Радуга над Теокалли (СИ) - Свидерская Маргарита Игоревна Страница 13

Почувствовав, что Иш-Чель покинул бунтарский дух, жрец тихо отдал команду прислуге и вышел из комнаты.

Женщины начали обряд с омовения, они раздели послушную жертву, заставили её опуститься в тёплую воду и затянули молитву. Нежное, почти жалостное пение послужило для неё сигналом – Иш-Чель разрыдалась, понимая – ей не удастся вырваться. По мере того, как суть увещеваний доходила до сознания, в ней зарождался бунт.

А женщины пели, что она должна быть благодарна божественному выбору. Завтра она покинет этот грубый мир с его войнами, неурожаями, голодными годами…

"Что-то я не припомню, когда голодала!.." – внутреннее сопротивление нарастало.

Иш-Чель, ещё не освободившаяся окончательно от гипноза, попыталась закрыть уши, но терпеливые руки, омывшие не один десяток жертв, ласково разжимали их, и приходилось слушать наставления.

Поющие превозносили редкую красоту, которая непременно понравится и удивит бога, благодарили отца и мать, подаривших Коацаоку такую божественную женщину…

"Вот именно, вам меня подарили, а вы хотите убить!" – Иш-Чель уже пришла в себя, гипноз перестал действовать, поэтому вместо религиозного трепета или хотя бы, жалости к себе в ней крепло желание вырваться и прекратить этот кошмар. Он её пугал, в душе не возникало послушания и покорности, на которую были рассчитаны песни, казавшиеся теперь заунывными и печальными.

Перечислив все женские достоинства Иш-Чель, прислужницы перешли в наступление на её сознательность. Избранница должна быть ласковой с Всесильным. Услужливой во всем, покорной, тогда он пошлёт городу дождь и богатый урожай, и голод не убьёт детей и матерей, придаст силы их мужчинам, отгонит мешиков прочь…

"Да уж, так эти псы и уйдут!" – уже все существо Иш-Чель сопротивлялось происходящему, не желая умирать.

О какой славе и почестях ей говорят!? Её совершенно не интересует вечная благодарность граждан, которые мирно спят в своих постелях, и только фанатики бодрствуют, чтобы на рассвете следовать за ритуальной процессией! Она молода, красива, богата, счастлива, любима! Она хочет жить здесь и сейчас! Ей ни от кого ничего не нужно! О, боги, как же она хочет жить! Неужели они не могут этого понять?!

"Отпустите меня", - мысленно обращалась Иш-Чель к стражам, продолжающим петь. Она пыталась заглянуть им в глаза, найти сочувствие, но прислужницы опускали тяжёлые веки и продолжали своё дело.

"Помогите же мне!" – взгляд Иш-Чель, полный мольбы, перебегал с одного лица на другое, но служанки смотрели поверх её головы…

"Неужели среди вас нет никого, кто бы мне помог?! Я же не могу справиться со всеми вами!" – тут Иш-Чель поняла, что рассчитывать на слуг нечего, спасение может прийти извне, и только от Кинич-Ахава. Но где же он?! Конечно, как же раньше она не додумалась! Именно муж войдёт сейчас и прекратит все это.

"Ну вот, вот же его шаги!" – действительно, шаги слышались отчётливо, но пришли рабы и забрали грязную воду. Среди них Иш-Чель так и не увидела Кинич-Ахава. И снова паника охватила женщину. Почти отчаявшись, набравшись смелости, она задала вопрос:

– Где мой муж?

Самая старшая прислужница, которая не сделала ни одного движения за всё время, а только наблюдала и отдавала распоряжения, строго посмотрела на неё, недовольно чмокнула губами, поджала их и с оскорблённым видом, сохраняя достоинство, удостоила бывшую госпожу Коацаока ответа:

– Халач-виник больше не твой муж, ты принадлежишь богу Дождя, теперь ты его невеста! Будь счастлива – божественный выбор пал на тебя! Поэтому молчи и не задавай глупых вопросов!

