Сергей Пономаренко - Проклятие скифов Страница 30

Сзади стреляли, но помогла оторваться от преследователей и этим спастись вечная спутница граната — преследователи отстали, и, перескакивая через заборы, Прохор стал огородами выбираться из села. Со всех сторон раздавались бесконечные пулеметные очереди и нестройные винтовочные залпы, постепенно все реже и реже, пока не перешли в одиночные выстрелы. Прохор понимал, что, лишившись командира, григорьевцы не окажут серьезного сопротивления махновцам, и спешил как можно дальше уйти от села, ставшего вероломной западней.

Выйдя на проселочную дорогу, он перешел на легкий бег, деревянная кобура маузера и полевая сумка хлопали по боку, мешая бежать, туго затянутая портупея сдавливала грудь, не давая сделать полный вдох. Но его мучения продолжались недолго — позади себя он услышал шум, топот копыт, ржание и сразу скрылся в редком березняке, тянувшемся вдоль дороги.

Упав на землю среди строя молодых рябых берез, Прохор потревожил стайку комаров, что дремали, ожидая наступления ночи. Они облепили его, нещадно жаля, а он не мог делать резких движений, чтобы не выдать своего присутствия. Он затаился за разлапистым кустом, наблюдая за дорогой. Пряный запах осени, исходивший от прошлогодней листвы, донимал его не меньше комаров, напоминая о тленности существования человека. На его памяти сельские похороны были большей частью связаны с осенью, словно именно эта пора наиболее подходила для прощания с белым светом.

Большой конный отряд махновцев с шестью пулеметными тачанками промчался мимо. Прохор понял, что он опоздал и на хутор Вольный уже нет смысла идти: все его добро вместе с верным конем Булатом пропало. Но не об этом ему стоило беспокоиться, а о том, как побыстрее унести отсюда ноги. Как близкий к Григорьеву человек, он был весьма известной фигурой, к тому же и махновцы ему не простят того, что он пытался убить их атамана, приложат все силы для его поимки. Не лучше бы обстояло дело, если б он попал в руки красных или белых. Для одних он предатель, повстанец, для других — просто враг. В любом случае его ждет расстрел или виселица.

Вернуться в родной городок? Очень далеко, да и что его там ожидает? Женитьба на Фекле, которая родит ему кучу ребятишек, а он, чтобы их прокормить, пойдет по стопам отца — станет работать сапожником? Правда, у него есть золотая диадема, которая стоит больших денег, но на нее еще надо найти покупателя. Вообще, рано ему думать о возвращении домой.

Прохор решил попытать счастья в Одессе. Там он сможет остановиться у Веры, попробует выйти на анархистов, в крайнем случае — на левых эсеров, и с их помощью определить свою дальнейшую судьбу. Прохор верил, что его ожидает будущее более завидное, чем корячиться с утра до вечера в сапожной мастерской.

Дорога до Одессы заняла много времени, ушли все его наличные деньги, зато внешне Прохор преобразился. Теперь он выглядел как обычный мужик, и было трудно узнать в нем франтоватого телохранителя атамана Григорьева, в английском френче с расстегнутыми верхними пуговицами, открывающими на всеобщее обозрение тельняшку — намек на недавнее морское прошлое. Вот только эти заметные ямочки на щеках, которые непроизвольно появлялись, когда он улыбался, сразу преображали заросшее лицо и делали его узнаваемым.

Вера, с которой он познакомился, пока был в Одессе, жила на Молдаванке, на пользующейся дурной славой Запорожской улице — здесь находились самые дешевые бордели, кабаки и прочие питейные заведения низкого пошиба. Григорьев, будучи в Одессе, объявил войну «королю бандитов» Япончику: «В городе должен быть один король, и это я», — заявил он. По его приказу неоднократно прочесывали Запорожскую в поисках воровских малин. Прохору это место подходило как нельзя лучше — вдали от центра и возможных нежелательных встреч.

Вера была актрисой на вторых ролях в местном драматическом театре. За время их знакомства он всего раз подвез ее на коляске к дому, и было это днем. А вообще она делила с ним постель в самом шикарном отеле — «Лондонском». Прохор надеялся на свою хорошую зрительную память, и она его не подвела — он быстро нашел неприметный серый двухэтажный дом.

— И что пану мешочнику требуется в этом Богом и революцией забытом краю? — спросила его толстая девица в несвежем сарафане, стоя на деревянной лестнице и жуя яблоко.

— Мне нужна Вера. Она дома?

— Чтоб я так жила — у модницы Верки уже появились такие вшивые кавалеры! Если бы ты спросил, живет ли здесь Верка, я бы ответила: нет, она давно обходит эти места стороной. Видите ли, она почти королева, а здесь воняет, да и клопы. Ты спросил: дома ли она? Откуда я знаю, где ее дом сейчас? Ты еще спроси…

— Замолкни, Сара! — На открытую веранду второго этажа вышла Вера в легком ситцевом платье.

Толстая девка хотела ответить как следует, но поперхнулась яблоком и закашлялась, согнувшись вдвое.

— Кто вы?

Вера уставилась на Прохора, нервничавшего из-за присутствия безостановочно кашляющей девицы, изо рта которой летели кусочки недожеванного яблока и брызги слюны. Он не хотел раскрываться при этой толстухе, которая обязательно будет чесать языком о нем всем знакомым и незнакомым.

— У меня к вам дело…

Тут лицо у Веры изменилось, в ее глазах вначале читалось недоумение, затем они радостно заискрились. Или ему это только показалось?

— Проходите ко мне наверх. Сара, дай дорогу.

Толстая девица тем временем пришла в себя, но не спешила сходить с лестницы. Она будто ощупывала Прохора своими глазенками. Прохор, взяв ее под локотки, переставил, освободив себе дорогу.

— Ты такой мешочник, как я царица Савская, — заявила девица, но Прохор молча прошел мимо нее.

Оказавшись в комнате Веры, больше напоминающей чулан, Прохор хотел было обнять девушку, но та ускользнула от него. Это ему не понравилось — не так давно она была счастлива от того, что он обратил на нее внимание и дарил подарки. Он даже переговорил «по-свойски» с директором театра — тот сразу пообещал Вере главную роль в новом спектакле.

«От меня не убежишь!» — подумал он, поймал девушку и рухнул вместе с ней на кровать. Его лицо оказалось напротив лица Веры, и ее новый взгляд ему тоже не понравился. Раньше она смотрела на него с восхищением, а сейчас чуть ли не с презрением. «Прошла любовь — увяли лютики. Ты самая настоящая гулящая девка, разве только на панели не стоишь! Со мной была из-за выгоды, а сейчас, видимо, нашла другого кота!» Эти мысли разбудили в нем злость, и он даже не знал, чего сейчас больше желал: ее тела или выпустить пар — дать выход злости. «Отлупить ее, что ли?»

— Вначале ты вымоешься и побреешься — от такой щетины у меня на щеках красные пятна появятся. — Вера попыталась высвободиться из-под его большого и сильного тела.