Сорочиный куст - Наталья Булычева Страница 17

бывшего инкассатора снова появилось ружье!!! Конечно, не то, что было у него до этой истории с бесовским сорочиным кустом, ту прошлую его двустволку конфисковали, навсегда лишив Марата права владеть оружием официально, и все же ружье ему доверили снова, как и очень ответственную работу, Житин теперь егерь. Поступив на должность, Житин получил оружие и права, пока работает — жить в сторожке. Вышло это абсолютно случайно.

Выйдя за тюремные ворота Сейф намеревался покинуть опостылевший ему за 18 лет каторжанский посёлок, перебраться в Ухту и жить там. Но случай в лице проводника поезда Светлогорск — Ухта Виктора Павловича Гулькина, распорядился иначе. Именно на этом поезде на котором Сейф хотел добраться до города, отзывчивый к чужой беде мужичонка работал проводником. Житин собирался поехать без билета, по прямой договоренности, с уже вышепредставленным Палычем, тогда дорога стоила бы бывшему зэку две бутылки водки, и полторы тысячи рублей, что было гораздо дешевле, чем покупать официальный билет за полную стоимость в кассе. Ну, а Палычу с такого пассажира, как в прочем, и с других «зайцев», которых он подбирал на свой страх и риск почти каждый свой рейс, не только прямая выгода, но еще и хорошая компания, ведь тот алкоголь которым расплатился Марат, они ночью распивали вдвоем в служебном купе оборотистого проводника.

Захмелев от выпитого мужчины разговорились, и Сейф разболтал новому знакомцу свою мистическую историю из — за которой так долго сидел в тюрьме. Виктор Павлович отреагировал не типично, и как не странно поверил, росказням Марата про проклятый куст, и колесо какими-то злым чудом вдруг обернувшееся бабой. Пьяненький уже, проводник проникся историеей невинно осуждённого и приплёл к ней тот случай, когда, он своими собственными глазами видел чертей, а ему тоже никто не верит.

Гулькину стала настолько жаль душевного Марата, что он предложил ему, не ехать в Ухту, а остаться в деревни, что будет по пути, через две остановки отсюда, там по словам проводника работал егерем его шурин, но теперь, он тяжко заболел, и когда его дай бог выпишут из больницы, он намереваться перебраться в город ко взрослой дочке, а работать на участке за который когда то отвечал родственник, теперь некому, вот он и придумал устроить туда Житина, пусть неофициально, но с зарплатой и жильем.

Сейф усомнился, что такая идея может сработать, с его то судимостью. Но Виктор Павлович в пух и прах, разнёс все скептические замечания Марата заявив: " Ну, и что с того, что ты в тюрьме сидел. Кто старое помянет- тому глаз вон! В тюрьме сидел — не переломился, вот и в сторожке егерьской посидишь, не убудет с тебя… Начальник тамошнего участка крестник мой, кого скажу, того он и назначит в егеря. А тебя посоветую ты вон какой здоровый, не трус как я погляжу, все равно в такой глуши куковать охотников не много найдётся, а хозяйство можно прийти в запустение. А если проверка какая нагрянет, скажешь, мол просто погреться зашёл в сторожку, ну не мне тебя учить, как с начальством то разговаривать…."

На том и порешили. Правда Житин до последнего не верил, что протекция мало знакомого, железнодорожного проводника, действительно поможет ему устроиться на должность, сопряженную с материальной ответственностью, да ещё и где по долгу службы он должен иметь при себе боевое оружие, но Гулькин его не обманул. Проворонил шурину, тот дал согласие встреть Марата в деревни, и уже через пару часов Сейф сошёл с поезда, по — братски обняв на прощание добродетельного Палыча, и проезд через несколько минут стоянки, увёз его вместе с другими пассажирами в большую промышленную Ухту, оставив Марата пробираться через сугробы и снежные заносы в богом забытую деревеньку которая называлась Клушкино из десятка домов, где из жителей были в основном одни пенсионеры.

Но и эта убогая деревенька, указать, казалось, оплотом цивилизации, с ее-то русскими печатями и телевизорами в каждом доме, самому Марату довелось жить уже за ее пределами, в ветхой сторожке, отапливаемой буржуйкой, день и ночь приходилось ходить, не снимая овечьего тулупа и валенок, и все равно Марат мерз. Неудивительно, что за ту минимальную зарплату, которая тут полагалась егерю, никто не хотел прозябать в этой северной глуши.

Сейфу, как ни удивительно, его работа была по душе, таежная природа была прекрасна державной и могущественной красотой своею. Здесь, в тайге, бывший тюремщик чувствовал себя воистину вольным человеком. И он был счастлив одной этой свободой и природной красотой.

Охотничье хозяйство, которое ему давали, насчитывало 75 тысяч гектаров таежного леса. Вверенные ему владения он должен был обходить четыре раза в месяц, в его обязанности входило подкармливать диких животных, отстреливать вредителей, следить, чтобы не было браконьеров, а если такие все-таки обнаруживались, немедленно оповестить о них начальство по спутниковому телефону, который ему тоже выдали для работы. Из своей обжитой сторожки егерь уходил на трое суток, именно столько времени занимал обход всей поднадзорной территории. Ночевал в это время в охотничьих домиках, а потом возвращался в свою хижину, которая при всей всей неказистости все же была более приспособлена для жизни, да и колодец с чистой водой от нее в двух шагах.

Дома было тихо и тоскливо, и Марат волей-неволей все погружался в свои тягостные мысли и воспоминания о своей бывшей счастливой семье, которую уже и вернуть…

Когда они с Мариной были в браке, было такое ощущение, что он любит ее так, что может просто умереть от потери крови, плоти и голоса ее, если кто-то вздумает разлучить их.

Но теперь, когда столько воды утекло, на бывшую свою супругу Марину, которая нашла ему замену, не успело еще их семейное ложе остыть, Сейф не злился совсем, а что ей было делать — ждать из тюрьмы четверть века Каслинского маньяка, как теперь его называют, нет, конечно! Он бы и сам не принял от любимой жены такую жертву! За Марину и дочку Полину он был рад, узнав, что их жизни сложились благополучно и что живут они зажиточно, а Полина-то и вовсе переехала на ПМЖ то ли в Италию, то ли в Испанию и уже подарила моложавой маме-домохозяйке и отцу-генералу МВД Кель-Тополевскому внуков, всю свою жизнь, не считая первых своих десяти лет, его родная Полинка