– Гадкая старуха, как смеешь так со мною говорить! – разозлилась Иш-Чель и быстро выдернула руку, на которую надевали очередной браслет.

Резкий взмах и… На своё счастье, прислужница вовремя сообразила, что последует увесистая оплеуха, и успела увернуться от удара. Но кончики ногтей бывшей правительницы Коацаока, всё же оставили лёгкий след. Это было оскорблением.

Сдерживая ярость, старуха прошипела:

– Усмири свою гордыню, иначе получишь напиток забвения! Я лично волью его в твою глотку, паршивая девчонка! И объявлю, что ты так хочешь побыстрее попасть к богу Чаку, аж просто изнемогла от желания ему услужить!

– Мерзкая старуха! Тебя бы отправить услуживать! Да, видно, ты сейчас красивее, чем была сто лет назад!

На шум вошёл жрец и, окинув взглядом ссорящихся, все понял. Взмахом руки он приказал старой женщине удалиться. Её место заняла молодая прислужница.

Иш-Чель мрачно насупилась – придраться было не к чему – подготовительный ритуал подходил к концу. Ей оставалось мысленно призывать мужа.

Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее казалось настолько неправдоподобным, что больше походило на страшный сон. Факт отсутствия рядом Иш-Чель ясно говорил – вечерние события действительно были и вышли из-под контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. И чем быстрее, тем лучше.

Ритуал избрания и жребий показались ему странными. Поведение народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел её маленький хвостик…

Принеся в жертву Иш-Чель, заговорщики наносили удар и лично по нему, и по его правлению.

Иш-Чель занимала его мысли, заставляла страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но не мог и предложить замену. Две, пять, десять рабынь не удовлетворят кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая доказала бы всем, насколько ему дорога власть и Коацаок.

Кинич-Ахава чувствовал, что разрывается. Он любил Иш-Чель и, наверное, был слишком счастлив, раз боги позавидовали. На ум не приходило ни одного дельного плана по спасению жены. Он не мог напасть и выкрасть – за нею следили охрана и служители. А толпа религиозных горожан, готовых ради общего счастья бдеть всю ночь и петь гимны… Тут ему вдруг стало стыдно, он поставил себя на место одного из граждан, чью дочь осчастливил божественный выбор – мужчина и его семья гордились бы, что могут внести лепту в спасение от голода тысячи жителей.

"Возможно, я проявляю малодушие? – подумалось ему. – Ведь это выбор бога, честный жребий… А для меня – плата за власть!"

В покои бесшумно вошла мать. Ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, в каком состоянии халач-виник. Вдова пожинала плоды, но метания сына испугали – все планы разом могли потерпеть крах.

"Неужели взрослый мужчина так увлечён этой рыжей?!" – Уичаа удивлённо и презрительно скривила губы, но вслух произнесла:

– Сын мой, ты должен смириться, поискать в своём сердце радость… Твои подданные не поймут! Для бога нельзя ничего жалеть! – Кинич-Ахава посмотрел на мать и понял – поддержки не получит.

– Народ будет тебя уважать, усмири гордыню, отдай женщину с радостью, об этом просит бог Чаку!

– Пусть он возьмёт, что угодно, но не её!

– В тяжёлые минуты мы должны жертвовать именно самым дорогим! Твой отец так никогда не сказал бы! Как ты можешь управлять народом, если ничем не желаешь делиться? Правление не только права, доходы, почёт, но и большая ответственность, сын. Очень жаль, оказывается, ты к этому не готов. Именно сейчас нужно доказать, что у тебя твёрдая рука и ради города ты способен на все!

– Ценой жизни любимой женщины?

– Она из семьи Кокомо, а многие не приветствуют тесных связей с ними… Ты прекрасно понимаешь, что, не доказав народу любви и преданности, не сможешь подчинить своей воле город. Люди отвернутся от тебя! А показав смирение перед богами, привлечёшь многих!

– Политика… Ты говоришь мне то, что я и сам знаю!

– Тогда не сиди здесь, а присоединись к людям! Покажи радость, уверенность в правильности выбора, будь рядом с подданными!