Виктор Песиголовец - Лицо порока Страница 27

Покачиваясь на ухабах, пробиваясь сквозь толщу холода, будто атомоход сквозь монолит льдов, рейсовый автобус медленно катился поседевшей дорогой. Я ехал домой в Запорожье из райцентра Вольнянск. Сегодня я, похоже, в последний раз видел своего старого друга Михаила живым. Он уже два дня находился без сознания. Эту ночь ему вряд ли удастся пережить. Так сказал врач — грузный, медлительный мужчина в дешевых очках с пластмассовой оправой, которого я привез на такси из районной больницы.

Мишка умирал, по сути, уже три месяца. Смертельный недуг острыми когтями вцепился ему в легкие и разрывал их на куски. Болезнь проявилась внезапно. Однажды, крепкий, как матерый дуб, Мишка почувствовал невероятную слабость и тупую боль в груди. Повалявшись несколько дней дома, он вынужден был вызвать участкового врача. Потом были райбольница, онкология в областном центре… Мишку подержали там пару недель и, толком ничего не объяснив, выпроводили домой. Каждый день, утром и вечером, к нему в квартиру стала наведываться медсестра и делать инъекции морфина. Мишка еще поднимался, сам ходил на базар и с трудом готовил себе покушать. Держался почти до середины декабря. Потом слег и уже больше не вставал.

Бывшая жена Надежда, узнав о тяжелом недуге Михаила, начала регулярно его навещать. А затем и вовсе поселилась в его квартире. Иначе было нельзя. Состояние больного требовало постоянного ухода и надзора.

В прошлый мой приезд, две недели назад, Михаил лежал на кровати совсем высохший и изможденный. Узнать его было почти невозможно. Прежними оставались лишь глаза. Живые, пытливые, яркие, они озаряли желтое, как перезревший лимон, лицо друга светом надежды.

Тогда он еще мог говорить. И даже шутил.

А сегодня… Источник надежды наглухо закрыт черными ставнями век, холодное дыхание смерти сковало мышцы лица, сделало его неподвижным, похожим на маску, до крайности заострило черты…

Два дня назад Мишка вдруг попытался подняться с кровати. Надежда испугалась, принялась его уговаривать не делать этого. Но он был непреклонен, ничего не хотел слушать. Надежде пришлось помочь Мишке встать на подгибающиеся ноги и, подставив крепкое плечо, поддерживая за талию, поводить по комнатам. Он прощался с квартирой. Потом, когда бывшая жена уложила его обратно в постель, улыбнулся благодарно и кротко. И закрыл глаза. После этого в сознание больше не приходил.

Сегодня утром, когда я появился в Мишкиной квартире, Надежда сидела на табуретке у изголовья умирающего и горько плакала. Слезы ручьем текли по ее некрасивому, грубоватому лицу, плечи содрогались. Побивалась женщина… А ведь еще полтора года, назад, когда она жила с Михаилом вместе, он, поймав ее с соседом, как говорится, на горячем, чуть не зарубил топором обоих. У Нади на всю жизнь остался на лбу уродливый продолговатый кроваво-синий шрам…

Прибыв из Вольнянска в Запорожье, я побрел напиться в «Оксамит». У стойки стояла стройная белокурая девица в синем свитере-гольфе и белом передничке.

— А где Володя? — спросил я, бесцеремонно разглядывая личико новой барменши. Оно у нее было смазливое: губки — бантиком, тонкие брови — в разлет, в серых глазках — искорки, похотливые и томные, как у всякой блудницы.

— Он взял отпуск за свой счет, — проворковала девица, наклонившись через стойку и обдав меня невероятным букетов ароматов.

— У него что-то случилось? — мне не хотелось отрывать взор от личика этой хорошей самочки.

— Не знаю, — протянула она, жеманясь. — Мне сказали, надо подменить, вот я и подменяю!

Сиськи у барменши, на которые я тоже, естественно, сразу обратил внимание, имели вид довольно внушительный и аппетитный.

— Тогда скажи, как тебя зовут, и налей мне стакан водки!

Она взглянула так, будто одарила пряником:

— Я — Вероника!

— Иван! — представился я и слегка поклонился. — Постоянный посетитель этого кабачка.

Забулькала жидкость, наполняя высокий стакан из тонкого дымчатого стекла.

— Что-то еще? — тонкая ручка барменши смахнула крошки со стойки, затем отбросила прядь волос с высокого чистого лба, скользнула по плечу и, задержавшись на груди, опять легла на стойку.

— Нет, ничего, — пожал я плечами. — Честно говоря, хочу просто напиться.

— Понимаю! — белокурая ведьмочка обнажила в широкой улыбке свои маленькие белые зубки.

Потом был второй стакан, третий… Мы болтали о разной ерунде, я восторгался красотой Вероники, рассказывал о себе какие-то байки. Она в свою очередь поведала мне, что ушла от мужа-изверга и теперь неподалеку отсюда снимает квартиру, сетовала на одиночество. После закрытия бара мы отправились к Веронике.

Понятное дело, на ночь я остался у нее.

Воскресенье прошло в домашних хлопотах. Съездил за продуктами на центральный рынок, вместе с дочерью провел генеральную уборку квартиры, состряпал детям вкусный обед, а затем — и ужин. Когда вечером Аня пришла со своего базара, она там торгует в своем магазинчике тряпками, я встретил ее трезвый, бодрый и улыбающийся. Свое отсутствие прошлой ночью объяснил тем, что якобы ездил по заданию шефа в райцентр Акимовку, задержался там, опоздал на автобус и заночевал у знакомых.

Утром на работе мне сказали, что только что звонила какая-то Надежда и разыскивала меня. Набрав номер Мишкиного телефона, я услышал незнакомый старушечий голос, который печально поведал о том, что хозяин квартиры умер, не приходя в сознание, и похороны, по всей вероятности, состоятся завтра.

После планерки у шефа я смотался в Дом печати к приятелю-журналисту, который жил в Вольнянске и ездил на работу в областной центр. Вручив ему деньги, я попросил передать их Надежде. Приятель записал адрес и даже пообещал помочь в организации похорон, если она в этом нуждается.

Весь день работа не клеилась, все валилось из рук. Но я, конечно, старался. Нужно было подготовить две страницы на завтра, чтобы компьютерщики не сидели, сложа руки, пока я буду находиться в Вольнянске на похоронах.

Вечером я отправился к Насте.

— Ой, ты как раз вовремя! — воскликнула она, когда я возник на пороге.

— А что такое? — мы обнялись и расцеловали друг друга.

— Только что звонила Ляля, умоляла придти к ней в гости. Говорит, что умирает от скуки. Давай сходим, Вань! — в глазах Насти читалась просьба — она обожала Лялю.

Ляля — близкая и, пожалуй, единственная ее подруга. Лично мне она была не по душе — слишком уж болтливая и развязная особа, к тому же начисто лишенная женской стыдливости. С Настей я побывал у Ляли дважды, и оба раза мне довелось созерцать ее голую. Первый раз она ни с того, ни с сего вскочила из-за стола во время ужина и, сбросив на ходу халат, под которым ничего больше не было надето, побежала в ванную — ей вдруг приспичило ополоснуться. С ванной вышла опять же в чем мать родила и только потом, усевшись за стол, небрежно накинула на плечи халат. В другой раз Ляля начала показывать нам свои обновки — летний костюмчик и ночную рубашку.