Елена Усачева - Большая книга ужасов 2015 (сборник) Страница 24

«Ой, у меня завал сейчас, но час после музыки твой», – отозвалась Тишка.

«Ага, заметано».

«Я тебя очень жду, расскажешь все!»

«Да я просто лопну, если не расскажу!!!»

После музыкалки Тишка всегда могла отговориться тем, что у нее еще сольфеджио или специальность. Тогда ее забирали на час позже. Подруги встречались в вестибюле и убегали в конец коридора, в маленький потайной тупичок с широким продавленным креслом. Лучшее место, чтоб поделиться секретами.

Тишка с круглыми от любопытства глазами плюхнулась в кресло, а Ника, волнуясь, ходила туда-сюда и говорила, говорила… Тишка сыпала вопросами: какой он? в каком классе? ну хоть примерно? наверх полезла?! вот ты крейзи… боже, как страшно! а потом? луна-а? да ладно! честно? а вы целовались? львица на доме? окно без света? сегодня вечером? ой, Ника-а-а-а-а…

Тишкины глаза мягко посверкивали. Она сама сейчас сидела на крыше, а за руку ее держал незнакомый светловолосый парень. Было весело и одновременно грустно. Нике повезло, а у нее, наверно, никогда такого не будет. Ее родители за хлебом не отпускают одну, не то что на крышу.

– Жаль, что у него нету мобильника, – в сотый раз вздохнула Ника.

– Жаль… – согласилась Тишка. – Но ты точно пойдешь сегодня?

– Спрашиваешь! Чертов день, почему еще не вечер?! Я не доживу, Тишка, я хочу к нему прямо сейчас! И он еще сказал… Погоди, ты ж не в курсе!

– Чего?

– Черный…

Ника осеклась. Тишка ничего не знала про Черного. Она знала, конечно, что Ника наткнулась в подъезде на жертву несчастного случая. И только. В самом начале этой истории Ника пряталась даже от нее. А потом появился Лев. Ладно, теперь она расскажет Тишке все. Теперь можно.

Но подруга уже нехотя выбралась из кресла:

– Бабушка ждет, пора мне. Я так рада за тебя. Ты мне ночью все-все-все напиши, ладно? Я сама вечером, может, в скайп выйду, буду ждать… А он есть «ВКонтакте»? А почту его ты знаешь?

– Почта, о черт! Я не спросила, во балда!

– Но ты сегодня спроси обязательно. Если срастется.

– Думаешь, может не срастись?

– Нет, я не о том… Он придет, конечно придет. Я в том смысле, что вдруг форс-мажор. Ты опять заболеешь, или его родители не отпустят, понимаешь?

– Ой, молчи, молчи, я с ума сойду!

– А помнишь, мы с тобой решили, что сходить с ума из-за мальчишек не будем?

– Да, помню… Но какой он мальчишка? Он марсианин, Тишка. Глаза у него серебряные. Эльф. Настоящий эльф.

– И шестикрылый серафим на перепутье мне явился.

– Ладно, погоди, тебе тоже какой-нибудь шестиногий встретится.

Смеясь, они вышли на крыльцо. Тишка побежала к бабушке, а Ника задержалась. Музыкалку окружал огромный пустынный двор, дальше парковка, еще дальше – улица, скрытая за деревьями. Тут, между облупленных серых колонн, часто бегали музыкальные мальчики с тонкими длинными пальцами. А ступеньки спускались прямо к вечной луже с вечно мокрыми голубями. Скорей бы лето, каникулы, конец учебы… Мама хотела услать ее в лагерь, но теперь, когда Лев… вдруг он будет в городе? Как много нужно у него спросить, как много рассказать, как бы все это не расплескать, не растерять, как вообще дожить до вечера, до которого – ууу! – еще полдня!

Она спустилась вниз, достала наушники.

