыла двери и окна, отмыла весь дом, законопатила все щели, которые нашла. Когда обклеивала бумажным скотчем рамы, бросила взгляд на улицу. У магазина напротив уселся человек в пиджаке — из носа и глаз текло, по желтушным щекам и подбородку пролегли темные дорожки. До мужчины никому не было дела. По безлюдной улице стелился желтый туман, автомобили проезжали мимо с поднятыми стеклами.

У мамы с папой поднялась температура. Они лежали на мокрых простынях и хрипели, разевая рот, словно рыбы. Через два дня их не стало. И умерли в один день, вертелось в Сониной голове. Оказалось, в этой фразе нет ничего романтичного.

Ночью они зацвели. В глазницах распустились ромашки, между зубов показались травяные иглы. Кожа лопалась, выпускала наружу усики изумрудного цвета. Соня смотрела, зажав руками рот, чтобы не закричать. Это обитало внутри ее родителей, питалось их плотью и кровью. Мамина кисть свесилась с кровати, оторвалась и упала на ковер, развалившись на части. Соня побежала в туалет.

Она собиралась остервенело, кидала вещи в рюкзак. В горле стоял тягучий ком, паника шептала: нужно уходить, быстрее. Но куда? В зеленый ад снаружи? Соня не знала. За то время, пока она собиралась, из ковра вокруг зацветшей конечности проклюнулись зеленые волосинки.

Мужчина, сидевший у магазина напротив, поднялся и пошел. Горло раздулось, будто что-то распирало его изнутри. Изо рта торчали коренья, болтаясь в воздухе при каждом шаге.

— Ты как, малая? — Костя останавливается, чтобы перевести дух. Опирается на исполинский корень, больше похожий на бревно. Тонкие жгутики тотчас же тянутся к одежде и рюкзаку, но Костя лишь устало вздыхает. Раньше он дергался, рвал подступающую зелень, но в итоге плюнул на это дело.

— Спать больше не хочу, спасибо, — Соня скидывает поклажу, вытирает разгоряченное лицо. — Вообще сомневаюсь, что засну в ближайшее время.

Костя хмыкает, расстегивает ворот рубашки. Солнце еще не в зените, но жарит вовсю. Ручейки пота щекочут шею, сбегают по спине. Вонь собственного немытого тела смешивается с удушающими ароматами цветов. Такое себе сочетание.

— Может, искупаемся? — предлагает Костя. — У меня мыло есть.

— С ума сошел? — Соня смотрит на залив, покрытый желтоватой ряской. Вдоль берега тянется каемка из пыльцы, смешанной с водорослями и всяким сором.

— Почему это?

— Ты же сам видел. Превратишься в одного из этих…

— Манкуртов? Думаю, на нас пыльца не действует. В противном случае мы давно проросли бы. Вспомни, как быстро погибли другие.

Соня помнит. Как шла по опустевшим улицам. Как стучалась в двери, но никто не открывал. Как заглядывала в окна и видела кусты, что тянулись из диванов и кроватей. Как заметила движение в магазине спортивных товаров и увидела мужчину лет сорока, деловито копающегося в отделе туристического снаряжения. «Привет, я Костя. Шаришь в палатках?»

— …поверь, мы бы давно уже погибли, — Костя отрывается от корня, за ним тянутся зеленые скрипучие макаронины. Он обрывает плющ, скидывает рюкзак. — Короче, малая, ты как хочешь, а я пошел. Живем только раз.

Он раздевается до трусов — плотный, кряжистый, спина покрыта черным волосом, голова и шея желтые от пыльцы. Подмигивает Соне и срывается с места, оставляя следы на песке. Забегает в воду и тотчас выныривает, фыркая и отплевываясь.

— Водичка как молоко парное. Многое упускаешь, малая.

Соня косится на ружье, которое лежит под ворохом одежды. В голове проносятся сцены из фильма ужасов: Костя напьется ядовитой воды и превратится в манкурта, какой-нибудь маньяк доберется до оружия, пока они купаются… распухшие, посиневшие лица родителей.

Соня отгоняет наваждение.

Если умру, то скорее окажусь рядом с ними, думает. И снимает футболку.

Когда она заходит в воду, Костя смотрит на нее чуть дольше, чем позволяют приличия. Соня словно видит себя со стороны: маленькая, щуплая… идеальная жертва. Генератор ужасов в голове крутит следующие фильмы: «Изнасилование», «Сексуальное рабство», «Стокгольмский синдром». Впрочем, если Костя захочет, куда ей деться? Соня поскорее заходит в воду. Когда выныривает, то видит, что Костя уплывает прочь, лежа на спине. Лицо у него мечтательное.

— Ну как, легче? Все же лучше, чем под солнцем коптиться.

— Да не говори, — она стыдится своих мыслей. Может, Костя и неровно к ней дышит, но ведет себя достойно. А вода, к слову, действительно теплая. Соня оглядывается на берег. К вещам никто не подошел, но реальность крутит свой ужастик.

По всему побережью, насколько хватает взгляда, раскинулись корни. Они похожи на щупальца гигантских спрутов. Чуть поодаль начинается сплошная стена деревьев. От вида исполинских стволов внутри Сони все сжимается. Чудовищные разлапистые ветки опасно колышутся в вышине. Деревья-великаны вызывают те же ощущения, что и монументальные здания советской эпохи — рядом с ними люди кажутся мелкими, незначительными.