Ирина Андронати - Перевёртыш Страница 10

Их группе полагалось слиться в совмест­ной молитве при свете звезд, но на околице Эндрю, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал: «Я должен!» — и зашагал обратно. Оставшиеся никак не реагировали. Ни один из них не чувствовал в себе зова долга и не стал бы потому поступать ина­че, нежели предписано. Конечно, брат Энд­рю мог и солгать. Но в этом случае ему пред­стояло ответить перед главой общины. А не перед рядовыми членами, которым и ход к алтарю успокоения был заказан.

Эндрю инстинктивно пошел широким зиг­загом — чтобы проще было засечь источник запаха. Маленький человеческий нос — не слишком хороший прибор для определения направления. Она находилась где-то рядом с храмом. Это было плохо, но не слишком: находясь на земле, ничего запретного она ви­деть не могла. Хуже было другое. Ее спут­ника Эндрю не учуял. А разговаривать с женщиной хотел только наедине. Он знал, что это опасно, но... У него было наготове полдесятка разумных объяснений, зачем нужен этот разговор наедине, — и все они бы­ли ложью. Правда и разум редко уживаются вместе, а сейчас правда укладывалась в три слова: он так хотел.

Молодой человек замотал головой и приостановился. Несколько раз глубоко вздох­нул. Не помогало. И тогда он обратился к испытанному средству: стал вполголоса рас­сказывать самому себе притчу собственного же сочинения:

«Жили некогда два мальчика. Их все лю­били, ибо они были младше своих соплемен­ников и появились на свет ради великой цели — познания, и пришли на смену стар­шим. Им было многое дано и многое позволено. Они росли и радовали ближних своих успехами. Прошло много лет радости и по­знания. И вот однажды решили они постичь и еще новое, и для того нарушили извечный запрет, и коснулись друг друга, и испытали неведомое прежде запретное наслаждение. Стыд и поругание были им за то карой, но не сразу два мальчика постигли тяжесть своего проступка. Однако наслаждение схлынуло, а стыд и поругание длились и длились. Ибо новая жизнь должна рождаться в муках, и никому не позволено нарушать эту заповедь. Ибо сподобившиеся достигнуть Воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не вы­ходят, и умереть уже не могут, ибо они рав­ны Ангелам и суть сыны Божий и братья друг другу. Ибо тот, для кого наслаждение сильней стыда и боли, причиняет боль брату своему...»

— Что ты думаешь? — растерянно спро­сила Скалли после долгого молчания. У нее самой думать не получалось.

Молдер сосредоточился. Сердце билось уча­щенно, он то и дело непроизвольно облизывал пересохшие губы.

— Я думаю, что хочу посмотреть, что там, внизу, находится.

И Фокс растворился в темноте. Дэйна, тяжело дыша, приникла к щели. На сцене появился Призрак. Он сбросил с себя пальто, швырнул его в угол, за кипу сена, взял один из фонарей, оставленных участни­ками похоронной процессии, и, пригнувшись, скользнул вниз, в квадратный створ погреба.

В этот момент кто-то коснулся плеча Дэйны. Она обернулась, нащупывая пистолет. И сразу расслабилась — над ней склонился тот самый молодой помощник кучера.

— Идемте со мной. Я смогу дать вам кое-какую информацию.

Молдер с фонарем в руках, согнувшись в три погибели, пробирался по узкому округ­лому в сечении проходу. Ощущения были — как у Ионы во чреве кита, только кит был скорее легендарным левиафаном или миро­вым змеем — длинным и тонким, как великанская пожарная кишка. Или кишечник. Молдер словно пробирался по извилистой брюшной полости, а над головой, примыкая к невидимому изнутри костяку, образовыва­ли свод бесчисленные, тоже плохо различи­мые изнутри тонкие ребра, между которыми была натянута скользкая, влажная на ощупь ткань. Когда Молдер впервые коснулся ее рукой, ему показалось, что ткань мягко по­далась под рукой. Потом он понял, что это иллюзия. Да и красным стены отблескива­ли только из-за обманчивого керосинового света...

Впереди показался освещенный проем, от­куда неслось уже знакомое гудение. Фокс опустил фонарь пониже, прикрутил фитиль. Что же там, черт подери, происходит? Он осторожно вытянул шею, заглядывая за край неровного — как жаберная дуга — обвода.

Первое, что он увидел, были очертания шля­пы с широкими полями и пальто с поднятым воротником.

Парень привел Скалли в Главный дом, на самый верх, в мансарду. Открыл перед жен­щиной дверь, пропустил, вошел следом и за­пер изнутри.

В небольшой комнатке обстановка, как и ожидала Скалли, была аскетическая: голые стены, простенькая занавеска на окне, стул и старомодная полутораспальная кровать с бе­лыми столбиками спинки, украшенными за­остренными шишечками и соединенными изо­гнутыми металлическими прутьями. Кровать стояла изголовьем к двери, и мальчишка тут же пристроил на нее фонарь и шляпу.

Потом повернул голову и угрюмо посмот­рел на женщину. Глаза из-под расчесанной надвое челки горели мрачным огнем.

— Я знаю, кто это сделал.

— Вы хотите сказать, вы знаете, кто убий­ца? — переспросила Скалли, чтобы избежать недоразумения. Она была готова к тому, что­бы услышать короткий ответ — «я». Но не верила в такую возможность.

     — Вы слышали наши молитвы, вы виде­ли, как мы живем, вы знаете нашу веру. Я хочу, чтобы вы нашли этого убийцу. Ради меня нашли. Он был моим лучшим другом.

Парень отвел взгляд, и черты его смягчи­лись горем.

— Как его зовут? — Скалли не позволяла себе отвлечься.

— Брат Мартин. Я называл его Марта, — слабая улыбка пробежала по губам.

Община « родственников »

Три года назад

— Марти, что мы натворили! — заикаясь, выговорило перепуганное, но очень краси­вое полуодетое создание, сползая с кровати на пол.

Длинные каштановые волосы волной скольз­нули по простыне на плечи. Девушка вцепи­лась в собственную шевелюру, всхлипнула и закрыла лицо руками, не выпуская волос.

На кровати завозились.

— Что мы натворили... — невнятно про­скулила девушка снова.

Человек на кровати свесил руку, пошарил в воздухе, коснулся склоненной головы и хо­тел было погладить, но девушка, вздрогнув, отстранилась.

— Не дергайся, Эндрю. Сейчас ничего не будет. Должно пройти какое-то время.

С этими словами человек сел на кровати, а затем гибким движением опустился рядом с подругой.

Две девушки сидели на полу бок о бок, обе небольшого роста, обе в белых мужских ру­бахах слишком большого размера, обе длин­новолосые, только у второй вьющиеся волосы были чуть короче и отдавали в рыжину.

Эта вторая и нарушила долгое молчание:

— Я думал, будет больнее, — сказала она. — Эндрю, ты как?

Та, которую называли «Эндрю», наконец-то отняла руки, удивленно посмотрела на них, перевернула ладонями вниз... Потом — видимо, успокоившись — разделила спутав­шиеся пряди примерно поровну и откинула назад.