Артем Тихомиров - Приход ночи Страница 30

— А такие случаи уже бывали?

— К нам такие пациенты не поступали. Вы — первая. То есть, единственная. Надеюсь. Этот человек знаком с медициной не понаслышке. Таково мое мнение. Следователь уже брал мои показания. Вас осматривали еще три хирурга. Они со мной согласны, в целом.

— Я рада. Когда ко мне пустят посетителей? Кто-нибудь приходил?

Мой голос был нереально спокойным. Он меня пугал.

— Скоро, но сначала придет следователь, — сказал хирург. — Я сообщил, как вы просили, вашей подруге. Она уже спрашивала, когда можно. Думаю, послезавтра.

Я подумала о том, как буду встречать Таню в таком виде, и меня затрясло. Повязка все еще стягивала голову, повсюду оставались ссадины и гематомы. Лицо, как сказала сестра, покрыто царапинами разной глубины, но они быстро заживали. Это от того, подумалось мне, что я елозила щеками по бетонному полу, покрытому мелкой острой крошкой.

Хирург смотрел на меня, пока я не попросила его уйти.

Следователь явился ко мне на следующий день. Я приготовилась, как могла, к первой в моей жизни встрече с представителем власти. В основном, требовалось привести в порядок мысли и еще раз вспомнить то, что мне доступно.

Я обнаружила, что это просто пытка. Я приказала себе не реветь, ни в коем случае не реветь. Необходимо держать себя в руках.

Мужчина средних лет вошел в мою палату боком, почти на цыпочках. Его дыхание было шумным, что могло указывать на излишний вес и одышку от курения. Это я определила сразу — по звуку. Спустя несколько мгновений я узнала еще кое-что. Следователь действительно много курил, от него несло табаком, словно от переполненной окурками пепельницы. Вдобавок он пользовался мужским дезодорантом с темным густым запахом, которому было трудно заглушить вонь от пота целиком. Мой нос улавливал весь спектр запахов.

Не так это и хорошо, подумала я, лежа под одеялом. Вообще, присутствие мужчины меня сильно нервировало. С хирургом было не так напряженно.

Следователь же почему-то вызывал стойкое отвращение с первой секунды. Я поняла, что никакие доверительные отношения между нами невозможны.

Он представился Александром Гмызиным и сел на тот же стул, который принес с собой однажды заведующий отделением, мой врач.

— Как вы себя чувствуете?

Стандартный вопрос. Я и ответила стандартно.

— Нормально.

Откуда ему знать и как понять, что ночью мне снилось, что я — маленькая девочка, идущая по солнечной улице и радующаяся первому месяцу лета. Яркий желтый свет бьет мне в глаза, а я щурюсь. Мне тепло и хорошо. На мне легкое ситцевое платьице и сандалии апельсинового цвета.

Я проснулась с плачем. Теперь я не могу это делать как все. Врач объяснил, что слезные железы у меня сохранились и что влага из них будет попадать в глазницу, поэтому придется следить, чтобы там ничего не скапливалось. Его слова: «Вам надо будет за ними ухаживать»…

От одной этой мысли я хотела покончить с собой.

Следователь начал с самых простых вопросов и все время шелестел бумагой. Видимо, у него была с собой общая тетрадь. Я рассказала все, что помню. Свое пребывание в комнате с кирпичными стенами, голод, жажду, сквозняк, капли воды, бьющие об какую-то железку, таракана, что ползал по телу, даже совок, убирающий дерьмо, и губку…

В конце концов, я остановилась, поняв, что меня начинает уносить в сторону. Не хотелось устраивать истерику прямо перед этим тучным одышливым типом, который сидел и записывал, словно школьник, в тетрадку все, что я говорила.

Единственным моим желанием было попросить у сестры укол и уснуть.

— Вы пробыли в плену двадцать дней.

— Да, но я не знала, пока мне не сказали.

— Значит, он не держал вас в курсе…

— Нет, знаете ли. Как-то позабыл.

Шелест бумаги. Следователь перелистывает страницы.

— Так. — Голос деловой. Видимо, такой тон призван не давать потерпевшему расхолаживаться, впадать в сантименты и жалеть себя. Ведь это в его интересах, не так ли? — Пять дней вы сидели одна, вам не давали ни пить, ни есть.

Я молчала. Я знала, что он смотрит на меня и видит исхудавшую женщину с серой кожей. Голова этой женщины торчит из-под больничного одеяла с черным штампом на уголке. На глазах повязка. Волосы торчат в разные стороны.

— Потом этот человек вернулся и… видимо, он решил сделать все это, опасаясь, что вы умрете.

— Наверное.

— И остальные две недели он кормил вас, поил. И все так же исчезал. А когда, по-вашему, он стал показывать вам фильмы?

— Не знаю. Может быть, через четыре дня после своего появления. По ощущениям так.

— Ага. И каковы были причины показа фильмов? Как вы считаете?

— Он собирался меня ослепить. И сообщил, чтобы я наслаждалась, пока могу.

— Ага.

— Такие случаи были?

— Ну… Эта информация не для чужих ушей.

— Только не надо этого. Я не чужая. Меня изуродовали на всю жизнь! Если ничего не знаете, так и скажите!

— Успокойтесь. Идет следствие. Пока мы только собираем данные, проверяем, снимаем показания. Это долгая, скрупулезная работа…

— Тайна следствия…

— Что?

— Я все равно ничего не узнаю, — сказала я. — Через полгода вы закроете дело за недостатком улик. Как это у вас называется? «Глухарь»?

— Вы неверно воспринимаете…

— Я вообще неадекватна. Хотите посмотреть, что у меня под бинтами?

— Н-нет…

— А я бы хотела. Но я не смогу, никогда!

— Если… — Скрипнул стул. — Я позову сестру или врача.

— Сидите! — почти крикнула я. Следователь замешкался. Он вернулся на стул после непродолжительной борьбы с собой. Мы помолчали. Сердце колотилось у меня в горле. В глубине глазных орбит возникло знакомое свербение. — Можете просто сказать, были подобные случаи или нет?

— Нет. Мы уже запросили в архивах дела, где фигурировали… раны, похожие на те, что нанесли вам. Но это только «бытовуха». Вилки, ножи, карандаши и шариковые ручки, вогнанные в глазные яблоки в драке или по пьянке. Ничего схожего. Насчет маньяков… Последний серийный убийца у нас в городе был почти десять лет назад, но он давно пойман и осужден. Здесь что-то другое. Пока у нас нет оснований привязывать ваш случай к серийным преступлениям. Здесь нет сексуального насилия. Мы имеем пока только нанесение телесных повреждений с причинением тяжкого вреда здоровью и незаконное лишение свободы. Это то, с чем мы столкнулись при первом приближении.

Я молчала. Этот говорит как пишет. Умный, язык подвешен, умеет выразить свои мысли. Да вот толку для меня от его умений мало.

Еще ни разу с момента пробуждения в больнице я не чувствовала себя настолько уязвимой и одинокой. Казенщина, окружающая меня, давила на психику, настойчиво подталкивая к мыслям о самоубийстве. Казалось, за стенами больницы все то же самое — нигде не найти нормальной поддержки, кроме той, что положена окружающим по долгу службы.