Джеймс Риз - Книга колдовства Страница 13

Я расслышала достаточно такого, что заставило бы дрогнуть даже самое каменное сердце. Как могло случиться, чтобы Кэл, мой нежный Каликсто, навлек на свою голову такой поток непристойной брани? Что он такого сделал, чтобы до такой степени вывести Диблиса из себя? Ведь я слышала в голосе кока ненависть, самую настоящую ненависть. Именно она извергалась из уст старого моряка. Что было ее причиной? Я думала об этом, но по-прежнему полагала, что кок и юнга сами должны разобраться, а мне в их дела нечего совать нос. Поэтому я предоставила их самим себе и прошмыгнула на верхнюю палубу. Чем я смогла бы помочь Кэлу? Rien.[15] Значит, мне незачем слушать дальше. Кроме того, я убеждала себя, что Каликсто сильный парень и способен за себя постоять, какой бы дьявол ни вселился в Диблиса. Конечно, все было не так, и мне следовало с самого начала это признать.

Наверху, не замеченная вахтенными, я вытащила пробку из воронкообразной бочки, куда собиралась дождевая вода, и умылась — настолько, насколько это можно сделать, не раздеваясь. Я не отважилась бы снять одежду, поскольку на шхуне меня всегда могли заметить, и днем, и ночью… да, именно ночью, потому что луна светила вовсю, а меня не привлекала перспектива оказаться осмеянной, если не хуже, командой «Афея». Нет уж! Я вовсе не хотела доставить им подобного удовольствия. Теперь я хорошо знала эту породу людей: будь они хоть матросней посреди бескрайнего моря, хоть воспитанницами монастырской школы, им нужно одно и то же. Нет, лучше я спрячусь, уйду в тень, ведь где, как не среди теней, я столько лет хранила свои секреты.

Умывшись, я встала у гакаборта,[16] чтобы просушить свои распущенные волосы — довольно короткие, чтобы можно было заплести их в косу по-мужски, но при этом достаточно длинные, чтобы подобрать их при помощи шпилек, а затем дополнить шиньоном и всякими украшениями, как делают женщины. Все было тихо, только море да корабельный шпангоут тянули свою бесконечную песню, а рангоут им подпевал; хотя, наверное, для уха моряка этот хор плещущих морских волн и поскрипывающих деревянных частей судна казался мертвой тишиной. Черт побери, я все равно слышала голос Диблиса. Вскоре я поняла почему. Оказывается, я встала у самого люка, едва прикрытого решеткою — той самой, на которую он по утрам наваливал тряпье, чтобы нас разбудить. Это было своего рода вентиляционное отверстие, откуда должен был выходить дым от корабельной плиты, однако теперь из этой черной дыры поднимались лишь звуки его голоса, сочившиеся, словно ядовитые испарения из темной, инфернальной расщелины.

Вскоре я услышала упоминание о каком-то другом судне. Во всяком случае, мне так показалось. Речь Диблиса было нелегко разобрать — возлияния и раздражение сделали ее неразборчивой. Помимо бранных слов, правда, доносились и другие: Калифорния, капитан, кабала и так далее. Они соединялись вместе, одно к другому, как цепочка, и каждое вносило свой вклад в некую историю.

Похоже, Диблис вспоминал — намеками, вокруг да около, — месяцы, проведенные в море вместе с Каликсто во время плавания в Калифорнию под началом другого капитана.

В его истории было полно гнусных и омерзительных подробностей, какие мне лучше было бы никогда не слышать.

Поэтому я решила подвязать еще не просохшие волосы кожаным ремешком, прошмыгнуть обратно на жилую палубу к своей койке и заснуть, еще раз пожелав — ради Каликсто, — чтобы солнце поскорей поднялось и с его первыми лучами милый мальчик вырвался бы из мерзких лап Диблиса.

Однако в этот миг я услышала, что кок добавил к прежнему повторяющемуся набору слов еще несколько, заставивших меня остановиться и, встав на колени, припасть к палубному люку, ибо они задали истории новый поворот. Он прямо заговорил о том, на что прежде лишь намекал.

— Вот как мы тебя, — пропыхтел кок, — петушка нашего, золотое ты горлышко…

Он выговаривал согласные «т», «к» и «г» так, словно они лежали у него на языке. Его «о» открывались настежь, как бездонные скважины. И тут до меня дошло: он уже изнасиловал Каликсто и опять проделывает это сейчас, при мне.

Стоя на коленях, я смогла наклонить голову наискось и заглянуть вниз, в каморку. Я приникла так близко к палубе, что оцарапала нос о решетку, когда шхуна покачнулась на зыби и накренилась на правый борт. Но я взяла себя в руки, собралась с духом и налегла на решетку, дабы увидеть то, что попадало в поле моего зрения.

Диблис находился прямо подо мной, в каких-то трех футах. Он устроился на краю своей измятой постели на корточках, с обнаженным торсом, и синева порохового ожога делала его непристойные татуировки выступающими, рельефными. Он склонился над койкою, как охотничья собака на поводке, рвущаяся вперед, по следу лисицы. Или какой-то другой добычи, которую мне пока не было видно. Я смотрела на его лысеющую голову, на его спину, сплошь усеянную разноцветными картинками, между которыми густо росли волосы. Затем, когда очередной крен «Афея» качнул Диблиса в сторону и кок отпрянул назад, под его жирными грудью и животом я увидела…

Да, он был дьяволом, этот Диблис.

Под выступающими надбровными дугами, ниже багрового носа, за отвислой, как у Будды, грудью, напоминавшей дряблые титьки старой потаскухи, за толстым, как бочка, брюхом, я увидела… mais oui, его покрасневший, потрепанный, но готовый к бою член. Диблис был совсем голый, и когда он отвел руки назад, чтобы найти опору, ему оставалось подстегивать себя разве что непристойными выражениями и распалять огонь своей похоти, полузалитый выпивкою, с помощью этих грязных словечек и вида самого Кэла, сидевшего напротив него… в клетке.

В самом прямом смысле слова. Увы, это не метафора.

У другой стенки каморки стояла большая, плетенная из лозы прямоугольная корзина шириной фута три или четыре, с крышкою на уровне моего пояса. Крышка была снабжена щеколдой. В таких корзинах во время плаваний, более долгих, чем наше, держали птицу или мелких животных — например, коз, которых доят, пока не придет их черед попасть в общий котел. Но теперь козлище было снаружи, а внутри, скорчившись на подстилке из вонючей соломы, лежал Каликсто, совсем голый, и старался не плакать. Ох, как я вспыхнула, увидев его таким униженным! Наверное, не будь я так ошеломлена увиденным, мне бы немедля пришло в голову тут же, на месте, исполнить какой-нибудь колдовской трюк, достойный Диблиса. Например, заставить его сердце сжаться, как часовую пружину, или вызвать у него такое кровотечение, чтобы кровь хлестала изо всех срамных отверстий, нижних и верхних. Hélas, в ту первую ночь я ничего не предприняла, только смотрела. И даже не попыталась подыскать оправдание для своего бездействия.