Дин Кунц - Нехорошее место Страница 21

Золт и так и этак пытался полюбить сестер – ничего не получалось. Однако, памятуя о матери, он не мог и не любить их, поэтому успокоился на том, что просто жил с ними под одной крышей, не питая к ним никаких родственных чувств. Сестры были донельзя худощавые, хрупкие – можно сказать, болезненно хрупкие – и бледные, как подземные жители, которым нечасто доводится бывать на солнце. Собственно, они и в самом деле редко выходили из дому. Их тонкие руки всегда были ухоженны: сестры холили себя с утра до вечера – ни дать ни взять кошки. Золту казалось, что пальцы у них чересчур длинные, неестественно гибкие и проворные. В общем, у сестер ни малейшего сходства с матерью – крепкой, полнокровной женщиной с ярким лицом. Уму непостижимо: такая цветущая женщина, а дочери – бледная немочь.

В углу просторной кухни сестры уложили одно поверх другого шесть хлопчатобумажных одеял, чтобы кошкам было где полежать в свое удовольствие. Однако и сами Лилли и Вербена порой часами просиживали на подстилке вместе с кошками. Вот и сейчас Золт застал их на полу в окружении своих любимиц. Кошки сгрудились вокруг, забрались к сестрам на колени. Лилли подравнивала ногти сестры наждачной пластинкой. На Золта они даже не взглянули: ведь они уже поздоровались, прислав к нему кошек. На памяти Золта – он был на четыре года старше близнецов – за все двадцать пять лет своей жизни Вербена не проронила ни слова. Не то не умела, не то не хотела, не то стеснялась говорить в его присутствии. Лилли тоже молчунья, но при необходимости могла подать голос. Видно, сейчас ей просто не о чем разговаривать.

Золт задержался возле холодильника и посмотрел на сестер, сосредоточенно склонившихся над левой рукой Вербены и занятых только ее ногтями. Пожалуй, он судит их слишком строго. Кое-кому их странная наружность пришлась бы по душе. На его вкус они слишком худосочны, а другой мужчина скажет, что руки и ноги у них изящные, соблазнительные. Ведь находят же соблазнительными ноги балерин и руки акробаток. И кожа, мол, у них молочно-белая, и груди пышные. Не ему, Золту, об этом судить: он, слава богу, знать не знает, что такое похоть.

Одевались сестры очень легко – лишь бы чуть-чуть прикрыть наготу, а то Золт рассердится. Зимой они так протапливали дом, что в комнатах стояла невыносимая духота, и сидели босиком, в майках и шортах, а то и просто в трусиках – вот как сейчас.

Только в комнате матери было прохладно: там Золт отопление выключал. Будь их воля, близнецы расхаживали бы по дому вовсе без одежды.

Лилли лениво, томно обтачивала ноготь Вербены. Сестры не сводили с него глаз, будто в изгибе ногтя или в его лунке заключена вся мудрость.

Из холодильника Золт достал кусок консервированного окорока, швейцарский сыр, горчицу, маринованные огурцы и пакет молока. Хлеб лежал в буфете. Золт отодвинул стул с решетчатой спинкой и сел за пожелтевший от времени стол.

Когда-то столы, стулья и шкафы здесь сияли глянцевитой белизной, однако после смерти матери их ни разу не перекрашивали. С годами краска желтела, трескалась, углы и углубления покрывались серым налетом. Обои с цветами маргариток замусолились, кое-где отошли швы, а ситцевые шторы, пыльные и грязные, болтались как тряпки.

Золт сделал себе два бутерброда с сыром и ветчиной и запил молоком прямо из пакета.

Вдруг все двадцать шесть кошек, которые вальяжно развалились вокруг сестер, вскочили, направились к двери и чинно, одна за одной, вышли через отверстие в створке. Наверно, на двор. Лилли и Вербена не желают, чтобы весь дом провонял кошачьей мочой.

Закрыв глаза, Золт припал к пакету молока. Жаль, что холодное. Когда оно теплое – комнатной температуры или чуть теплее, – оно по вкусу слегка напоминает кровь, только не такое терпкое.

Минуты через две кошки вернулись. Вербена лежала на спине, положив голову на подушку и закрыв глаза. Губы ее беззвучно шевелились, словно она разговаривала сама с собой. Теперь она протягивала сестре другую руку, и Лилли продолжала самозабвенно обтачивать ей ногти. Вербена раскинула свои длинные ноги так широко, что Золт мог запросто скользнуть взглядом между ее смуглых ляжек. На ней была лишь майка и тонюсенькие трусики персикового цвета, которые не только не скрывали раздвоенный бугорок между ее ног, а, напротив, делали его еще заметнее.

Кошки гурьбой кинулись к Вербене и облепили ее – как видно, они больше пеклись о пристойности, чем их хозяйка. На Золта они бросали укоризненные взгляды, точно знали, куда он смотрит.

Золт опустил глаза и уставился на рассыпанные по столу крошки.

Внезапно Лилли произнесла:

– Тут был Фрэнк.

Золт вздрогнул от неожиданности. Сперва его поразили не слова сестры, а то, что она вообще нарушила молчание. И вдруг смысл сказанного сотряс душу, как гул медного гонга, по которому ударили деревянным молотком. Откинув стул, Золт взвился из-за стола.

– Тут? В доме?!

Вербена и кошки, исполненные дремотного безразличия, на шум даже головы не повернули.

– Возле дома, – ответила Лилли, не отрываясь от ногтей сестры. Она говорила очень тихо, почти шептала, но голос ее был полон сладострастия. – Подкрался со стороны миртовой изгороди и что-то вынюхивал.

Золт глянул в чернеющую за окнами ночь.

– Когда?

– Часа в четыре.

– Так что же вы меня не разбудили?

– Он появился ненадолго. Как всегда. Появится на одну-две минуты и исчезает. Боится. – Ты его видела?

– Я знаю, что он приходил.

– И ты его не задержала?

– Задержишь его, как же, – раздраженным, но тем же сладострастным шепотком прошелестела Лилли. – Но кошки на него так и бросились.

– Исцарапали?

– Не сильно. Слегка. Он убил Саманту.

– Кого?

– Саманту. Нашу киску.

Золт не знал ни одну кошку по имени. Он вообще их не различал: ходят стаей, двигаются как по команде, даже мысли у них, кажется, общие.

– Он убил Саманту. Размозжил ей голову о каменный столб у ворот. – Лилли наконец подняла глаза. Золту показалось, что они светлее, чем обычно, – цвета голубоватого льда. – Я хочу, чтобы ты с ним разделался, Золт. Разделался так же, как он разделался с нашей кошечкой. Пусть он нам и брат...

– После того что он сделал, он нам не брат! – прорычал Золт.

– Пришиби его, Золт. Так же, как он пришиб бедняжку Саманту. Раскрои ему башку. Разбей череп, чтоб мозги потекли.

Золт слушал этот тихий голос как завороженный. Иногда – в такие вот минуты – похотливые нотки в голосе сестры звучали особенно внятно. Он не просто ласкал слух, он вползал в сознание, обволакивал мозг, точно дымка, точно туман.

– Бей его, терзай, круши. Переломай кости, выпусти кишки, вырви глаза. Он еще пожалеет, что прибил Саманту.