Ксандр Лайсе - Моя любимая сказка Страница 24

— Погоди-ка! — я привстал. Что-то показалось мне в этих хрипах… — Эй! — крикнул я в темноту. Хрипы и шуршание немедленно стихли.

— Эх, жалко, фонарика нет… — я, как ни присматривался, не мог понять куда девалось светлое пятно, только что видневшееся между памятников. Очередная аномальщина, что ли? Да нет, вряд ли…

— Фонарик? — Яра вдруг принялась шарить по карманам. — Точно! У меня же есть фонарик!

— О как!

Не знаю, как это прозвучало, но, скорее всего, очень возмущённо. Столько времени мыкаться в потёмках, и только теперь..!

— Совсем забыла, представляешь?! — мой вопль она, кажется, пропустила мимо ушей. — Он у меня на этом… на ключе, то есть, на брелке… Сейчас… — впрочем, мне и так уже было стыдно. Сорвался ни за что… Сам хорош!

Неширокий, но очень яркий бело-голубой луч пронзил темноту, и все очертания за его пределами сразу пропали.

— Прости меня… Ярочка… Ляпнул… Нервы… — внутри было мерзко. Если она сейчас мне скажет… То будет права. Я приготовился к худшему.

— Бу-у-у-у! — сообщила Яра, скорчив мне рожу. Подсвеченная снизу, она, и правда, казалась страшной. Меня даже передёрнуло, как бывает от холода. — Теперь извинение принято! — она чмокнула меня в щёку.

Видимо, найденный фонарь вернул Яре спокойствие. Однако — не до конца.

— Мишкин, а ты уверен, что это — не?.. — настороженно спросила она, пока я водил фонарём по кустам и крестам, попадавшимся среди каменных надгробий.

— Не. Или это будет первое привидение-алкоголик в истории! — я улыбнулся — Когда оно из-под меня выпрыгивало, от него так несло…

Ярослава громко засмеялась. Нервы. В это время луч фонаря выхватил из темноты невероятно грязный ботинок и часть голой, явно мужской ноги. Всё остальное скрывалось за покрытым лишайниками белокаменным сооружением. Внезапно показалась вторая — так же голая — нога в не менее грязном ботинке и конвульсивно почесала первую.

Я не сразу понял, что за странные сухие щелчки послышались рядом со мной. Лишь спустя несколько секунд я понял — это смеётся Яра. Она смеялась истерически, взахлёб, опустившись на корточки возле старинного заржавленного креста. Дыхания не хватало, поэтому смех был беззвучным: слышались только сухие короткие всхлипы. Я присел рядом с ней, провёл по волосам.

— Надо же какие… какие сейчас привидения! — выговорила она наконец между двумя всхлипами. И подняла на меня глаза, в которых не было и следа веселья. — Прости… Как будто нашло что-то…

— Ничего, ничего… Успокойся, милая… Ничего… — повторял я, гладя её по голове. Дыхание начало выравниваться. Слава богу!

— Давай посмотрим, может, ему помощь нужна? — Яра успокоилась так же неожиданно, как и впала в истерику. Она поднялась на ноги.

Помощь ему была, безусловно, нужна. Хотя бы потому, что его перемазанные в грязи и ржавчине джинсы вместо ног покрывали, наподобие плаща, плечи и спину поверх разодранной куртки.

И куртка, и джинсы, даже в таком состоянии, не производили впечатление дешёвых. Их обладатель неподвижно лежал лицом вниз и прерывисто дышал.

— И как он тут не замёрз?! — в голосе Яры сквозило неподдельное сочувствие. — Да ещё и туман этот!

Я промолчал. Туман… Холод… Всё это отступило на задний план, потому что я вдруг понял, что очень хорошо знаю эту куртку. Ольга Владленовна подарила её единственному своему сынуле ещё в марте, на день рожденья.

Ошибки быть не могло: покупала она её в Брюсселе, когда была там на симпозиуме, лишь бы любимый Ромочка китайский и турецкий ширпотреб не носил. Хотя, конечно, он и так его не носил. Не принято у них в семье это. А потому курточка была торжественно вручена в самом начале застолья. И я там был, мёд-пиво пил… Короче, сомнений быть не могло!

Словно расслышав мои мысли, спящий с мирным храпением перевернулся на бок. Я наклонился к его лицу, невольно содрогнувшись от тяжёлого запаха. Так и есть! Сквозь слой грязи и многодневную щетину я узнал Ромкино лицо.

Ну, всё! Как будто внутри меня лопнули воздушные шарики. Миллион шариков, наполненных гелием. Нашёл! Вроде бы, формально — я ни причём, а ведь всё это время чувствовал себя виноватым…

Похоже, я опять подумал слишком громко. Рома застонал во сне и тревожно засучил ногами. Я выпрямился и победно взглянул на Яру.

— Esse homo[13]! Позволь представить: Вейде Роман. Витольдович.

Однако, вместо ожидаемой улыбки, на лице Ярославы я увидел тревогу.

— Это — тот самый, твой друг? Мишкин! Он же простудится! Давай… Надо его поднять…

Общими усилиями нам удалось поднять затерянное светило краеведения с земли и усадить на близлежащий гробоподобный памятник. Ромка не сопротивлялся, против водружения своей обнажённой филейной части на многовековой обелиск не возражал. Но и не помогал: всё его тело было вялым и бесформенным, как мешок. От его дыхания у меня даже закружилась голова.

— Да… «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»!

— Как тебе не стыдно! — Яра бросила на меня неодобрительный взгляд. — Ему же плохо! Лучше посвети мне!

— Да нет, ему хорошо… — мрачно возразил я, но всё же покорно направил фонарь в указанное место. Поразительно, куда только девалась напуганная крестами и могилами девчонка! Впрочем, такая — сочувствующая и деловитая — Ярослава восхитила меня ещё больше. Её «Как тебе не стыдно», кажется, сблизило нас окончательно, и теперь она как будто даже стала мне родной… Почему? Может, потому, что так говорят с теми, кого знают долгие годы? Не знаю…

— Яра! Ты — прелесть!

— Все кости, по-моему, целы… — за это время она успела ощупать Ромкину тушку вдоль и поперёк. — Может, наденем на него брюки?

Я стащил с Ромкиных плеч превратившиеся в мокрую тряпку джинсы.

— Думаешь, в этом ему будет теплее?

— А ты хочешь везти его домой без штанов? — на это я не нашёл, что возразить. Но, наверное, стоило бы доставить его любящей матушке в таком виде хоть раз: пусть полюбуется на своё чадо. Впрочем, после такой демонстрации мне тоже будет задан ряд вопросов, на которые я вряд ли сумею ответить…

— …Тем более, у меня нет желания созерцать его замёрзшие прелести! — сообщила Яра.

— Слушай, а ты разве медик? Очень так привычно ты его осмотрела…

— У нас в школе был краткий курс медпомощи. Солнце, ты его трусы не видел?

При слове «трусы» Ромка застонал и открыл глаза.

— Гурия[14]… — прохрипел он осипшим голосом, уставившись на Ярославу. Меня, державшего над ними фонарь, он даже не заметил.

— Гурия, — согласилась Яра. — Ты где трусы посеял?