«А у малиновой девочки взгляд откровенней, чем сталь клинка-а-а…» – загрохотал в наушниках Егор Летов.

Какая депрессуха!

– Цивилизация построила июль, на черных пальцах желтая смола, и близко осень, и на асфальте мертвая пчела-а-а…

И она недавно это слушала? Не-е-ет – срочно сменить весь лист! Пусть будет самба и африканские танцующие барабаны.

Она покопалась в настройках, и вскоре в наушниках зацокала латина.

Ника мимолетно улыбнулась музыкальным мальчикам, они помахали ей нотами. В сером воздухе висела кисельная морось. Пахло дождем. А на самом деле, конечно, пахло солнцем. Просто никто этого не чувствовал, кроме нее.

– Ангелиночка, я гезетку забыла купить, ты ступай, ступай, а я до киоска.

– Бабушка, может, я сбегаю?

– Да что ты, что ты! Не кушала еще, иди, иди. На музыке-то вашей полдня держат, разве ж так можно? Я там суп уже перелила из кастрюльки, обязательно чесночку порежь, инфекция кругом, весна, а ноги-то у тебя не мокрые, часом?

– Да сухие у меня ноги, бабуля! И чеснок я терпеть не могу.

– Что значит «не могу», в нем витамины, фитонциды, ты знаешь, сколько сейчас заразы по городу ходит?

– Ой, бабушка, смотри, Мария Федоровна из подъезда вышла!

– А, ну беги-беги, а я пойду газетку-то возьму…

Бабушка пошла на сближение с Марией Федоровной, а Тишка свернула в свою подворотню. Есть она совсем не хотела. Она хотела думать про Нику и ее марсианина. Первая любовь – и сразу серафим. Шестикрылый. На крыше. Может, вправду судьба?

Во дворе, перекопанном из-за очередного ремонта, громоздились кучи земли и колотого асфальта. Она перебежала раскопанный ров по шаткому дощатому мостику. Внизу, у вывороченных труб, скопилась глинистая вода. Угол двора шелестел красно-белыми лентами – там замер сложный ремонтный агрегат, похожий на динозавра, которому откусили голову.

Зачем-то Тишка свернула именно туда.

За лентами в асфальте темнела круглая дыра, рядом покоилась крышка канализационного люка.

В детстве ее всегда волновали люки. Что там, внутри? Вдруг лесенка, ведущая в подземелье? На берег тайного подземного моря? Тишка подошла, отчего-то на цыпочках, заглянула…

…там плавал мертвый ребенок.

Она отшатнулась. Тут же качнулась обратно…

Кукла. Просто кукла.

Большая кукла с оторванной рукой покачивалась в черной воде. Кукла медленно поворачивалась, поднимая едва заметную рябь. Показался круглый бессмысленный глаз, фиолетовые волосы медленно колыхались вокруг.

Ее накрыла черная тень.

Тишка отшатнулась второй раз.

Лихорадочно огляделась.

Тихий, сумрачный, пустой двор.

Она пошла, а потом побежала к своему подъезду.

В черном колодце медленно кружилась кукла с оторванной рукой.

Ника больше не бегала по лестнице.

Площадка внизу, где она встретила Черного, все еще пугала ее.

Поэтому она ездила в старом, дряхлом, с двойными металлическими дверями, крошечном лифте. Такие, наверно, еще неандертальцы строили. Вообще-то, она лифт терпеть не могла. В детстве застряла в нем и до сих пор помнила, как в шахте что-то зловеще поскрипывало и подвывало. Но лучше старый, завывающий, как безумная ведьма, лифт, чем лестница, в конце которой всегда маячит тот самый пролет, а дальше – та самая площадка. Нет уж, лучше лифт.

На дворе было пасмурно и неожиданно людно. Толпа соседок-пенсионерок негромко гудела. Когда Ника подошла к подъезду, все уставились на нее, будто чего-то ждали, а потом снова повернулись друг к другу.